Москва

Универсальным философским, эстетическим, этическим критерием, положенным Розановым в основу своих суждений, является соответствие чего-либо или кого-либо природности, которая в его текстах оформилась в самостоятельный концепт. В розановских восприятиях природность, органичность, естественность исторического события, произведения, поведения и т. п. - это хорошо, умозрительность, искусственность - плохо.

В годы учебы в начальных классах гимназии Розанов прочитал книгу английского позитивиста Д. С. Милля "Утилитарианизм" (1863), в которой излагались идеи этического утилитаризма, и почерпнул из нее мысль о том, что во временных и частных умственных и житейских интересах проявляются интересы общие и постоянные. Например, жизнь человека управляется идеей счастья. Так в раннем возрасте Розанов сформулировал критерий своей жизни, которому, как он писал в "Автобиографии" (1890), бессознательно отдавался на протяжении многих лет: "Цель человеческой жизни есть счастье"1. На третьем курсе университета он пришел к выводу о том, что вынашивал лишь идею, придуманную человеком, что такая цель жизни, как счастье, не вложена в человека природой, потому, подавляя некие естественные цели, идея счастья приносит человеку страдание. Розанову открылась истина: цель жизни человека может быть только естественной, заложенной в него природой. В свете идеи природности формировались дальнейшие представления о нравственности, государстве, народе, литературе и проч.

Собственное назначение Розанов также понимал как естественную, насущную необходимость: он служит России, Россия бедами "съедена, разъедена и сгноена", ему и России "нужно быть"2. Розанов и в России и в литературе органичен и уместен; как следует из "Уединенного" (1912), он завершал и преодолевал предыдущий этап истории литературы вовсе не руководствуясь умозрительностью, а потому что Господь с ним. В этом Розанов был противоположен Толстому, тоже поборнику естественности и простоты, угодной Богу, как говорил Пьер. В статье "Толстой и Достоевский об искусстве" (1906) Розанов писал: Толстой не уважает искусства, потому что оно искусственно, но он отрицает искусство не своей натурой, а своей выдумкой. В "Апокалипсисе нашего времени" (1917 - 1918) Розанов уверял, что умозрения Толстого, впрочем, как и Достоевского, были далеки от настоящего понимания народа, и их оторванность от подлинной жизни показала революция. В целом, как полагал Розанов, естественность - свойство русской ментальности. В статье "Толстой и Достоевский об искусстве" он высказал следующую мысль: со времени простого и ясного Пушкина сложилось отрицание патетического, "мы, русские, просты и не патетичны", и наши литературные "боги" тоже "просты, натуральны и не красноречивы"3.

В целом заслуга русской литературы колоссальна: она открыла Западу новый нравственный миропорядок, она явила собою гимн униженному и оскорбленному ("Возле "русской идеи"...", 1911), она была гениально-урожденной, каковой, по мысли Розанова, не были ни вера, ни церковь, ни государство ("С вершины тысячелетней пирамиды: Размышления о ходе русской литературы", 1918). Но,

стр. 2


--------------------------------------------------------------------------------

возведя природность в первейшую ценность, он укорял предыдущую литературу в том, что она отлучала его, Розанова, от его же натуры, от непосредственной жизни и погружала во внешнюю жизнь ("О себе и жизни своей", 1896). Как писал он в "Мимолетном" (1914 - 1917), устремление литературы XIX века - "выесть" душу человека и заменить "пустословием", "от декабристов до нас литературу русскую определят "пакостничеством"", "...русская литература есть несчастие русскою народа"4. Идея антитетичности литературы и народной жизни была высказана и в позднем "Апокалипсисе нашего времени": "По содержанию литература русская есть такая мерзость, - такая мерзость бесстыдства и наглости, - как ни единая литература. В большом Царстве, с большою силою, при народе трудолюбивом, смышленом, покорном, что она сделала? <...> Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого, а литература занималась только, "как они любили" и "о чем говорили". И все "разговаривали" и только "разговаривали", и только "любили" и еще "любили""5.

