Сборник статей и публикаций в честь американских филологов Ольги Раевской-Хьюз и Роберта Хьюза, составленный Лазарем Флейшманом и Хью Маклейном при участии ближайших коллег и друзей юбиляров, стал заметным событием в трудах и днях международной славистики и настоящим подарком для исследователей русской литературы XX века. В сборнике представлены новейшие изыскания специалистов из США, Канады, России, Израиля, Германии, Швеции, Эстонии.

Книгу открывают два "медальона" - два очерка творческого пути ученых (составили Х. Маклейн и С. Карлинский). Из-за академических "портретов" именитых профессоров Берклийского университета, воспитавших не одно поколение славистов, крупнейших специалистов в своей области, сделавших неизмеримо много для понимания русской литературы, встают чрезвычайно обаятельные и притягательные лица юбиляров - людей с замечательными судьбами, профессиональная карьера которых, однако, не была однозначно запрограммированной и прямолинейной.

Ольга Петровна Раевская-Хьюз родилась в Харькове, в 1943 году из зоны нацистской оккупации вместе с семьей была вывезена в Германию. Родители предполагали обосноваться в Праге, где девочка некоторое время училась в русской школе. Однако после окончания войны они оказались в Мюнхене, там же Ольга пошла в русскую гимназию. В 1949 году семья получила американскую визу и переехала в Сан-Франциско. Отец, поневоле сменивший профессию (врач, он не смог получить разрешения практиковать в США), работал в патологоанатомической лаборатории. В университете Беркли Ольга, под несомненным влиянием отца, изучала бактериологию и несколько лет работала в этой области, где у нее были все возможности сделать успешную карьеру. Однако в 1960 году она вновь вернулась в Беркли - в качестве аспирантки отделения славистики; занималась под руководством Глеба Струве и Вацлава Ледницкого, в 1967 году защитила диссертацию и вплоть до 1993 года преподавала, оставаясь одним из ведущих профессоров, наиболее любимых студентами и коллегами.

Научные интересы Ольги Петровны сосредоточены на литературе XX века; как исследователь более всего она раскрылась в изучении творческого наследия Б. Пастернака, А. Ремизова, М. Цветаевой. Ее книга "Поэтический мир Бориса Пастернака" (1974), предисловие к мемуарам Н. В. Резниковой "Огненная память", сопроводительные статьи к "России в письменах" и "Иверню" Ремизова прочно вошли в научный обиход. Во всех работах О. Раевской-Хьюз четко прослеживается стремление воссоединить духовные ценности, создаваемые в России и за ее рубежами, - на примере творчества Пастернака, жившего в России, и Ремизова, жившего в Париже, восстановить "тело" русской литературы, поделенное политическими границами, объединить ее высочайшие достижения. Этой же цели служат два издания, ставшие незаменимым подспорьем в работе исследователей, - "Русский Берлин: 1921 - 1923" (1983), подготовленное совместно с Р. Хьюзом и Л. Флейшманом, и "Встреча с эмиграцией: из переписки Иванова-Разумника 1942 - 1946 годов" (2001). Х. Маклейн особо отмечает еще одну сферу служения Ольги Петровны: всю жизнь она активно участвовала в церковной деятельности, и в 2002 году в знак исключительной ее преданности Церкви митрополит Феодосии наградил ее орденом Св. Иннокентия.

Роберт Хьюз - известный в России и на Западе исследователь русской литературы, один из крупнейших знатоков жизни и творчества Вл. Ходасевича. Его путь к преподавательской и научной деятельности также не был прямым. Он служил в ВВС США и по армейскому направлению прошел небольшой курс русского языка. Окончив службу, он поступил в Берклийский университет, где специализировался в области международных отношений. После окончания учебы Р. Хьюз еще год пробыл на государственной службе, но быстро понял, что она его не удовлетворяет, и вновь вернулся в Беркли - в аспирантуру, но уже на отделение славистики, в 1969 году защитил докторскую диссертацию и в последующие годы занимался преподавательской и административной работой, пользуясь безграничной любовью и популярностью у студентов.

