При обсуждении проблемы "человека жизненной рутины" в поэзии Н. А. Некрасова перед нами встает не одна ценностная и жизнестроительная драма небанального человека. Есть еще и недюжинный поэт с внутренней логикой своего творческого становления и эстетическими свершениями на этом пути. Неужели в творческих исканиях Некрасова вопросы "пошлости и рутины" заняли сколько-нибудь значимое место? Это представляется не только несомненным, но и проявившимся самым значительным образом.

В первых своих поэтических опытах юный Некрасов еще всецело находится во власти романтических амплуа страстного "любовника", устремленного в неземные выси "певца", таинственного "сказителя", "моралиста-проповедника", гонимого и разочарованного "скитальца". Овладение каждым из них, при всех их различиях, жанрово-стилевой автономности и кажущейся самодостаточности, свидетельствует лишь об ученической готовности начинающего стихотворца отождествить свое авторское сознание с очередным типом "готового" (по М. М. Бахтину) мироотношения. Естественно, здесь нет оснований говорить о какой бы то ни было дистанции между сознанием автора и лирического повествователя - последний и есть прямая художественная реализация избранной автором роли. И лишь в стихотворении "Разговор" (1839), завершающем первый поэтический сборник Некрасова и организованном по типу барочного или же средневекового "прения" двух отвлеченных субстанций - "души" и "тела", - мы сталкиваемся со случаем, когда обнимаемая единым авторским миросозерцанием позиция лирического высказывания распадается на две контрастно противостоящие друг другу инстанции,1 каждая из которых явлена читателю в качестве самостоятельного субъекта речи и сознания.

С 1840 года, как мы помним, в творчестве Некрасова наступает принципиально иная эпоха - поэзии "эгоистической". Может ли она быть осмыслена в эстетическом отношении? Существовал ли некий перспективно устремленный художественный смысл в том "площадном" комизме,2 которому, казалось, так безоглядно предался ориентирующийся на невзыска-


--------------------------------------------------------------------------------

Статью первую - "Этика жизнестроительства" - см.: Русская литература. 2006. N 4.

1 Автору стихотворения, конечно же, интимно ближе позиция "души", но вовсе не чужда и позиция "тела". Его проблема - не в опровержении лжи истиной, а в столкновении не отменяющих друг друга правд!

2 По крайней мере классическая эстетика еще так смотрела на "низкий комизм". См.: Буало Н. Поэтическое искусство. М., 1957. С. 89.



стр. 47


--------------------------------------------------------------------------------

тельную публику начинающий литературный поденщик? Полагать так есть веские основания.

Ю. Н. Тынянов в свое время подметил и обосновал, что, начиная с ранних комических стихов Некрасова, поэтом было предложено в отечественной поэзии принципиальное обновление старой формы, заключавшееся в пародийном акцентировании "ощущения сдвига старой формы вводом прозаической темы и лексики".3 Б. М. Эйхенбаум обогатил эти положения наблюдениями над интонационными и ритмико-синтаксическими новациями поэта, "говорными" особенностями его стиха.4

Не менее важным обстоятельством стало, однако, и нечто другое. Обращение юного Некрасова к репрезентации горизонта и природы сознания носителей вульгарно-плебейской (с позиции романтического идеала), а по существу просто "инокультурной" точки зрения в формах водевильного куплетизма, райка и ролевых "языковых масок"5 не было ни нравственным, ни эстетическим "падением" поэта. Наоборот, оно стало некрасовским открытием сферы реалистической6 типологии субъектов сознания и речи.7

Некрасовская стиховая фельетонистика первой половины 1840-х годов отнюдь не представляет собой "проходные" или всего лишь "ранние" и только "юмористические" стихи впоследствии "серьезного" поэта,8 но в категориях генетической поэтики ("генетическое досье", "авантекст", "гипертекст" и пр.)9 суть естественное и необходимое поле выработки художественного инструментария и творческого метода формирующегося мастера.

