Как пишут зарубежные русисты, "наиболее убедительным свидетельством выживания собственной русской литературы в многонациональном СССР в период так называемого застоя стала русская деревенская проза - наиболее состоятельное (с эстетической и идеологической точки зрения) литературное направление, сформировавшееся в послесталинское время и получившее развитие в последующие исторические периоды"1. В целом, многие зарубежные исследователи относятся к "деревенской п розе" как к беспрецедентному феномену, продолжательнице традиций исконной русской культуры и ищут в ней разгадку загадки русской души в ее устремленности к идеалу - в противовес ощущению бесцельности, абсурдности бытия.

Однако в отечественном литературоведении и критике наблюдается угасание интереса к "деревенской прозе" как к предмету познанному, исчерпавшему себя. Думается, подобное отношение связано прежде всего с сугубо тематическим направлением исследований, ограничивающихся рассмотрением жизненного материала как сюжетообразующей основы. Говоря попросту, "деревенская проза" многим кажется всего лишь прозой о сельской жизни. Об ограниченности этого взгляда, равно как и об условности самого термина "деревенская проза", свидетельствует, к примеру, такой устойчивый парадокс восприятия: некоторые писатели прочно зачислены критиками и читателями в разряд "деревенщиков", хотя именно о селе у них, на поверку, не столь уж много произведений. Так, к примеру, у Виктора Астафьева это - лишь отдельные рассказы, значительная часть "Последнего поклона" и "Ода русскому огороду".

В чем же таится разгадка этого парадокса? Очевидно, в многоаспектности феномена литературного направления, необходимо включающего в себя философский, историко- социальный, психологический, этический и эстетический аспекты - не исключающие, но обогащающие его собственно литературную природу. Одним из показателей этой многосторонности стала постоянная неудовлетворенность исследователей самим термином "деревенская проза" - в ней всегда видели нечто большее, нежели просто прозу о селе. Одной из попыток выявления философской природы этого литературного феномена стало введение в 1970-1990-х гг. термина "онтологическая проза". Однако все же "старое" название направления вытеснило новое и было окончательно закреплено в литературоведческой практике на правах рабочего. И в этом есть своя закономерность - в первую очередь, на уровне истоков и генезиса деревенской прозы. Как правило, данный уровень анализа ограничивается анализом сельской публицистики 1950-х гг. (В.Овечкина, Е.Дороша и др.), предварявшей появление собственно деревенской прозы, началом которой по праву считаются "Матренин двор" А.Солженицына (1959, опубл. 1963), "Братья и сестры" Ф.Абрамова (1958), первые рассказы - главы "Последнего поклона" В.Астафьева. лирическая проза Ю.Казакова и В.Солоухина. "На Иртыше" С.Залыгина (1964), "Привычное дело" В.Белова (1966). Между тем, с архетипической точки зрения, корни этого явления уходят глубоко в историко-литературное прошлое, необходимо обуславливая вхождение деревенской прозы последних десятилетий в "золотое сечение" классической русской литературы.

Деревня как архетип. Деревня* как архетипическая "сквозная" модель, определяя развитие русской литературы со времен Карамзина, Радищева и Пушкина, получает свое - во многом итоговое, завершающее - воплощение в конце ХХ столетия, в деревенской прозе2. В "ряд основных компонентов этой "сквозной" модели - наряду со специфическими пространственно- временными характеристиками - входят сущностные архетипические образы "мудрого старика/старухи", "дитяти", "матери-земли", определяя типологию героя. С пушкинской поры (и даже ранее) в русскую литературу входит и прочно утверждается - достигая своего рода квинтэссенции в деревенской прозе второй половины XX в.- ностальгическое изображение деревни как во многом утраченного идеала "малой родины", неизменной частью которого становится образ мудрой старухи, хранительницы вековой нравственности и родовой чистоты. Этой грани архетипа - Деревня как ностальгия - свойственна ретроспективная модель развития, которая особенно явно обозначилась в деревенской прозе 1960-1990-х гг., где одной из главных сюжетных основ стал ретроспективный мотив возвращения в родное село (мысленное, в мечтах, или же в реальной действительности).

* Здесь и далее архетипический термин Деревня употребляется, как это принято в таких случаях в мировой научной практике, с ольшой буквы и без кавычек.