Область научных интересов Р. Хьюза - изучение поэзии Серебряного века. Он писал о Блоке, Белом, Ахматовой, Мандельштаме, Цветаевой, Пастернаке. Однако своеобразным символом его научной деятельности стала поэзия Вл. Ходасевича (а затем и проза В. Набокова). Усилиями Р. Хьюза и Джона Мальмстада, в начале 1980-х годов выпустивших два превосходных, до сих пор сохраняющих научное значение тома из собрания сочинений Ходасевича (Ann-Arbor; Ardis-Press), восстановлено подлинное значение одного из крупнейших русских лириков XX века (многие годы отрицавшееся на родине поэта). В настоящее время Р. Хьюз издает пушкинистику Ходасевича (опубликованы два тома из трех).

По вполне понятным причинам в сборнике превалируют статьи и публикации, напрямую соприкасающиеся с исследовательскими темами Ольги и Роберта Хьюзов. Одним из центральных в этой связи и запоминающихся сюжетов сборника, к которому, вероятно, исследователи будут обращаться не раз, хочется назвать публикацию Софьи Богатыревой "Памяти "Картонного домика"", подготовленную по материалам семейного архива. Пользуясь заметками отца - Александра Ивича (наст, имя и фамилия - Игнатий Игнатьевич Бернштейн) - для так и не написанных им воспоминаний, записями на магнитофон его устных рассказов, сделанными в разное время В. Д. Дувакиным, ею самой и сыном, С. Богатырева реконструирует историю петроградского издательства "Кар-

стр. 234


--------------------------------------------------------------------------------

тонный домик". Затеянное двадцатилетним Ивичем, видевшим цель своей деятельности в пропаганде и сбережении творчества тех, чьим талантом восхищался, это домашнее издательство выпустило в свет знаменитый сборник "Об Александре Блоке" со статьями Тынянова, Жирмунского, Эйхенбаума, книги стихов Вс. Рождественского "Лето" и М. Кузмина "Эхо" (обе оформил А. Головин, он же сделал издательскую марку), "Неизданные стихотворения" А. А. Дельвига (1922), "Посмертные стихи" и второе издание "Кипарисового ларца" Ин. Анненского (1923), посмертную книгу Георгия Маслова (1895 - 1920) - поэму "Аврора" с предисловием Тынянова. Анонсированные сборники рассказов Мих. Зощенко и другие книги выйти в свет не успели, поскольку издательство рухнуло как настоящий картонный домик. Не случайно в его названии, отмечает публикатор, сошлись разные ассоциации: и стихотворение М. Кузмина "Картонный домик", и аббревиатура КД, совпадающая с названием запрещенной тогда партии, к которой принадлежал юный издатель, и карточные домики, которые любил строить Осип Брик.

С. Богатырева вспоминает: "...отец говорил, что затеял "Картонный домик" для того, чтобы печатать своих знакомых и учителей. Знакомства у него были совершенно замечательные: с Виктором Шкловским он дружил со школьных лет, у Бориса Эйхенбаума учился в гимназии, с Михаилом Кузминым встречался по-соседски раз-два в неделю за чаем, в Доме искусств близко сошелся с Владиславом Ходасевичем, там же наведывался к "Серапионам", еще гимназистом выступил с докладом в Опоязе" (с. 82). С Ю. Н. Тыняновым, Б. М. Эйхенбаумом, В. М. Жирмунским Ивич сблизился благодаря старшему брату, бывшему их товарищем и коллегой. Выдающийся лингвист Сергей Бернштейн преподавал в Университете, работал в Институте живого слова, Институте истории искусств, где организовал кабинет изучения художественной речи (записал на восковые валики чтение около 100 поэтов-современников, в том числе Блока, Ахматову, Гумилева, Мандельштама, Есенина, Маяковского).