Разумеется, процесс этот не был ни прямолинейным, ни исключительно волевым. На рубеже 1840-х годов Некрасов оказался "орудием" историко-культурного "промысла" в отечественном литературном процессе. Именно ему суждено было совершить одно из важнейших художественно-поэтических открытий времени: наряду с точкой зрения исключительного романтического субъекта (поэта, гения, пророка) он смог признать реальность и, более того, жизненную (а следом и эстетическую) оправданность точки зрения человека "толпы". Естественно, что изначально (в "Провинциальном подьячем в Петербурге", "Кабинете восковых фигур...", "Говоруне", "Карпе Пантелеиче и Степаниде Кондратьевне") и позже в "Чиновнике", "Нравственном человеке", "опыте современной баллады" "Секрет" носитель подобной "антиточки" зрения эстетически подавался (исходно - с позиции высокого культурного и общеэтического идеала, далее - с позиции социально-гуманистических представлений поэта) как убогое ничтожество или как субъект, лишенный понимания духовно-нравственного измерения своих деяний в сфере общественных отношений.

В этом смысле ранняя лирическая сатира Некрасова представляет собой всего лишь зеркальный профиль его предшествующей романтической лири-


--------------------------------------------------------------------------------

3 Тынянов Ю. Н. Стиховые формы Некрасова // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 19.

4 Эйхенбаум Б. М. Некрасов // Эйхенбаум Б. О прозе. О поэзии. Л., 1986. С. 366 - 370.

5 Шмид В. Нарратология. М., 2003. С. 188.

6 Корман Б. О. Лирика Н. А. Некрасова. Ижевск, 1978. С. 5. Ср.: Николаев П. А. Реализм как творческий метод. М., 1975. С. 42.

7 Корман Б. О. Указ. соч. С. 8 - 9.

8 См. суждения на этот счет: Венгеров С. А. Некрасов // Энцикл. словарь / Брокгауз и Ефрон. 1897. Полутом 40. С. 858; Гриневич (Якубович) П. Ф. Муза мести и печали (1877 - 1902) // Русское богатство. 1902. Т. 11. С. 10; Евгеньев-Максимов В. Е. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова. Т. 1. М., 1947. В равной степени не стоит в оценке этой иронико-травестийной поэзии впадать и в противоположную крайность - принимать ее за образцы социальной сатиры Некрасова (см.: Бухштаб Б. Я. Сатирическая поэзия Некрасова 1840 - 1850-х годов // Бухштаб Б. Н. А. Некрасов. М., 1989; Архипов В. А. Поэзия труда и борьбы. М., 1973 и др.).

9 См. об этом: Генетическая критика во Франции. Антология. М., 1999.



стр. 48


--------------------------------------------------------------------------------

ки. Юного сатирика одушевлял все тот же высокий романтический идеал мира духовной красоты и высшей истины, который неоспоримо для него противостоял обыденной житейской пошлости. Только на смену миру условной художественной действительности, романтическому негодованию и трагическому тону поэтической речи - со сменой носителя точки зрения - пришли фантасмагорически абсурдные декорации жизненных "химер", бурлескное "комическое одушевление" и ёрнические интонации театра буфф.

Но некрасовский "провинциал в столице" Феоклист Онуфрич Боб ("Провинциальный подьячий в Петербурге"), "титулярный советник А. Ф. Белопяткин" из его "Говоруна", "рекламатор" "Кабинета восковых фигур..." и недалекий крестьянин, в 1812 году "кулаками ухлопавший мусью" вместе с его "женой и щенками" ("Так, служба!.."), обретший свое бытийное место в пространстве табели о рангах "Чиновник", персонажи "Отрывка" (1844) уже обнаруживают настойчивый интерес поэта к "конструктивным компонентам" и "параметрам"10 позиции человека рутинной повседневности - будь то малокультурный провинциал, мещанин, лакей, простак, человек, поглощенный бытом, или же социально-амбициозный идеолог, идейный паразит, убежденный рутинер. А ключевое стихотворение "Стишки, стишки! Давно ль и я был гений..." (1845) в рассматриваемом отношении прямо являет собой демонстративный отказ поэта от позиции и критериев высокого романтического идеала в суждениях о жизненных фактах и человеческих устремлениях.