Многоуровневая структура архетипа Деревня, уходящая корнями в далекое прошлое, выстраивается от индивидуально-личностного опыта (воспоминаний автора и героев о деревенском детстве), через коллективный опыт деревенского сообщества, к обобщенно- символическому уровню, на котором архетипический образ Деревни вырастает до символа всей России, родины. Начиная с пушкинского "Евгения Онегина" и его эпиграфики ("O rus!..* О Русь!") - через "Деревню", "Записки охотника" тургенева, "Деревню" Григоровича, лирику Некрасова, творческого Л.Толстого, "В овраге" и "Мужиков" Чехова, "Антоновские яблоки" и "Деревню" Бунина, творчество писателей "новокрестьянской школы", и т.д.- такая структура сохраняется и развивается вплоть до современных произведений деревенщиков, к примеру, завершающих строк "Матрениного двора" А.Солженицына, дающих укрупняющую проекцию "по нарастащей" - от индивидуального образа русской крестьянки, через образ крестьянского двора, деревни, вплоть до символа всей России, всей земли: "Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша"3. Собственно, последнее предложение можно трактовать и более широко, проводя уже параллель с общечеловеческим аграрным прошлым, неизбежно сохранившимся в первичном мифопоэтическом и литературном архетипическом комплексе "мать-земля".

* O rus (лат.) - О деревня (русск.).

Деревенская проза как философский феномен воспринимается многими исследователями с онтологической и натурфилософской точек зрения (Г.Белая и Е.Вертлиб даже сочли возможным предложение изменить название всего литературного направления на "онтологическую прозу"). Действительно, онтологическую природу деревенской прозы во многом определяет обращение писателей к пограничной ситуации, когда человек проявляет себя в борении меж жизнью и смертью: сюжетно, т.е. в силу обстоятельств, как старая крестьянка Матрена у А.Солженицына, или охотник Аким с изнеженной горожанкой Элей в "Царь-рыбе" В.Астафьева, затерянные в глухой тайге и вынужденные бороться с угрозой гибели от холода и голода; или же, напротив, внутренне, как Иван Африканович из "Привычного дела" В.Белова. потерявший жену и, в силу драматических обстоятельств, погруженный в нелегкие раздумья о вечности, жизни и смерти - наедине с прекрасной, одухотворенной и ...отстраненно-суровой природой российской глубинки. Впрочем, последний момент обладает двойственным смыслом - не только онтологическим, но и натурфилософским, предполагающим тождество человеческого существа (духовного и физического) с природой, которая определяет его развитие своими неизменными и переменчивыми состояниями, колебанием природных циклов, сменой сезонов и т.п.

Натурфилософскими, по сути, являются пространственно-временны?е характеристики архетипа Деревня в целом и в деревенской прозе в частности. Ведь в основе всего архетипа, своеобразно (с сугубо крестьянской стороны) претворенного в деревенской прозе 1960-1990-х, находится патриархальная помещичье-крестьянская деревня с усадьбой, крестьянскими избами, традиционной русской природой, исконными занятиями и забавами, связанными с этим пространством (охота, катанье на лошадях, на санях, рыбалка, сбор трав и ягод), а также земледельческим трудом. Еще более интересными, с натурфилософской точки зрения, становятся временны?е параметры Деревни, необычайно четко и плодотворно проявляющиеся в нынешней деревенской прозе, бытие героев которой во многом определяется духовно- биологическими фазами (рождения, созревания, жизнедеятельности, умирания), сходными с биологическими циклами жизни природы (к примеру, к астафьевской "Оде русскому огороду" развитие главного героя, крестьянского мальчика, сопряжено с ростом и созреванием огородных растений, чередованием природных сезонов, и т.п.). В целом, произведения деревенской прозы убедительно доказывают, что - в противовес линейному, историко-хронологическому временно?му порядку - архетип Деревня развивается в рамках более спокойного, органического и "старинного" природного времени: циклического, основанного на повторяемой смене сезонных циклов, столь важных в сельском хозяйстве.