Рассказы Ивича о старших друзьях могли бы составить примечательное дополнение к тому "Российский институт истории искусств в мемуарах" (СПб., 2003). Не менее ценны в публикуемых записях подробности и новые детали, освещающие отдельные эпизоды культурной жизни и литературного быта: празднование "странного" юбилея - 15-летия литературной деятельности М. Кузмина, состоявшееся в Доме искусств в сентябре 1920 года; Пушкинские торжества в Доме литераторов в феврале 1921 года, где Блок читал речь "О назначении поэта"; воспоминания об участии Блока в последнем в его жизни маскараде, устроенном в балетной школе на Миллионной в январе того же 1921-го, и затем о его похоронах; зарисовки встреч с Л. и О. Бриками, Мих. Зощенко, А. Я. Головиным и др.

Повествование об истории издательства С. Богатырева перемежает рассказами Ивича о жизни петроградской интеллигенции начала 1920-х годов и собственными воспоминаниями об отце, комментируя их небезынтересными биографическими подробностями и сведениями о семье. Все это сообщает публикуемым заметкам особенную задушевную интонацию, позволяет "увидеть" человека, которому в 1922 году перед отъездом в эмиграцию Вл. Ходасевич оставил свой архив, а в августе 1946-го затравленная Н. Я. Мандельштам отдала немногие уцелевшие рукописи Мандельштама.

Статья Н. А. Богомолова "Из черновиков Ходасевича" посвящена текстологическому аспекту стихотворения "Не матерью, но тульскою крестьянкой..." - одного из наиболее принципиальных произведений для сборника "Тяжелая лира" и для поэзии Ходасевича в целом. Н. А. Богомолов, хорошо известный подготовленными им изданиями творческого наследия поэта, продолжает работу с его черновыми автографами, начатую Джоном Мальмстадом и Р. Хьюзом в редактируемом ими собрании сочинений. В статье содержится подробный анализ того, как Ходасевич, занося на бумагу свои "торопящиеся мысли", последовательно придавал поэтическому замыслу словесную форму.

Джон Мальмстад публикует статью Вл. Ходасевича "О Символизме" (1926 - 1927) по черновой рукописи из собрания М. М. Карповича (Бахметевский архив при Колумбийском университете). Статья имела принципиальное методологическое значение; в ней Ходасевич определил позицию, с которой, по его мнению, только и возможно изучение символизма: историку эпохи необходимо "хорошенько изучить его жизненную реально-историческую и биографическую обстановку. Иначе он рискует ничего не понять в своем предмете". Метод, провозглашенный поэтом, стал наиболее плодотворным в современных филологических штудиях, посвященных изучению символизма. Надо отдать должное высокому профессионализму Джона Мальмстада, проделавшего большую текстологическую работу, чтобы донести до нас все нюансы содержания этого текста.

Целый ряд публикаций сборника посвящен поэтам символистского круга. В статье А. В. Лаврова "Юрий Сидоров: на подступах к литературной жизни" на основе ранее неизвестных писем и документов воссоздается непродолжительный жизненный путь и творческая судьба Юрия Ананьевича Сидорова (1887 - 1909) - "раритетного" поэта, упомянутого в статье Вл. Ходасевича "То, чего не читают" 1913 года (впрочем, в одном ряду с Ахматовой, Шершеневичем, Шагинян), автора единственного посмертного сборника сти-

стр. 235


--------------------------------------------------------------------------------

хотворений, "крупное и серьезное дарование" которого (несмотря на очевидную подражательность его музы) было замечено В. Брюсовым, А. Блоком, А. Белым, С. Соловьевым, Б. Садовским.