Примером неорганичности, по Розанову, являются идеи Белинского. В классике русской критики он разглядел то, что тот в Татьяне: незнание жизни. В статье "В. Г. Белинский (К 100-летию со дня рождения)" (1911) читаем: учились жизни у Белинского, который сам жизни не знал, он вечный младенец, он был разъединен с жизнью, он "антинатуральный человек, безнатуральный человек"6, в его статьях есть понятия о жизни, но нет самой жизни. О том же Розанов писал и в статье "Вековая годовщина" (1911): "Все идеи Белинского суть переработанные идеи, как есть фабрикаты в отличие от произведений природы. В них вовсе не чувствуется своего, непосредственного, личного впечатления <...>", "Белинский жил вне государства, родины, народности, в сущности, - вне истории, кроме идейной, литературной", "жил он на почве, но без всякой связи с почвой"7. В статье "Белинский и Достоевский" (1914) Розанов настаивал на том, что если Достоевский был "полно-природным" человеком, то в Белинском проявилась его "неполноприродность"8. Противоположен Белинскому был и А. Григорьев, поскольку противопоставил публицистической и эстетической критике органическую, свою; литературная деятельность Григорьева подтверждала мысль Розанова о том, что без почвы жизнь человека бесплодна ("К 50-летию кончины Ап. А. Григорьева", 1914). Подобен Белинскому Чернышевский9. Известна тяжба Розанова с Гоголем. Почему невозможно думать по Гоголю? Потому что в гоголевском критицизме сказалось "поразительное отсутствие родников жизни", у высокомерного, как считал Розанов, Гоголя, вслед за которым все русские отсмеялись над отечеством, нет "ни родных, ни - людей", но вот что есть: " Ты уже катилась в яму, моя Русь. Но я подтолкну, и ты слетишь в пропасть"10.

Неприродность, неурожденность - черта и новой литературы. Само появление модернизма, по Розанову, естественно, однако эстетические искания символизма развились в искусственные, беспочвенные принципы. Как он писал в статье "Декаденты" (1904), символизм связан с литературной почвой - с Мопассаном, Золя, Флобером, Бальзаком, т. е. с "ультрареализмом"; в реализме элемент ultra был органичен, был результатом ultra в самой жизни, "в ее нравах, в ее идеях, ее влечениях, ее позывах"; в символизме он стал "уродливым явлением", поскольку произошло нечто неестественное - "утрировка без утрируемого; вычурность в форме при исчезнувшем содержании"11. Скептическим было отношение Розанова и к повлиявшим на символизм мыслителям; например, он отвергал воззрения Вл. Соловьева12 как руководство к творческой программе, учение Ницше полагал неистинным13. Страшной стороной Мережковского Розанов считал его "недействительность", потому его слова "не всасываются" человеком, в нем нет "влажного" и вообще он родился в склянке с одеколоном14. Подлинность, по Розанову, подменялась стилевыми опытами не только у модернистов. Прочитав "Столп и утверждение истины" (1914) П. Флоренского, он заподозрил, что эта книга - "не жизнь и дело",

стр. 3


--------------------------------------------------------------------------------

а "великий стиль": для души тридцатилетнего человека слишком много "сладости"15. Были и в современном реализме писатели, творческая непосредственность которых искажалась умозрительностью, идеологической предвзятостью. Например, чужую идеологию Розанов различил в горьковских произведениях: Горький потому прославляет "бывших людей", а не "сущих людей", не тружеников, потому пишет о проститутке ("Мальва", 1897), воришке ("Челкаш", 1895), о "пьяном, воровском и проституционном сброде" ("На дне", 1902)16, что поет с чужого голоса. "Тьма" (1907) Л. Андреева для Розанова пример неестественности и подражания Достоевскому ("Л. Андреев и его "Тьма"", 1908).

Однако проявлением высшей соприродности Розанова миру можно считать один из его последних жестов в адрес литературы. Незадолго до смерти он, вечный полемист, надиктовал дочери письмо "Клитераторам", в котором призывал их объединиться в противостоянии холоду, охватившему мир, забыть все литературные ссоры, которые уже считал "просто чепухой и злым наваждением"17.