Психологические параметры феномена деревенской прозы во многом определяется утонченной разработкой характеров, усиленным вниманием авторов к мельчайшим, трудноуловимым движениям души героев. Порой писатели прибегают к психологической разработке необычных состояний человека в "пограничной ситуации". Так, у В.Распутина в "Последнем сроке" умирающая старая крестьянка временно возвращается к жизни силой родовых чувств (к ее одру собирается почти вся большая семья). В психологической точки зрения, сюжетную основу повести составляют ментальные колебания во внутреннем мире героини, находящейся меж жизнью и смертью: то погружающейся в глубины родового бессознательного на грани небытия, то вновь обретающей привычную индивидуальность. Именно здесь, однако, проявляется один из типичных психологических парадоксов деревенской прозы - сосуществование несовместимых, казалось бы, пластов. В "Последнем сроке" процесс умирания главы рода как бы развивается в двух плоскостях - бытовой и бытийной. Первая создается на уровне восприятия событий бестолковыми старухиными детьми, для которых один из самых высоких и торжественных моментов интересен лишь с обрядово-ритуальной стороны. Бытийный аспект осмысления доверен самой главе рода, старой крестьянке - впрочем, ее сознание и подсознание столь подключены к авторскому (имеется в виду образ автора), что это делает возможным глубинное проникновение в закрытые сферы коллективного бессознательного, где материальность человека малозначима в своей погруженности в зияющую бездонность мироздания: "Вот и побыла она человеком, познала его царство. Аминь4". Возвращение к жизни женщины-матери из небытия силой родовых чувств, имеющих силу нравственного закона выживания, приводит к возникновению в повествовании уникального психологического эффекта, уникального взгляда героини на земной мир и свое человеческое существо откуда-то извне, из природных глубей, доступных обычно человеку лишь в сновидениях, на уровне сопряженного с Вселенной подсознания: "Ей опять пришло в голову, что все вокруг нее неправда - сон или видение, последнее воспоминание о прожитой жизни,- потому и стоит перед глазами туман. Отгадывая себя, она замерла, затихла"5.

Историко-социальный аспект деревенской прозы открывает широкие пласты народной жизнедеятельности, основные вехи российской истории ХХ в. начиная с (пред)революционных времен, через сталинский период (включая военное межвременье), вплоть до хрущевских экспериментов в сельском хозяйстве, перегибов НТР, парадоксов перестройки и т.п. особенно актуальным стало обращение писателей-деревенщиков к "затемненным" ранее периодам раскулачивания и коллективизации: в "Канунах" В.Белова, "Мужиках и бабах" Б.Можаева и др.

Несомненным событием 1990-х стала публикация так называемых задержанных произведений - в первую очередь, "Поездка в прошлое" и "Белой лошади" Ф.Абрамова, не публиковавшихся при жизни писателя по подцензурным причинам, так как в них была высказана жестокая правда о подавлении крестьянства как класса, об искажении народной нравственности в сталинский период, когда "нормой" стало доносительство и очернительство, отречение от родных и близких. Особенную ценность этим публикациям в журналах "Новый мир" (1989. N 5) и "Знамя" (1995. N 3) придавало то, что их сопровождали не известные до того дневниковые записи автора, включающие важнейшие свидетельство о мучениях репрессированных крестьян, об исторических судьбах российской деревни. Многие произведения деревенщиков (см., к примеру, "Слякотную осень" В.Астафьева) стали также новым словом об экономических перегибах в хрущевскую "оттепель", открывшим вопиющие несоответствия между традиционным крестьянским мышлением и новыми, командными методами хозяйствования.

Этическая природа деревенской прозы определяется творческими установками ее авторов: говоря шукшинскими словами, это "нравственность есть Правда"6 как несомненное условие художественности. В лучших героях-крестьянах у деревенщиков - начиная с праведницы Матрены у Солженицына и завершая знаменитыми образами вещих старух Анны и Дарьи в "Последнем сроке" и "Прощании с Матерой" В.Распутина - воплощена многовековая мудрость народной нравственности с ее поучительными жизненными уроками. Можно сказать, что дидактизм есть отличительная черта этого литературного направления. Несмотря на известные перехлесты вплоть до явного морализаторства (к примеру, в таком спорном романе, как "Все вперед" В.Белова), в канонических произведениях деревенской прозы преобладает поучительная искренность добра и доброты, главное место занимают эпизоды, из которых читатель (вместе с автором и героями) может извлечь весьма поучительные выгоды, вспомнить о старинных заветах предков и о всесильном могуществе мудрой природы. Недаром, к примеру, характеризуя дарование такого ведущего деревенщика, как В.Астафьев, критики отмечали, что "по натуре своей он моралист и поэт человечности", а в судьбах своих героев "выделяет этические моменты, какие понятны всякому времени, и нынешнему, и завтрашнему, нравственные проблемы, без уяснения которых невозможно воспитать и проявить в себе истинно человеческое"7.