К чему это вело молодого автора? Непосредственнейшим образом к дальнейшему развитию форм социально-гуманистической сатиры. Герои-повествователи его стихотворений "Нравственный человек" (1848), "Вор" (1850), "Мое разочарование" (1851), "Признания труженика" (1854), "Первый шаг в Европу" (1860), "Из автобиографии... Рудометова 2-го" (1863 - 1866), "кающийся" Зацепа в поэме "Современники" (1875) продолжают в позднейшем творчестве Некрасова прежде выработанную им "саморазоблачительную" линию. Правда, можно заметить, что зрелая сатира поэта организуется большей частью уже не в формах "саморазоблачения" персонажа, а посредством обращения поэта, казалось бы, к не менее традиционным "подсудным" моральным и социальным типам (герои) и извне "судящему" сознанию (повествователь).

Какой, однако, смысл приобретают эти формы? Во втором, представляющемся магистральным направлении развития некрасовской сатиры специфичным для поэта оказывается отнюдь не общесатирическая эстетическая позиция - неприятие, отрицание, хуление пороков, развенчание их носителей выразителем контрастно утверждаемых идеалов. Некрасов более всего озабочен вскрытием жизненной логики антигуманных реакций, мнений и поступков своих героев, полнотой проявления закономерной ложности их убеждений. Об этом наглядным образом свидетельствуют уже первые значительные некрасовские стихотворные новеллы "В дороге" (1845) и "Псовая охота" (1846), такие написанные поэтом впоследствии "истории в стихах", как "Прекрасная партия", "Влас" (1855), "Убогая и нарядная" (1857), "Папаша" (1860), "Горе старого Наума" (1874), собственно сатиры "О погоде" (1858 - 1865), "Газетная" (1865), "Песни о свободном слове" (1865 - 1866), "Балет" (1866), поздние некрасовские "притчи" и "сказки".


--------------------------------------------------------------------------------

10 Ср. истолкование используемой терминологии: Тамарченко Н. Д. Компонент и композиция. Точка зрения и перспектива // Теория литературы: В 2 т. М., 2004. Т. 1. Ч. 2. С. 211.



стр. 49


--------------------------------------------------------------------------------

С другой стороны, заслуживает специального внимания и объяснения то обстоятельство, что ранние литературные приемы "саморазоблачительного автовысказывания" также продолжают культивироваться Некрасовым и в самую позднюю пору его поэтического творчества. Тут нам открывается, что опосредованно обнаруживающая себя в подобных литературных конструкциях позиция авторского сознания самым существенным образом трансформировалась в своих основаниях и в ценностном отношении значительно обогатилась. Она перестала быть готовой, из ближайшего (романтического или даже доромантического) культурного контекста заимствованной формой, вобрав в себя этико-гуманистические, социально-идеологические, личностно-психологические (и чуть ли не биографические11) слагаемые. Высказывающееся в этих некрасовских сатирических формах "я" перестало быть заведомо комически снижаемым - оно предстало в качестве объективно исследуемой типической позиции чужого сознания, получившего право на литературное самовыражение и самозащиту, ответственное действие и самостоятельность. В свою очередь и читатель получил возможность вступить в непосредственный диалог-спор-размышление с носителем отличной от его собственной точки зрения. Так организованы цикл "О погоде" (1858 - 1865), "клубные" сатиры "Газетная" (1865) и "Недавнее время" (1871), цикл "Песни о свободном слове" (1865 - 1866), стихотворения "Из автобиографии... Рудометова 2-го" (1863 - 1866), "Притча о Киселе" (1867), "Над чем мы смеемся....", "На постоялом дворе" (1874). В этом состояло, по нашему убеждению, одно из важнейших открытий Некрасова - поэта и художника.

В обсуждаемом смысле позднейшая некрасовская морально-этическая и социально-идеологическая сатира должна восприниматься не столько как грандиозное, "эпического" масштаба критическое исследование образцов деяний и персонифицированных воплощений неправедной жизни, нравственных искажений человеческой природы, сколько как всеобъемлющая энциклопедия человеческой пошлости. Какое бы жизненное явление ни представало перед взором поэта - оно обязательно подвергается оценке посредством особой "лакмусовой бумажки" - проверки его на пошлость и рутинерство.