Константин Поливанов в статье ""Двенадцать" Блока в поэзии и прозе современников (заметки к комментариям)" обращает внимание на перекличку стихотворения Вл. Ходасевича "Старуха" (1919) с поэмой "Двенадцать", объясняя ее сходным восприятием поэтами революции в первые месяцы после октября 1917 года. Это наблюдение позволяет автору предположить, что объектом сатиры М. Булгакова в повести "Собачье сердце" могли оказаться и Блок, и Ходасевич. Изображая профессора Преображенского (который сам усугубляет "разруху", приведя Шарика в свою квартиру и превратив его в человека), писатель явно иронизировал по поводу "интеллигентского восприятия революции" (с. 65).

Статья Джоан Гроссман "Briusov, Lenin, and Diktator" ("Брюсов, Ленин и "Диктатор"") посвящена трагедии В. Брюсова "Диктатор", созданной в 1921 году и увидевшей свет лишь в 2000-м (опубликована С. Гиндиным). Соглашаясь с общей оценкой трагедии, предложенной С. Гиндиным, Дж. Гроссман отмечает, что в этой пьесе впервые в русской литературе и за три года до появления романа Е. Замятина "Мы" прозвучало предупреждение об угрозе диктаторского режима и тоталитаризма. Вопреки сложившемуся стереотипу отношения к Брюсову в его последние годы (красный цензор, член компартии), Дж. Гроссман заключает, что такой поворот мысли был вполне органичен для Брюсова, напоминая о статье поэта "Свобода слова" ("Весы", 1905, N 11), полемизирующей со статьей Ленина "Партийная организация и партийная литература". Исследовательница подробно рассматривает обстоятельства, не позволившие обнародовать трагедию, а также анализирует причины идеологического надлома, произошедшего в сознании поэта в 1921 году, характеризуя этот период как один из наиболее драматических в жизненном и творческом пути Брюсова.

Две статьи, помещенные в сборнике, обращены к творчеству А. Белого. Леонид Кацис и Михаил Одесский ("Андрей Белый: стиховедение-историософия-барокко ") освещают некоторые неочевидные аспекты эволюции стиховедческих теорий А. Белого. В очерке "Смерть "на задворках культуры": Андрей Белый и Л. Б. Каменев" Моника Спивак обстоятельно рассказывает о перипетиях, связанных с изданием второй книги мемуаров Белого "Начало века". Долго ожидавшийся автором выход книги обернулся для него катастрофой и способствовал усугублению предсмертной болезни, так как большевистский сановник последовательно развивал в предисловии мысль о "полном банкротстве" Белого, к которому тот пришел в результате "идейного хаоса и умственных метаний по задворкам культуры". В свете этих событий М. Спивак комментирует некрологи, опубликованные в "Известиях" 9 и 10 января 1934 года. Первый, составленный Б. Пильняком, Г. Санниковым и Б. Пастернаком, трактуется исследовательницей как ответ Каменеву на его предисловие, как признание подлинных заслуг А. Белого перед отечественной и мировой литературой. Второй, написанный Каменевым (с незначительными изменениями повторившим собственные тезисы), настаивал на недопустимости переоценки творчества Белого.