Принцип природности был положен Розановым и в основу собственного стиля, до появления которого он писал "с враждою к самому писанию", потому что испытывал по указанным выше причинам чувство литературного "отвращения"18. Лейтмотив его текстов - как одолеть Гоголя? Ответ очевиден: через натуральность мировосприятия и творчества19. Мертвой умозрительности он противопоставил стиль живых впечатлений. Феноменология розановского отношения к жизни стала основой его феноменологического языка ощущений и непосредственных реакций. Он в статье "Л. Н. Толстой" (1908) сформулировал принципиальный для себя как писателя тезис: "... в живом впечатлении выражается вся суть литературы и вся ее значительность, гораздо важнейшая, чем все мысли "потом" и вообще все, что "потом""20. Безыскусственность и простота достигалась предельно субъективным языком, о чем он писал Э. Голлербаху осенью 1918 г. Метко отозвался о Розанове Н. Бердяев. Назвав его "первым русским стилистом, писателем с настоящими проблесками гениальности", он обратил внимание на естественность содержания его текстов и творческой манеры: "Писательство для него есть биологическое отправление его организма", "Розанов - это какая-то первородная биология, переживаемая, как мистика"21. Природность имела в виду и З. Н. Гиппиус, когда уверяла, что писательство для Розанова суть инстинкт, в том числе инстинкт выговаривать движение души "каждый данный момент", открыто, интимно22.

Стиль множества фрагментов его художественной прозы напоминает внутреннюю речь, внутреннее проговаривание. Он как бы не задумывался о читателе. Но при этом писал для читателя: "Замечательно, что у меня никогда не было ощущения читателей; я писал также невольно, связано - по отношению к себе, как свободно - по отношению к читателям"23. Розанов разрушил границу между собой и читателем; предполагая виртуальный диалог, он создал интимное пространство для двоих: "Но в сущности я все кончил - договорит читатель"24.

Среди объяснений специфического стиля Розанова может быть назван его интерес к интуиции как источнику познания: интуиция - проводник прозрений, причем кратких, на миг, потому не поддающихся обстоятельному изложению. Его интимный стиль ведом интуицией. Из этого вытекает еще одно объяснение языка и "Уединенного", и "Мимолетного", и "Опавших листьев" (1912, 1915): текст Розанова ведом экстазом мысли. В "Уединенном" он писал о том, что задыхается от мысли. Напротив, у Тургенева "не мятущийся ум", потому в его языке "излишняя недвижимость", "утомительная ровность"25 ("Ив. С. Тургенев", 1903). Слова Толстого, по сравнению с его ощущением мировой тишины и кротости, бледны ("Поездка в Ясную Поляну", 1908). Написанное Соловьевым - журналистика, несоизмеримая с его грустью и тоской ("Уединенное"), Розанову ближе манера К. Н. Леонтьева, поскольку в изложении отсутствует систематич-

стр. 4


--------------------------------------------------------------------------------

ность и идеи не кажутся научными (Письмо К. Н. Леонтьеву. 1991 г., июнь).

Отсутствие систематичности - свойство текстов Розанова, составленных из автономных, логически не связанных между собой фрагментов. Укорененность в живой жизни демонстративно подчеркнута пометками, указывающими на обстоятельства рождения фрагментов: "лежу больной в постели", "на конверте, засыпая", "выздоравливаю", "утром, после кофе", "у Филиппова за кофе", "проезжая парком в Нар. Дом", "позвали обедать", "позвали к завтраку", "засыпая после обеда", "за уборкой ящиков", "бреду по Литейному" и т. п. Значительное место занимает характерное для внутренней речи умолчание. Не меньшее - парадоксы. Как заметил Бердяев, Розанов не боится противоречий, потому что их не боится природа ("О "вечно бабьем" в русской душе", 1915). Пронизанные лиризмом, порой доведенной до экспрессии26 реплики, комментарии, факты, воспоминания, диалоги, афоризмы создают ощущение многомерности неподдающейся систематизации жизни. Розанов так объяснял композицию своих произведений: "Темп хаотичности взят в первой же всегда строке и доведен до последней <...>"27. Такой полиморфизм создает эффект остранения текста28.

