"Повесть о Горе-Злочастии" - произведение, которое, по словам А.М.Панченко, "достойно завершило семивековое развитие древнерусской литературы"(1). Единственный известный науке список повести, обнаруженный в 1856 г. А.Н.Пыпиным, сразу же вызвал огромный интерес исследователей. Первое издание произведения последовало буквально через несколько дней после находки рукописи. Оно было опубликовано Н.И.Костомаровым в мартовской книжке "Современника" за 1856 г. под заглавием "Горе-Злочастие, древнее русское стихотворение". Публикацию сопровождала статья, в которой Н.И.Костомаров впервые поднял вопросы, до сих пор обсуждающиеся учеными: о жанре повести, о ее отношении к литературе и фольклору, о своеобразии содержания произведения.

Со дня обнаружения А.Н.Пыпиным текста "Повести о Горе-Злочастии" прошло уже более 140 лет, и если собрать все работы, вышедшие за это время и так или иначе касающиеся вопросов изучения этого произведения, то получится весьма внушительная библиотечка. Библиография, составленная В.Л.Виноградовой и опубликованная в "Трудах отдела древнерусской литературы" в 1956 г. к столетнему юбилею открытия спи-ска повести, насчитывает 91 наименование. За истекшие с тех пор годы библиография эта, конечно, значительно пополнилась.

В чем же причина такого неослабевающего интереса все новых и новых поколений исследователей и читателей к произведению, написанному безымянным автором во второй половине "бунташного" XVII в.?

Д.С.Лихачев отвечает на этот вопрос так: "Все в этой повести было ново и непривычно для традиций древней русской литературы: народный стих, народный язык, необычный безымянный герой, высокое сознание человеческой личности, хотя бы и дошедшей до последних степеней падения"(2). Если выделить из этого ряда причин наиболее существенную, то ею будет, без сомнения, последняя из названных Д.С.Лихачевым: повесть отразила начало формирования нового представления о человеке и его месте в мире, знаменовавшего переломный момент в истории русской литературы, да и всего русского общества.

Средневековая картина мира была, как известно, проникнута мыслью о вертикальной, иерархической организации пространства. Все объекты и все места располагались по вертикали, которая была одновременно и пространственным ориентиром, и аксиологической шкалой. В вертикальную иерархию включались и участки реального географического пространства. География в средние века, по словам Ю.М.Лотмана, - это не просто естественнонаучная дисциплина, а "разновидность религиозно-утопической классификации"(3). Пространство повседневной жизни человека Древней Руси тоже идеологически осмыслено, оценено и включено в вертикальную "лестницу праведности". Монастырь или церковь, родной дом и кабак соответствовали трем членам глобальной триады "небо?земля?ад". Из своего дома человек мог пойти в монастырь или церковь, т.е. приблизиться к небу и Богу, а мог направиться и в кабак, "упиться", пасть и попасть в ад. Кабак - это, так сказать, обиходная преисподняя в жизни древнерусского человека, "пасть адова", провал в обыденном пространстве в том смысле, в каком церковь и монастырь - "двери рая", путь наверх, к Богу. Любое перемещение человека, все его "пути и походы" как бы искривлены силовым полем аксиологической вертикали, он всегда как бы "стоит на пути, ведущем как к духовному граду господа, вышнему Иерусалиму или Сиону, так и к граду Антихриста"(4).

Эта картина мира, включавшая первоначально элементы различной природы, становилась все более официальной и к XVI в. приобрела характер государственной идеологии. Имевший большое значение в жизни древнерусского человека "смеховой мир", мир антикультуры, "антимир", выворачивающий наизнанку мир реальный, мыслился именно как недействительный, вымышленный. Настоящий же мир подчинялся законам "чинности и урядства".

стр. 7


--------------------------------------------------------------------------------


Так продолжалось до XVII в., ставшего эпохой колоссальных сдвигов в структуре русского общества. Средневековая картина мира, подчиняющаяся законам "чинности и урядства", проникнутая идеей вертикальной иерархической упорядоченности вселенной, начала рушиться. Человек ощутил вдруг зыбкость, неустойчивость мира вокруг себя и своего положения в нем.

И вот в этот мир голодных, босых, мятущихся и смятенных людей помещает своего героя автор "Повести о Горе-Злочастии". Молодец вслед за Гамлетом мог бы воскликнуть: "Распалась связь времен!" А мог обратиться к народной мудрости, которая и на этот случай припасла меткое словцо: "Времена шатки, береги шапки!" И действительно, в мире Молодца все смутно и неопределенно: родная жена может оказаться убийцей, названый брат - предателем и вором, и даже само Горе может "излукавиться" и предстать в образе архангела Гавриила. Мир расползается, как когда-то богато затканная золотом, но уже полуистлевшая парча, и из всех прорех его лезет "Горе наго, босо". И эти прорехи уже не залатать заплатами прадедовской морали.