В статье "На окраине Серебряного века" Роман Тименчик ставит перед исследователями поэзии начала XX века задачу изучения читательской среды в эпоху символизма и постсимволизма, поскольку воссоздание коллективного портрета читателя модернистов является непременным условием для "построения претендующей на возможную полноту картины литературного процесса столетней давности" (с. 123). Полагаясь преимущественно на архивные изыскания (Вильнюсский архив и ИРЛИ), Р. Тименчик представляет портреты таких книгочеев - художника-графика Владимира Васильевича Девятнина (1891 - 1964) и поэта и прозаика Александра Петровича Дехтерева (1889- 1959). Мало кому известные поэтические опыты Дехтерева, как оказалось, получили критическую оценку Вл. Ходасевича и П. М. Бицилли (в публикации полностью воспроизводятся их письма к нему, при этом письмо Ходасевича фактически является рецензией на стихи Дехтерева и неизвестного поэта Г. Данилова). По дневниковым записям Дехтерева (озаглавленным "Борьба с символизмом") в публикации воссоздается история новочеркасского журнала "Лучи солнца", задуманного поэтом в 1918 году как большое литературно-общественное предприятие: в соредакторы была приглашена М. С. Шагинян. Дехтерев также заручился согласием на участие в журнале Евг. Н. Чирикова, М. Волошина, композитора С. А. Траилина, М. С. Сарьяна и других, вел по этому поводу переговоры с Ф. Крюковым. Редакторский портфель был переполнен рукописями, но к январю 1919 года дело заглохло. Вышел всего один номер "Лучей солнца", в котором среди прочих материалов была напечатана статья Игоря Княжнина "Лирика Владислава Ходасевича. Беглая характеристика". В 1927 году Дехтерев послал ее Ходасевичу как библиографическую редкость. "Юношеская, очень сырая статья Княжнина о таких же юношеских и сырых" стихах (мнение Ходасевича), по словам Р. Тименчика, "являет собой образец искомого материала по читательской рецепции поэзии символистов" (статья Княжнина публикуется в приложении).

Обширный блок материалов сборника обращен к творчеству Пастернака: публика-

стр. 236


--------------------------------------------------------------------------------

ция Анжелы Ливингстон содержит подробный комментарий к студенческой работе поэта о Клейсте (1911); Петер Алберг Йенсен в статье "От лирики к истории" обстоятельно рассматривает проблему появление "третьего лица" в "Детстве Люверс"; Кристофер Барнс анализирует статью "Шопен" (1945), ее предысторию и значение в творчестве Пастернака.

Особое место среди этих материалов занимает публикация Лазаря Флейшмана "Неосуществленное рижское издание "Сестры моей жизни": из комментариев к переписке Бориса Пастернака" (еще одно дополнение к его не так давно переизданной монографии "Борис Пастернак в двадцатые годы"). Комментируя реплику поэта в письме от 21 июля 1921 года к сестре Жозефине в Берлин, оставшуюся не проясненной исследователями, Л. Флейшман выстраивает увлекательный историко-литературный сюжет, связанный с попыткой издания в Риге первого сборника Пастернака, предпринятой К. А. Башкировым (осенью 1920 года он бежал из России в Ригу, где организовал собственное издательство "Лира", в 1922 году выпустившее в свет книгу И. Эренбурга "Раздумия"). Сведения о Башкирове, ранее известные лишь благодаря изысканиям Р. Янгирова, Л. Флейшман дополняет рассказом о деятельности журналиста в 1919 - 1922 годах. Будучи организатором и участником пробольшевистских печатных органов на территории Эстонии и Латвии (за что был выслан из этих стран), Башкиров пропагандировал в среде русской эмиграции сменовеховские настроения. По этой причине он был вынужден отвергнуть предложение Эренбурга выпустить "Лебединый стан" М. Цветаевой, но принял "Сестру мою жизнь", поскольку в ней отсутствовала политическая предвзятость. Таким образом, рижская остановка Ж. Пастернак по дороге в Берлин была связана не только с дорожным сюжетом, а история неосуществленного замысла издания книги, рассмотренная в контексте сложившейся к тому времени издательской и политической ситуации в прибалтийских странах и их отношений с большевистской Россией, становится вполне проясненной.

Публикация Ирины Белобровцевой и Аурике Меймре "Как это делалось в журналистике русского зарубежья (А. Ветлугин и др.)", отчасти перекликающаяся с проблематикой статьи Л. Флейшмана, продолжает тему информационного контроля большевистской России в Прибалтике на переломе 1920-х годов. В центре внимания исследователей герой фельетона "Вадим Белов", принадлежавшего перу Александра Ветлугина, печатавшегося под псевдонимом "Дельта" в газете "Общее дело". Как убедительно показывают авторы "расследования", подкрепляя собственные догадки материалами Эстонского государственного архива, за персонажем Ветлугина стоял конкретный человек - журналист ревельской газеты "Свободное слово" Вадим Белов, превративший ее в откровенно сменовеховский орган и в 1922 году за пробольшевистскую ориентацию высланный из Эстонии.