Впрочем, не в одной сатире отозвались некрасовские эстетические открытия. В предложенном ракурсе рассмотрения лирики поэта сама демократизация его позднейшей музы - необходимое следствие рассматриваемого процесса. В зрелые годы определяющим объектом своего творческого внимания поэт сделал не человека выдающегося, прославившегося своими историческими или героическими свершениями, не человека особенного в душевном отношении или в своих поведенческих акциях, но человека типического и именно в этом смысле характерного.

Во второй половине 1840-х - начале 1850-х годов Некрасов увлечен выявлением и детальным анализом логики поведения персонажа. Его ямщик и седок ("В дороге"),12 народные персонажи "Огородника", "Тройки", "Псовой охоты", "Вина", "Свадьбы", "Извозчика", "Школьника", стихотворений цикла "На улице", стихового очерка "В больнице", некоторых позднейших стихов13 принципиально безымянны. Поэта занимает не индивидуаль-


--------------------------------------------------------------------------------

11 См.: Чуковский К. Некрасов: Статьи и материалы. Л., 1926. С. 121.

12 См. об этом нашу статью: Пайков Н. Н. Проблема народа и мир современный в стихотворении Н. А. Некрасова "В дороге" // Некрасовские традиции в истории русской и советской литературы. Межвуз. сб. науч. трудов. Ярославль, 1985. Вып. 75. С. 9 - 21.

13 См., например, внутренние заголовки его циклов "Песни" (1866) и "Песни о свободном слове" (1865 - 1866) или обобщенные именования "царь", "воевода", "крестьянин", "либерал-идеалист", "человек сороковых годов", "Кисель", "сыны народного бича", "братья-писатели", "сеятели" и т. п.



стр. 50


--------------------------------------------------------------------------------

ная неповторимость судеб выведенных им лиц, а убедительность, "не лживость" их необходимого поведения в очерченных повествователем положениях. Собственно, даже появление в середине 1850-х годов у некрасовских персонажей имен качественно не меняет названной творческой установки поэта на типологическое обобщение - эти имена призваны не индивидуализировать, а типизировать героя,14 выступая как знаки указания на его социальный статус (Груша, Ванюха, Таня, Влас, Трофим, Калистрат, Орина, Ермолай, Катерина; Федя-солдатик; Бобров Гавриил, Рудометов 2-й) или на характер психологической дистанции между персонажами (Надя, Маша, Глаша, Саввушка, Еремушка, Гришутка, Марьюшка, Дарьюшка, Касьяновна, Протасьевна, Власьевна).

Выводимые в стихах Некрасова персоналии из народной среды традиционно трактуются как социальные типы, носители исторической судьбы15 или - в ряде некрасовских шедевров - как типические характеры.16 Вполне признавая оправданность репрезентирующих аспектов взгляда на реалистически выстроенных некрасовских героев, в рамках предлагаемого нами эстетического ракурса проблемы хотелось бы, однако, акцентировать то обстоятельство, что эти герои являют собой именно контрромантическую антропологическую модель - все того же "человека повседневности", человека, так сказать, исторической, социальной, психологической рутины.

Вместе с тем реализуемое поэтом художественное задание в данном случае оказывается решительно иным, нежели то, каким оно было в некрасовской сатире. Принадлежность персонажа к сфере жизненной рутины здесь перестает быть предметом порицания. Она становится поводом к выявлению свидетельств неизбежности и закономерности ("судеб повинуясь закону...") предписанной человеку социальной судьбы. И в своем художественно-объективированном воплощении (персонаж-объект в своей судьбе, характере и слове охватывается и завершается словом повествователя17), и в качестве свидетеля собственной жизни (персонаж-субъект сам явлен как перспектива повествующего сознания18) герой некрасовской лирики демонстрирует, что жизненная рутина и есть реальное пространство, процесс, условия его существования и жизнедеятельности. Причем обнаруживает он это независимо от того, явлены ли последние нам как очередной акт в бесконечной цепи аналогичных типовых актов,19 как крайнее следствие логики