Исследователи очень часто сравнивали скитания Молодца из "Повести о Горе-Злочастии" со странствованиями блудного сына из евангельской притчи. Однако так ли уж близки эти два сюжета? Отцовский дом, который покидает блудный сын и куда он возвращается после безрадостных скитаний на чужбине, представляет собой образ упорядоченной, организованной Божьим промыслом вселенной. Финал и написанные позже нее произведения по-новому осветили ее. И нет ничего удивительного в том, что А.К.Дорошкевич привлекал образ Молодца для объяснения аскетизма тургеневской Лизы Калитиной и сравнивал его с героем гоголевского "Портрета"(6), а Д.Г.Майданов видел общность Молодца с горьковским Фомой Гордеевым(7). Пусть эти сопоставления в чем- то нас не удовлетворяют. Повторим еще раз: каждая эпоха ищет в повести ответы на свои вопросы. Все это говорит о том, что "Повесть о Горе-Злочастии", как и любое великое произведение искусства, подобна живому организму: она взаимодействует с окружающей средой, что-то воспринимает из нее, меняется сама и что-то новое отдает жизни.

"Повесть о Горе-Злочастии" неоднократно издавалась отдельно или в составе различных сборников и хрестоматий. Но вот судьба ее в истории русской поэзии сложилась не так удачно, как, например, судьба "Слова о полку Игореве". Существует множество поэтических переводов "Слова", сделанных в XIX и XX вв. Достаточно вспомнить прекрасный перевод Н.Заболоцкого. К "Повести о Горе-Злочастии" крупные русские поэты не обращались. Автору известен единственный ее поэтический перевод, сделанный Н.Марковым и опубликованный в 1896 г. в Елисаветграде. Для того чтобы дать читателю некоторые представления об этом переводе, приведем небольшой фрагмент из его заключительной части:

"? Он пошел в монастырь постригаться,

В этот мир, где отрадою веет,

Где живет благодать и спасенье,

Куда горе войти не посмеет,

Где бессильны врага ухищренья"(8).

Произведение Н.Маркова не получило широкой известности и не стало фактом истории русской поэзии. Так что сюжет, достойный величия притчи, запечатленный в знаменитом Рембрандтовом "Возвращении блудного сына", символизирует возможность конечного спасения человека: ему есть куда возвращаться. Иная ситуация в "Повести о Горе-Злочастии": действие разворачивается в качественно ином пространстве. Ни отчий дом, ни свой дом не защищают больше от господствующего в мире зла, и Горе так же легко настигает Молодца под домашним кровом, как и в кабаке. И уход в монастырь - это не спасение Молодца, а его окончательная гибель как личности. И если в мире средневекового человека, как писал П.М.Бицилли, "нигде нельзя было заблудиться"(5), то мир "Повести о Горе-Злочастии" - это среда со спутанными пространственными ориентирами, действия Молодца в нем - это именно "блуждания" и "заблуждения", а мир вокруг него - это враждебный, чужой мир. Молодец живет и по законам домостроевской морали, и нарушая их, однако ни в стенах дома, ни в кабаке, ни в монастыре не может обрести своего места. Мир отторгает человека, он здесь - "посторонний". Ему некуда

стр. 8


--------------------------------------------------------------------------------

возвращаться. В "Повести о Горе-Злочастии" отражен момент трагического разлада, "несовпадения" человека и вселенной.

Литературные произведения имеют разную судьбу: одни из них подобны бабочкам-однодневкам, другие живут в веках. "Повесть о Горе-Злочастии" не относится к разряду однодневок, она прочно заняла по праву принадлежащее ей место среди таких шедевров русской литературы, как "Слово о полку Игореве", "Житие протопопа Аввакума", "Мертвые души" или "Война и мир". Современный читатель ищет в повести ответы на иные вопросы, чем те, которые волновали человека Древней Руси, и находит их. Это, конечно, не значит, что мы что-то примышляем к содержанию произведения. Перефразируя несколько слова М.М.Бахтина, можно сказать, что сама "Повесть о Горе- Злочастии" выросла за счет того, что действительно было и есть в этом произведении, но что читатели Древней Руси не могли осознанно воспринять и оценить в контексте культуры своей эпохи.