Произведения Розанова не вписываются в классическую систему жанров. На титуле "Уединенного" стоит: "Почти на праве рукописи", а названия "Уединенное", "Мимолетное", "Опавшие листья" говорят о том, что он искал определения жанра за пределами общепринятых формулировок, в сфере интимного, чувственного. Голлербаху осенью 1918 г. он писал о том, что создал не мемуары, не исповедь, а опавшие листы29. "Небрежный плод" розановских "забав", его "пестрые главы" побуждали исследователей как-то их обозначить, но получалось опять же нечто из чувственного и подсознательного: мысль как "пронзительное физическое ощущение"30, "беглая запись"31, "акт зачатия мысли"32. Розанов существенно повлиял на стиль, на жанровые поиски Серебряного века. Создавая новый художественный язык и, возможно, подтверждая его право на существование, он искал родственные ему черты в произведениях других писателей. Например, обратил внимание на то, что Метерлинк не философски доказал, но художественно показал мир потенций как полуосязаемое, полувидимое, а связь с прошлым и с будущим - как осязаемо-вещественную ("Метерлинк", 1907).

При высокой степени непосредственности в содержании фрагментов очевидно, что среди множества мотивов "Уединенного", "Мимолетного", "Опавших листьев", "Апокалипсиса нашего времени" главное место занимает образ собственного я, миф о себе самом. В этом мифе смешались и достоинство и самоуничижение. Так, Розанов называл себя самым патетическим человеком; полагая, что путь русских - это его путь органического соответствия живой жизни, писал: "... смиренной овцы, <...> без ума и с кой-какой жизньишкой. Но она спокойно "по-своему" и "по всему миру" ест траву и совокупляется, "ажно хочется", и всему миру дала... во всем мире возродила вновь силу и жажду..."33. Он впадал в жестокий самокритицизм, с иронией писал в "Мимолетном" о своей ничтожности, вспомнив, как, посмеявшись над духовенством, радовался остроте своего ума; винился за свой прежний отзыв о К. Леонтьеве: "Грех, грех, грех в моих словах о Конст. Леонтьеве в "Оп. л.". Как мог решиться сказать. ...Как смел - не понимаю"34; сравнивал себя со свиньей, что тащится по улице, уткнув морду в землю; признавался, что, кроме матери, людей не очень любит, но Бога любит.

Множественность тем своих произведений Розанов назвал "полиидеизмом"35. Все его многочисленные "листья" - естественные реакции далеко не только на свою жизнь, но и на жизнь страны. В такой восприимчивости Бердяев увидел женственную суть текстов Розанова, своеобразную склонность к браку с чужим мужем, присущее русской душе "вечно бабье": произведения Розанова - резервуар для всевозмож-

стр. 5


--------------------------------------------------------------------------------

ных идей, мировоззренческих веяний36. Заметим, что в "Уединенном" Розанов признался в собственной слабости и безволии, появившихся у него еще в детстве. Заметим также, что в статье "Возле "русской идеи"...", написанной в 1911 г. и опубликованной в 1914 г., он сам писал о свойстве русских отдаваться чужим влияниям, "именно, вот как невеста и жена - мужу..."; но это наблюдение Розанова принципиально отлично от тезиса Бердяева о пассивности "вечно бабьего": русские, как писал Розанов, "страстно отдаваясь чужому", требуют от него "кротости, любви, простоты, ясности", сохраняют свое я, не принимают чужого духа; более того, через век - полтора станет очевидным "огромное "нашептывающее" влияние русских на европейскую культуру в целом"37.