--------------------------------------------------------------------------------

14 Несомненно, в поэзии Некрасова есть и будто бы совершенно противоположный подход - тенденция возвеличения подлинных героев. О том, что эта тенденция действительно значит в русле исследуемой проблематики, речь пойдет ниже. Сейчас же отметим, что и высокие "герои" представляемы поэтом не как конкретные личности и индивидуализированные характеры (даже в случае адресации текста реальному деятелю), но как человеческие эталоны и образцы для подражания. См., например, такие стихотворения Некрасова, как "Поэт и гражданин" (образ Гражданина), "Н. Ф. Крузе", "Памяти Добролюбова", "Медвежья охота" (гимны Белинскому и Грановскому), "Кузнец", "Пророк", "Поэту (Памяти Шиллера)", "Сеятелям", "Молебен". Кроме того, целый ряд их представлен реальными или потенциальными жертвами случаев жизненной пошлости и рутины, например стихотворения "Памяти Белинского", "Поэт и гражданин" (образ Поэта), "На смерть Шевченко", "Рыцарь на час", "Не рыдай так безумно над ним...", "Уныние", "Отъезжающему", "Отрывок (Я сбросила мертвящие оковы...)", "Молодые лошади", "Праздному юноше".

15 См., например: Еголин А. М. Некрасов и поэты-демократы 60 - 80-х годов XIX века. М., 1960. С. 34 и далее. Ср. также: Степанов Н. Л. Н. А. Некрасов: Жизнь и творчество. 2-е изд., доп. М., 1971. Гл. 3 - 7.

16 Корман Б. О. Указ. соч. Раздел "Социальность".

17 Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 14.

18 Тамарченко Н. Д. Компонент и композиция. Точка зрения и перспектива // Теория литературы: В 2 т. Т. 1. Ч. 2. Разд. 2. Гл. 2. § 1. С. 221.

19 См. некрасовские стихотворения "Вино", "Забытая деревня", "Эй, Иван" и др.



стр. 51


--------------------------------------------------------------------------------

жизни20 или как некий этический поступок, обозначающий грани жизненной неизбежности.21 Авторская позиция выявляет здесь свой гуманистический потенциал. Предзаданная "опущенность" живого человека (труженика, бедняка, жертвы насилия или социальной судьбы) в "мертвую воду" жизненной рутины становится у Некрасова указанием на трагическое измерение бытия и поводом для воззвания к человечности его читателей.22

Не следует упускать из виду и то обстоятельство, что в обеих развиваемых Некрасовым при изображении обездоленного люда художественных формах (лирической и лиро-эпической) поэт обязательно изыскивает возможность открыть читателю перспективу сознания другого, отличного от читателя носителя этого сознания. Во втором случае это чужое сознание проступает в передаче повествователя. В первом же случае позиция повествователя является лишь концепирующей "рамой" открытого автологического слова носителя чужого сознания. При этом не только слово "владельца роскошных палат", но и слово "сеятеля и хранителя" как "чужое" слово постоянно включается Некрасовым (персонифицированно или только интердискурсивно) в различные диалогические отношения с другим "чужим" словом (позицией другого объективированного субъекта), или словом (позицией) повествователя, или провоцируемой произведением позицией читателя.23 Но тем самым былой "объект" гуманистического сочувствия обретает возможность выразить себя также и в качестве носителя репрезентативной, самостоятельной и культурно значимой собственной точки зрения, вступить в свой личный диалог с образованным читателем (а в перспективе и с другими представителями своего социального и культурного круга).