Натурфилософская подоснова этических исканий у писателей-деревенщиков определяется их исследованием природной сути, первооснов человеческой натуры, естественных понятий добра и зла. Вот почему так любят деревенщики изображать детство - в наиболее "очищенном", бытийном плане оно показано в "Оде русскому огороду" В.Астафьева (ее герой даже не имеет имени - он просто "мальчик") и в "Привычном деле" В.Белова, где крестьянский мир в его онтологической простоте и природной отрешенности представлен глазами новорожденного, одного из детей деревенского философа и взрослого ребенка, Ивана Африкановича Дрынова.

Несмотря на синтез всех названных аспектов в единых феноменологических характеристиках, деревенскую прозу отличают и черты, определяющие ее как собственно литературное направление. Каковы же они? Это типология героя, позволяющая выделить образы "хранителей древностей", вековечных ценностей народной мудрости, и - образы "вольных людей" типа Егора Прокудина в "Калине красной" В.Шукшина, т.е. героев, во многом живущих наперекор общепринятым нормам, вразрез с традиционными крестьянскими устоями. Типология автора (имеется в виду образ автора как центр художественного мира произведения) также двойственна. С одной стороны, в деревенской прозе (в особенности, в ее сказовых формах) появляется образ автора- повествователя, зримого или незримого участника и наблюдателя событий. Порой (как в "Последнем поклоне" В.Астафьева) этот образ имеет явно автобиографическую природу, ему полностью передоверены функции рассказчика и он становится "сквозным" для всех глав, объединяя разрозненные, казалось бы, повествовательные звенья, в единое стройное целое. С другой стороны, объединяющим и центрообразующим началом для всех произведений деревенской прозы является образ автора бытийно- философского типа, героя мировой истории, с высоты общечеловеческих нравственно- эстетических ценностей оценивающей все происходящее.

Жанровая специфика деревенской прозы - несмотря на ее общую ориентацию на такие традиционные формы, как рассказ (новелла), повесть и роман - весьма самобытна. Действительно, писатели-деревенщики внесли свой вклад в модификацию канонических жанров оды, пасторали (современная пастораль "Пастух и пастушка" В.Астафьева), сказка ("До третьих петухов" В.Шушкина), роман (роман-хроника В.Белова "Кануны") и т.д. Большое развитие получают сказовые формы; писатели пробуют себя в жанровых новообразованиях, ориентированных на акт рассказывания - к примеру, создавая "повествования в рассказа" с вставными притчами, легендами и т.п. (см., к примеру, Царь-рыба" и "последний поклон" В.Астафьева). Наряду с крупномасштабными полотнами типа тетралогии Ф.Абрамова "Братья и сестры", нередко предпочтение отдается жанру лирической миниатюры с ее явной ориентацией на стиль философской прозы. Популярными были и остаются также очерковые заметки ("Моздокский базар", "За дальним меридианом" В.Белова, к примеру). Язык деревенской прозы отличает широкое использование разговорной лексики и просторечья, местных выражений и т.п. Между тем повествовательная речь автора нередко усложнена, ей свойственно нагнетание нетрадиционных синтаксических конструкций, богатство и красочность эпитетов, усложненность в построении разы, интенсивное использование экспрессивной лексики.

В целом можно сказать, что с точки зрения поэтики, деревенская проза с ее широким обращением к фольклорно-народной стихии существенно обогатила во многом нивелированный стиль прозы тех лет, с ее программной ориентацией на развитие производственной тематики. Тем не менее все вышеперечисленные характеристики еще не позволяют подвести черту, оставляя не совсем ясным вопрос о сути исследуемого литературного направления как единого целого, как специфического художественного феномена, мир которого образует насыщенное ассоциативное поле, где через композиционные, жанровые, языковые средства, символику восстанавливаются связи с вековой духовной культурой человечества.