Так и Розанов, воспринимая чужое, оставался непохожим на чужое. В том числе в религиозных суждениях. Бог Розанова - и мистичен и природен, христианский дух он понимал как бегущее по народным жилам тепло, как проявление родственного в народе ("Алексей Степанович Хомяков", 1910). Розанов в своем отношении к Богу виталист. В "Апокалипсисе нашего времени" есть такое размышление: Европа - прожорливая гусеница, но из ее кокона вылетит мотылек и "насладится Древом Жизни. "О, какие чудные орхидеи". Насладится Богом... О, да: именно - Богом, и - именно насладится. Бог и есть Древо Жизни, из которого все распустилось, из которого мир распустился как Сад. Бог есть зерно, Бог есть ядро, а мир есть Сад. И все души вернутся к нему, слетятся к нему. Будут Его вдыхать, будут Его обонять. Вся жизнь обратится в одно обоняние; нос - черта "будущего века" в нас; и вкус языка, и губ, и рта - тоже черта будущего века. Для теперешней и земной грубой жизни этого всего не нужно"38.

Розанов - религиозный писатель, но не моралист, поскольку считал, что всякая мораль закабаляет, оседлывает человека, он считал моральных людей раздражительными и злыми. В Толстом он ценил антидоктринерство ("Л. Н. Толстой"). Он считал религиозно-философские собрания, на которых высказывались неортодоксальные, полемические идеи, одним из лучших явлений русской умственной жизни начала века и обрушился на "Балаганчик" (1905) А. Блока, в котором очевидна ирония по поводу и этих собраний и их печатного органа "Новый Путь" ("Автор "Балаганчика" о петербургских Религиозно-философских собраниях", 1908).

В 1896 - 1897 гг. произошел перелом в его отношении к Церкви, что связано с переменой его взглядов на пол, брак, семью, на Новый Завет, в котором он усмотрел ущемление пола, т. е. природности, и на Ветхий Завет, в котором с радостью увидел культ семени. Воспринимая органические возможности и потребности человека как высший закон бытия, он полагал, что связь пола с Богом большая, чем связь мысли, совести с Богом. Именно критерий природности подвел Розанова к идее о том, что Новый Завет испепелил мир, что в нем нет попечения о человеке: Христос никогда не смеялся, не брал в руки лиры или свирели, в евангельских праздниках нет радости плоти, в них не говорится о семьях апостолов, в христианстве растет культ девственниц. С Розановым спорил Мережковский, тоже неохристианин: Христов аскетизм суть преображение пола, а не его отрицание, и не следует искать в Новом Завете идеалов скопчества ("Новый Вавилон", 1904). Но о Христе Розанов всегда писал с любовью и в отличие от Мережковского не отрицал историческое христианство, а в отличие от Толстого не бранился с Церковью. От Распутина, старца Гриши, он воспринял мысль о том, что Толстой, борясь с духовенством, с Церковью, ошибочно отвергал не столько духовенство, Церковь, сколько то, что Церковь говорит, т. е. слова Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста. Розанов был восхищен: сибирский крестьянин, глубоко свободный человек, высказал мысль, которая все разрешает, и ему, Розанову, не следует оспаривать слов святых. Причем Распутин восхищал его и тем, что молитва его - не "по печатному", а из "физиологии"39.

стр. 6


--------------------------------------------------------------------------------

Эта "физиология", а также унижение и страшное отчаяние, навалившиеся на него после революции (в феврале 1918 г. он написал П. Б. Струве о том, что потерял веру в Бога), подвели его к религии солнца. "Апокалипсис нашего времени", в котором он высказал мысль о слабом, не спасающем Христе и о дающем жизнь солнце, писался одновременно с книгой "Возрождающийся Египет", прославляющей культ природности и радости бытия, жизненных соков в религии древних египтян, в частности их солярную мифологию.