"Ремизовский" раздел сборника представлен тремя работами. Алла Грачева в статье "Из комментария к роману-коллажу Алексея Ремизова "Взвихренная Русь" (глава "ОБЕЗВЕЛВОЛПАЛ")" прослеживает трансформацию игры в шуточное "обезьянье царство" забавного царя Асыки и его длиннохвостых подданных "в форму скрытого противостояния господствующему режиму". Как известно, в ноябре 1917 года в заметке "Вонючая торжествующая обезьяна" (впервые текст опубликован А. М. Грачевой, в полном объеме - Е. Р. Обатниной), написанной в связи с декретом об уничтожении авторского права, ремизовская "обезьяна" на короткое время становится олицетворением большевистской власти (в духе публицистики момента). Однако затем писатель возвращается к положительной трактовке образа: "обезьяна" превращается из торжествующего хама в символ свободы и воли. Толчком к семантической перекодировке явилась пьеса Ромена Роллана "Дантон" (1900), посвященная одному из драматических событий Великой французской революции, перевод которой был передан Ремизову на рецензию в 1918 (1919) году, в период его работы в ТЕО Наркомпроса. В этой рецензии, включенной в книгу "Крашеные рыла", писатель трактует образ "обезьяны" как символ вольного духа истинной революционности (в известных переводах Дантона называют обезьяной). По мнению А. Грачевой, на рубеже 1918 - 1919 годов в художественном сознании Ремизова осмысление революции, обернувшейся "диктатурой пролетариата", соединилось с аккумуляцией артефакта - драмы Ромена Роллана о событиях Великой французской революции и сфальсифицированном якобинцами заговоре "обезьяны" Дантона. В результате трансформации старой литературной игры "произошло рождение ОБЕЗВЕЛВОЛПАЛ'а как формы оппозиции режиму, как тайного антибольшевистского общества благородных свободных обезьян, чьи ценности нашли отражение в "Манифесте" царя Асыки" (с. 375 - 376).

Елена Обатнина в статье ""...Гуссерля я не читал..." (интерсубъективные миры А. М. Ремизова)" дает феноменологическое истолкование природы писательского таланта Ремизова, предлагая тем самым новый подход к изучению его творчества. Е. Обатнина устанавливает параллель между оставшимся неопубликованным текстом Ремизова "Мой девиз" (около 1930 года), провозглашающим особую экзистенциальную практику, и "Картезианскими размышлениями" (1931) Э. Гуссерля, в которых основоположник феноменологии сформулировал концепцию "интерсубъективного мира". По наблюдению Е. Обатниной, Ремизов, самостоятельно при-

стр. 237


--------------------------------------------------------------------------------

шедший к своим "интерсубъективным мирам", максимально приблизился к учению немецкого философа о "чистом сознании" субъекта (самый яркий пример этого сближения можно обнаружить в романе "Учитель музыки"). Принцип интерсубъективности, оцениваемый Е. Обатниной как основополагающий для Ремизова, позволяет рассматривать отдельные аспекты творчества писателя (литературная игра, сновидчество, мифотворчество) как целостный феномен разнообразных творческих практик, как единую художественную систему.

Статья Греты Слобин "Ремизовское путешествие в изгнание в "Учителе музыки"" обращена к проблеме самоидентификации русской эмиграции первой волны и снятию этой проблемы в творчестве Ремизова парижского периода (в "Учителе музыки" прежде всего). Последнее стало возможно, заключает Г. Слобин, благодаря упорной борьбе писателя за сохранение родного языка и исторической памяти при самой широкой открытости к инновациям европейской литературы.