Деревенская проза как эстетический феномен. В современной пасторали В.Астафьева "Пастух и пастушка" - о войне и любви - жанр любовной идиллии во много реализуется за счет введения эпиграфов из произведений поэтов разных времен и народов - Готье, Петрарки, Пушкина, Смелякова, вагантов. Подчеркивая вечность решаемых проблем - жизни и смерти, войны и мира, ненависти и любви - эпиграфы способствуют соединению в тексте социально- исторического и бытийного пластов. Так, "птица" из стран Готье появляется и в военных сценах, и в сновидениях героев, их портретных характеристиках, символизируя, как в мифологии древних славян, надорванность человеческой души, ее тягу к освобождению, воле и в то же время связь между миром живых и мертвых. Образы влюбленных, символических "пастуха и пастушки", несут в себе не только библейский смысл (вспомним "Песнь песней", герои которой были пастухами), но и фольклорный, связанный с трудом человека в единении с родной землей, извечными основами народной жизни. Эти основы четко обозначены в декларации одного из героев: "Одна истина свята на земле: материнство, рождающее жизнь, и труд хлепобашца, вскармливающий ее"8. Как и астафьевский "Последний поклон", "Пастух и пастушка", в которой через мифологическую, библейскую символику, через введение и образное отражение в художественной ткани произведения эпиграфов из произведений разных народов и разных времен возрождаются культурные пласты, несущие в себе крестьянское мировоззрение и мироощущение, убедительно доказывает, что сама по себе тема - отнюдь не главный признак "деревенской прозы". Именно здесь мы, очевидно, и подходим к разгадке феномена "деревенской прозы" как явления не тематического, но и сущностного порядка. Эта сущность выявляется не столько на уровне образа героя или "автора", сколько на уровне эстетического идеала, в "деревенской прозе" сформировавшегося на основе крестьянского мироощущения и мировоззрения в его мирной, общечеловеческой сути, крестьянской историко- культурной традиции и связанного с самой широкой мировой культурой, выросшей из поэтических воззрений на людей и природу древних землепашцев, скотоводов. Эта связь, соединение древности и традиций европейской культуры видна, к примеру, и в названии произведения - "Пастух и пастушка", и в обозначении жанра - современная пастораль. Притом - именно современная, как современна. направлена в будущее и вся "деревенская проза" в своем стремлении преодолеть распад времен, нынешнее ощущение непрочности, зыбкости бытия через выявление вековечных нравственных основ мирной жизни крестьянства. Недаром Астафьев назвал свое, наверное, главное, произведение - "Последний поклон". Вся "деревенская проза" - именно последний, из исторического далека, поклон крестьянской цивилизации.

Эта историческая дистанция обусловливает главный, сущностный признак "деревенской прозы" - исследование в ней крестьянского мироощущения и мировоззрения как предмета, объекта изображения, что допускает эстетизацию общечеловеческих нравственных ценностей. лежащих в основе традиционной крестьянской жизни. Безусловно, в реальности эти вековечные мирные основы не существовали в таком очищенном виде, как нередко их представляет "деревенская проза". И, скажем, крестьянка-бабушка из "Последнего поклона" в действительности, верно, не была столь мудрой, непогрешимой - в произведении во многом за нее говорит сам писатель. Однако "деревенская проза" не нарушила жизненной правды, "вычленяя" из хаоса бытия мудрость крестьянской философии, ее мирные основы как незыблемые, вековечные. В этом - историзм и современность "деревенской прозы", несущей в себе взгляд нынешнего человека, оторванного от крестьянской цивилизации, но стремящегося стать приемником ее культурных, духовно-нравственных традиций.

1Pathe K. Russian Village Prose. The Radiant Past. Princeton. 1992. P.X.

2 См. об этом: Большакова А.Ю. Деревня как архетип: от Пушкина до Солженицына. М., 1998.

3 Солженицын А. Матренин двор // Русские писатели - лауреаты Нобелевской премии. Александр Солженицын. М., 1991. С. 249.

4 Распутин В. Последний срок. Прощание с Матерой. М., 1985. С. 136.

5 там же. С. 27.

6 Шушкин В. Нравственность есть правда. М., 1979. С. 80.

7 Макарова А. Литературно-критические работы: В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 217.

8 Астафьев В. Собрание сочинений. В 4 т. М., 1979. Т. 1. С. 335.