Если собрать высказывания Розанова о науке, то опять же главным критерием в его суждениях оказывается соответствие научных концепций природе. Так, он отверг учение Дарвина: "Дарвин не заметил, что у природы блестят глаза. Он сделал ее матовой, она у него вся матовая, без масла и сока. А есть сок <...> Он дал пакость, а не зоологию. И пакостный век поклонился пакости"40. С таких же позиций он относился и к истории, полагая: "Что в зоологии - то и в истории"41. Он не принял идеи революции, потому что в ней не было жизни, а была смесь мечты, теории и "ужасной, ужасной слепоты"42. Напротив, в революционной практике натура проявилась, но низменная: русская свобода вбежала во двор, как беспризорная собака, и начала кусаться и гадить ("Красота-властительница",1909); революция пропитана хвастовством, самовлюбленностью, нахальством, наконец, самозванством Верок и Софок ("Мимолетное")43.

Итак, культ урожденности, органичности определил мировоззрение Розанова. Но все же перед смертью он обратился к Христу и испытывал радость духовного преображения при мысли о Воскресении Христовом.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Розанов В. В. Автобиография // Розанов В. В. О себе и жизни своей / Сост. В. Г. Сукач. - М., 1990. - С. 689.

2 Розанов В. В. Мимолетное//Розанов В. В. Собр. соч.: Мимолетное / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. - М., 1994. - С. 38, 52.

3 Розанов В. В. Собр. соч.: О писательстве и писателях / Под ред. А. Н. Николюкина. - М., 1995. С. 217.

4 Розанов В. В. Мимолетное. - С. 17, 80, 108.

5 Розанов В. В. Собр. соч.: Апокалипсис нашего времени / Под ред. А. Н. Николюкина. - М., 2000. - С. 7.

6 Розанов В. В. О писательстве и писателях. - С. 505.

7 Там же. - С. 514.

8 Там же. - С. 599.

9 "[...] не нашлось, кто зычным ломоносовским голосом сказал бы ему "всероссийское" ДУРАК". Розанов В. В. Мимолетное. - С. 41.

10 Розанов В. В. Мимолетное. - С. 119,40, 114. В февральском 1918 г. письме к П. Б. Струве Розанов, в связи с революционными событиями, признал победу Гоголя: ""Ты победил, ужасный хохол". Нет, он увидел русскую душеньку в ее "преисподнем содержании". Тайная моя мысль, - а в сущности, 20-летняя мысль, - что только инородцы - латыши, литовцы (благороднейшая народность), финны, балты, евреи - умеют в России служить, умеют Россию любить и каким-то образом уважать, умеют привязываться к России, - опять - непостижимым образом. "Русский" - это всегда "мечтатель", т. е. Чичиков, или Ноздрев, или Собакевич на "общеевропейской подкладке". Гоголь сделал только какой-то неверный план в освещении, неверно поставил "огни"; Гоголь вообще был немножко неумен. И вот, при всем этом - люблю и люблю только один русский народ" (Розанов В. В. О себе и жизни своей. - С. 680 - 681).

11 Розанов В. В. Сочинения / Сост. А. Л. Налепина, Т. В. Померанская. - М., 1990. - С. 437 - 438. "Бессмысленный и уродливый" символизм Розанов выводил из гетевского "Фауста", прежде всего из его второй части (Там же. - С. 441). В статье "Неоценимый ум" (1911) он утверждал, что искания символистов прекрасны в расцвете и созревании, но "совершенно несносны в перезрелом виде" (Розанов В. В. О писательстве и писателях. - С. 523).

12 В начале 1890-х гг. Розанов был в оппозиции к В. Соловьеву, в чем упрекал себя, писал в одном из писем 1905 г.: <-... при жизни удел наш - сплошная глупость, ошибки, непонимание, мелочность души или позорное легкомыслие. Чем я воспользовался от Соловьева, его знаний, души? Ничем. Просто прошел мимо, совершенно тупо, как мимо верстового столба" (Голлербах Э. В. В. Розанов: Жизнь и творчество. - М., 1991. - С. 23).

13 "...Ницше, в течение 14 лет медленно сходивший с ума (наследственная болезнь) и в эти именно годы написавший свои сочинения, мог написать в них много любопытного, но все это любопытное имеет тот недостаток в себе, что оно - не истинно" (Розанов В. В. Еще о гр. Л. Н. Толстом и его учении о несопротивлении злу // Розанов В. В. О писательстве и писателях. - С. 19).