Не менее разнообразен и "набоковский" раздел сборника. Его представляют статьи Эрика Наймана "The Costs of Character: The Maiming of the Narrator in "A Guide to Berlin"" ("Издержки персонажа: нанесение "увечий" рассказчику в "Путеводителе по Берлину""), Ирены Мазинг-Делич "Белкин, Белочкины и Белка Чудо-диво: Пушкинская "Сказка о Царе Салтане" в набоковском "Пнине"", Бориса Гаспарова "Нарратив отчуждения: Случай Набокова и Пастернака". Б. Гаспаров ставит вопрос о том, что в действительности соединяет романы "Дар" и "Доктор Живаго", сравнительный анализ которых не так уж редко встречается в современных исследованиях. Оставляя в стороне все внешние тематические переклички текстов как спорные или случайные совпадения по преимуществу, Б. Гаспаров сосредоточивает внимание на ощущаемом неочевидном сходстве романов, которое эксплицируется при рассмотрении повествовательной стратегии, а также их жанровых особенностей. По мнению автора, "Дар" и "Доктор Живаго", несмотря на все имеющиеся различия в стилистике и интонации, в сущности повествуют о герое, который из объекта повествования превращается в субъект, обладает способностью к трансплантации своего жизненного и внутреннего опыта из литературного контекста в металитературный, не способен жить без отчуждения сырого "жизненного материала" в непрерывающийся внутренний творческий процесс. Б. Гаспаров относит "Дар" к жанру "романа-изгнания", присоединяясь тем самым к мнению Х. Бирбаума, рассматривающего "Доктора Живаго" в традиции "Доктора Фаустуса" Т. Манна. Глубинная близость романов Набокова и Пастернака заключается в авторском остранении, которое может быть описано и через внешние параллели - как изгнание (Набоков) или внутренняя эмиграция (Пастернак), хотя этим, конечно, близость текстов не исчерпывается.

Обозревая сборник, следует отметить его несомненное достоинство, хотя, вероятно, и не очень редкое для изданий этого жанра: вопреки установившейся традиции фестшрифтов, тематика которых, как правило, ограничивается сферой научных интересов юбиляров, рецензируемая книга отличается разнообразием представленных в ней материалов. Внимание специалистов, несомненно, привлечет публикация Бенгта Янгфельдта "Три заметки о В. В. Маяковском и Л. Ю. Брик". Известный знаток жизни и творчества Маяковского, автор книг "Любовь это сердце всего. В. В. Маяковский и Л. Ю. Брик. Переписка 1915 - 1930" (М., 1991) и "Якобсон-будетлянин" (Стокгольм, 1992) в почти детективном жанре рассказывает о нескольких загадочных эпизодах из жизни героев. В заметке "Первое пушкинское лето" уточняется время первой поездки Маяковского к Брикам на дачу в Пушкино - лето 1919-го, а не 1920 год, что позволяет внести дополнение в хронику В. А. Катаняна. В заметке "Тайна Л. Ю. Брик" речь идет о тайне, которую Якобсон не выдал (вопреки обратному утверждению Ахматовой), - плане Л. Ю. Брик фиктивно выйти замуж за Якобсона и уехать с ним за границу, обсуждавшемся в 1920 году перед отъездом Якобсона. В заметке "Циркуляр В.795" публикуются секретные отчеты Лондонской службы безопасности, проясняющие обстоятельства, вследствие которых Маяковский не смог осенью 1924 года посетить Америку, а Л. Брик получила отказ в визе в Англию, но тем не менее через три недели после отказа оказалась в Лондоне.