"Повесть о Горе-Злочастии" вошла в большую русскую литературу. В самой "Повести о Горе-Злочастии" поэтический перевод ее на современный русский язык остается делом новых поколений русских поэтов. Предлагаемые вниманию читателя фрагменты на эту роль не претендуют. Они - лишь дополнительный (но все же не побочный) продукт нескольких лет работы автора в области филологического исследования одного из самых замечательных произведений древнерусской литературы.

ПОВЕСТЬ О ГОРЕ-ЗЛОЧАСТИИ

Как Горе-Злочастие довело Молодца

во иноческий чин

ПРОЛОГ

Создатель, людей поселяя в раю,

Великую заповедь дал им свою:

Плода не вкушать от эдемского древа.

Но заповедь Божью нарушила Ева.

Разгневался гневом великим Господь.

Низринул людей он на низкую землю,

И смерти обрек непокорную плоть,

Адамову горькому плачу не внемля.

С тех пор испытало Адамово семя

Срамные позоры и злые напасти,

Великие беды неправедной власти

И Горя нечистого вечное бремя.

Монолог Горя

Погоди, добрый Молодец, стой!

Мы еще поиграем с тобой.

Привязалось к тебе не на час.

Уж свела коль нелегкая нас,

Не оставлю тебя, Молодца.

Буду рядом с тобой до конца.

Превратишься в густую траву -

Я тебя в чистом поле сорву,

Сизым голубем в небо взлетишь -

В мои когти опять угодишь.

Были люди в ватаге моей

И мудрее тебя, и хитрей,

И они от меня не ушли.

Поклонись же до самой земли

Мне на этом крутом берегу,

И тогда я тебе помогу.

Заживем мы привольно с тобой,

Зашумит над тобою разбой,

Научу, как ограбить - убить,

Самому чтоб повешенным быть.

В монастырь от меня не уйдешь!

Все равно ни за грош пропадешь.

Повстречал ты меня на беду:

До могилы тебя доведу,

Доконаю тебя все равно.

И когда на могильное дно

Я тебя наконец уложу,

Вот тогда-то тебе угожу.

Монолог Молодца

У Горя-Злочастия обликов много,

И способов много меня погубить.

И вот я опять выхожу на дорогу,

Чтоб Горе-Злочастье дорогой избыть.

Не внял я родительским мудрым заветам.

Хотелось мне жить по уму своему.

И мне даровало Злочастье за это

Сомнения - в душу, а в руки - суму.

В драгих ли портах или в гуньке кабацкой,

В честном ли пиру или в доме отца

Не мог никуда я от Горя деваться.

Мы с ним неразлучны, как два близнеца.

стр. 9


--------------------------------------------------------------------------------


Пойду ли я рыбой в глубокое море,

Укроюсь ли зверем в чащобе лесной -

Везде меня сыщет Горинское-Горе,

Под ручку под правую всюду со мной.

Мил друг меня предал, забыла невеста.

И хоть беспредельна российская ширь,

Здесь Молодцу доброму нет больше места.

Осталась дорога одна - в монастырь.

В обители тихой найду ли спасенье?

И рад бы поверить, да знаю, что ложь:

Во мне мое Горе. Не жду избавленья.

Беги, не беги - от себя не уйдешь.

Душа моя гибнет, в тоске изнывая.

Но горьким скитаниям близок конец.

Нагого-босого не гонят из рая,

И блудного сына приемлет Отец.

Избудется Горе за гробом. И все же

Милы мне земных искушений пути.

И если ты можешь, всеблагостный Боже,

Продли их. И грешную душу прости.

Эпилог

"А и горе, горе - гореваньице!"

Сгинул Молодец. Даже прозваньица

Не осталось от Молодца.

Но аминь не испортит конца:

В новых молодцах прежняя прыть.

"А и в горе жить - некручинну быть!"


--------------------------------------------------------------------------------

1 История русской литературы X?XVII веков.

М., 1980. С. 395.

2 Лихачев Д.С. Великое наследие. М., 1980.

С. 356.

3 Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Труды по знаковым системам, II. "Ученые записки Тартуского университета". Вып. 181. Тарту, 1965.

С. 212.

4 Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 53.

5 Бицилли П.М. Салимбене. Одесса, 1916.

С. 301.

6 Дорошкевич А.К. Критические заметки о преподавании древней русской литературы. М., 1915. С. 19, 37, 38.

7 Майданов Д.Г. Повторительный курс истории русской словесности. Ч. I. Вып. 11. Одесса, 1917. С. 211?215.

8 Горе-Злочастие. Древнее русское стихотворение. Переложил на современный язык Н.Марков. Елисаветград, 1896. С. 18.

стр. 10