14 Розанов В. В. Мимолетное. - С. 48.

15 Там же. - С. 148. В 1914 г. П. Флоренскому тридцать два года.

16 Розанов В. В. - М. Горький и о чем у него "есть сомнения", а в чем он "глубоко убежден"... // Розанов В. В. О писательстве и писателях. - С. 621.

17 Цит. по: Розанова Т. "Будьте светлы духом". - М., 1999. - С. 94.

18 Розанов В. В. О себе и жизни своей. - С. 33.



стр. 7


--------------------------------------------------------------------------------


--------------------------------------------------------------------------------

19 Розанов В. В. Мимолетное. - С. 119.

20 Розанов В. В. О писательстве и писателях. - С. 300.

21 Бердяев Н. О "вечно бабьем" в русской душе // Бердяев Н. Судьба России. - М., 1990. - С. 36, 37.

22 Гиппиус З. Н. Задумчивый странник: О Розанове // Гиппиус З. Н. Живые лица. - Тбилиси, 1991. -С. 88, 93.

23 Розанов В. В. О себе и жизни своей. - С. 34.

24 Розанов В. В. Мимолетное. - С. 33.

25 Розанов В. В. О писательстве и писателях. - С. 140, 139.

26 Например, обращение к А. Грибоедову: "Отыди. Ты не человек. Но место тебе уготовано с дьяволами. Там они прочитают твою комедию и повеселятся о ней. А нам ее не надо". Розанов В. В. Мимолетное. - С. 205.

27 Розанов В. В. О себе и жизни своей. - С. 34.

28 "Прием остранения важен как способ освободить читательское восприятие от привычного автоматизма, от штампов литературы, быта и языка, как способ освежения, обновления читательского взгляда". Синявский А. "Опавшие листья" Василия Васильевича Розанова. - М., 1999. - С. 236.

29 "Помню маленькие, узенькие листочки, раскиданные на письменном столе. Только на таких полосках бумаги он и писал, других не признавал. А иногда писал на обрывках, клочках, на оторванном клочке книжной обложки, на папиросной коробке" (Голлербах Э. В. В. Розанов: Жизнь и творчество. - С. 62).

30 Гиппиус З. Н. Живые лица. - С. 66.

31 Синявский А. "Опавшие листья" Василия Васильевича Розанова. - С. 107.

32 Федякин СР. Жанр "Уединенного" в русской литературе XX века. Автореферат канд. дисс. - М., 1995. - С. 5.

33 Розанов В. В. Мимолетное. - С. 119.

34 Там же. - С. 189. В первом коробе "Опавших листьев" Розанов писал о том, что в сочинениях К. Леонтьева нет мудрости.

35 Розанов В. В. О себе и жизни своей. - С. 33.

36 "В самых недрах русского характера обнаруживается вечно - бабье, не вечно - женственное, а вечно - бабье. Розанов - гениальная русская баба, мистическая баба". Бердяев Н. О "вечно бабьем" в русской душе. - С. 38. Э. Голлербах вспоминал о нелюбви Розанова к Бердяеву: ""Василий Васильевич, что вы думаете о Бердяеве?" - спросил я его как-то. "Ничего не думаю и думать не хочу"" (Голлербах Э. В. В. Розанов: Жизнь и творчество. - С. 63).

37 Розанов В. В. Собр. соч.: Среди художников / Сост. А. Н. Николюкин. - М., 1994. - С. 354 - 355.

38 Розанов В,В. Апокалипсис нашего времени. - С. 238.

39 Розанов В. В. Мимолетное. - С. 66.

40 Там же. - С. 14.

41 Там же. - С. 200.

42 Из письма Г. А. Лопатину. Написано не ранее 1909 г. // Розанов В. В. Сочинения. - С. 519.

43 Розанов В. В. Мимолетное. - С. 137.



стр. 8