Статья Леонида Ливака "Ранний период русской эмиграции. По материалам собрания Софии и Эжена Пети" содержит ценнейшие сведения из истории антибольшевистской эмиграции в Польше и во Франции и поднимает практически не затронутую историками российской диаспоры тему сотрудничества эмигрантов с политической и культурной элитой Франции. В статье впервые представлены документальные портреты главных действующих лиц русско-французского диалога этой поры - Софии Григорьевны Балаховской-Пети и ее мужа Эжена Пети, известных главным образом лишь исследователям творчества Мережковских, да и то поверхностно (с супругами Пети те сошлись еще в годы первой парижской эмиграции). С 1916-го по март 1918 года Эжен Пети состоял во французской миссии в Петрограде по вопросам военного снабжения, в сентябре 1920 года получил должность генерального секретаря при Президенте республики Александре Мильеране, которому доводился племянником. К супругам Пети отовсюду стали стекаться просьбы об административной и материальной помощи для переезда во Францию,

стр. 238


--------------------------------------------------------------------------------

о содействии в получении французской визы и права на жительство. Нельзя не согласиться с автором публикации, что благодаря деятельной заботе супругов Пети о русских эмигрантах к 1924 году "Париж стал центром культурной жизни российской диаспоры". Краткий обзор писем к С. Г. Пети тех, чьими именами, по наблюдению Л. Ливака, пестрят "Современные записки", а также публикуемые письма к ней И. Бунина, Д. С. Мережковского и Д. В. Философова являются тому прямым подтверждением. Можно предположить, что работа Л. Ливака по значительности и новизне представленной в ней информации войдет в ряд первостепенных источников для изучения парижской эмиграции первой волны.

Владимир Хазан представляет увлекательный - в жанре следственного протокола - очерк о поэте второй волны эмиграции и талантливом мемуаристе-мистификаторе Ю. П. Трубецком, не только присвоившем себе чужое имя (наст, фамилия Нольден-Меньшиков), но и составившем измышленную от начала до конца литературную судьбу. Как подмечает В. Хазан, современники проигнорировали существование мемуариста: в именных индексах тех, о ком он пишет со знанием дела как о людях своего круга, имя Нольдена-Трубецкого отсутствует. Факты подлинной биографии Трубецкого, выявленные и уточненные В. Хазаном, несомненно, должны найти отражение в словарях литературы русского зарубежья.

Борис Фрезинский публикует фрагменты переписки ленинградского графика Анатолия Каплана, известного своими литографиями по мотивам Шолом-Алейхема, с Ильей Эренбургом. Федор Поляков в статье "Заметки Федора Степуна о русском эллинизме (из переписки с Альфредом Бемом)" приводит по подлиннику, хранящемуся в Пражском Литературном музее, письмо Степуна к А. Л. Бему, в котором дается оценка историософского аспекта книги Бема "Церковь и русский литературный язык" (Прага, 1944).

Статья Екатерины Неклюдовой ""Неиссякаемый источник знаний": Тюремный дневник как жанр" поднимает одну из старых тем на новейшем материале. В поле зрения автора дневник чешского сиониста Эгона Редлиха, находившегося в Терезинском гетто в 1942 - 1944 годах вместе с женой и сыном (потом они были переведены в Освенцим, где и погибли), и дневник советского диссидента Эдуарда Кузнецова (род. в 1939 году), бывшего в заключении с 1961-го по 1968 год за "сионистскую пропаганду", а с 1970-го по 1979 год - за попытку захвата пассажирского самолета с целью перелета в Израиль. Казалось бы, что может быть общего в судьбах и самоощущении Редлиха и Кузнецова, - разве что исторический контекст - тоталитарные режимы в нацистской Германии и Советском Союзе. Тем не менее сравнительный анализ тюремных дневников, представленный Е. Неклюдовой, дает богатую пищу для размышлений об особенностях жанра этих "человеческих документов".

В заключение краткого обзора фестшрифта хочется принести благодарность его составителям, собравшим в книгу интересные и полезные материалы по истории русской литературы и журналистики XX века и русского зарубежья, которые, вне всяких сомнений, будут востребованы специалистами.

стр. 239