Допущение поэтом права для "толпы" на ее собственное ответственное слово тотчас эту романтическую недифференцированную категорию превратило в многоликий и индивидуализированный народ. Последний же оказался выразителем совсем не единственной, словами Пушкина, "правды" "печного горшка", универсально противостоящей "правде" "кумира Бельведерского". Его "правда" сначала распалась на неисчерпаемое множество частных "правд", а затем обнаружила свойства не только "правды жизни", но всеобъемлющей и внутренне диалогической "правды целостного бытия", включающей в себя и сферу идеала. Поэтому поразительная особенность Некрасова, характерного представителя "интеллигентской" идеологической элиты своего времени, сказалась в том, что, в отличие от многих своих современников (и даже соратников), он смог ощутить себя не "вне", но "внутри" народного мира - с его трудом, бытом, страстями, невежеством, детским простодушием, с рутинной монотонностью его жизни и пошло-


--------------------------------------------------------------------------------

20 См., например, стихотворения "Влас", "Знахарка", "Выбор", поэмы "Коробейники", "Мороз, Красный нос".

21 См. стихотворения "Извозчик", "Свадьба", "Притча о Ермолае трудящемся", "Орина, мать солдатская" и др.

22 Показательные примеры - стихи "Ночь. Успели мы всем насладиться...", "О погоде", "Утро", "Что нового?", "Если ты красоте поклоняешься..." и др.

23 Подробнее об этом см.: Пайков Н. Н. 1) Проблема коммуникативной направленности, диалогической природы и своеобразия принципов художественной организации (драматургичности и драматизации) лирики Н. А. Некрасова // Литература, язык, культура: актуальные вопросы изучения и преподавания. Материалы науч. конф. ЯГПУ "Чтения Ушинского - 2002" (факультет русской филологии и культуры). Ярославль, 2002. С. 42 - 44; 2) Структура лирического сознания в эволюции замысла "драмы для чтения" Н. А. Некрасова "Медвежья охота" // Филология. Культурология. Речевая коммуникация. Материалы Междунар. науч. конф. ЯГПУ "Чтения Ушинского - 2003" (факультет русской филологии и культуры). Ярославль, 2003. С. 3 - 7; 3) О феномене драматизации в поэтическом творчестве Н. А. Некрасова // Актуальные вопросы изучения и преподавания русской литературы в вузе и школе. Материалы межрегион, науч. конф. Ярославль, 2004. С. 62 - 70.



стр. 52


--------------------------------------------------------------------------------

стью владеющих им стереотипов, с его социальными, этическими и культурными ценностями и устремлениями.

Как может показаться, в поэзии Некрасова миру ложных ценностей и устремлений, миру воплощенной пошлости, с одной стороны, и миру, трагически порабощенному рутиной жизненной предначертанности, с другой стороны, противостоит мир людей образованных, которым доступны тонкие и искренние переживания, мир людей с убеждениями, идеалами, жизнь которых не исчерпывается утилитарными интересами. Но чем более поэт всматривается в опыты собственной частной жизни, в жизненную практику своего социального круга и идейного окружения, тем большее пессимистическое чувство его охватывает. Жизненная пошлость и здесь дает обширные и неискоренимые метастазы.

К 1850-м годам, следуя указанной логике, поэт переносит центр своего внимания с констатирования фактов присутствия пошлости в жизненной практике лиц, преимущественно воплощающих пошлость своей житейской позиции и характера, на ту разрушительную работу, которую жизненная рутина совершает с непошлыми людьми. Он показывает, как эта нравственная "ржавчина" приучает людей к унизительным ролям, как она гасит в человеке естественные задатки - достоинство, свободу воли, органические устремления к идеалу, как она разъедает даже отношения нежно любящих и имеющих горячие убеждения, как она "насмешливо и нагло" ждет своего часа, чтобы каждому доказать его ничтожество.

Мало того, еще с конца 1840-х годов, особенно в "субъективных" лирических стихотворениях Некрасова, пошлость в известном смысле уже перестает для поэта быть только внешне противостоящей его лирическому "я". Она становится одной из форм проявления душевных движений как интимно близким лирическим "ты", так и самим лирическим субъектом. Эти стихотворения приоткрывают нам, что рутина и банальность способны не только формировать самодовольные жизненные типы или предопределять трагические социальные судьбы, но примешиваться и к самым сокровенным чувствам.

Какова мера подлинности отношений, к которой стремятся любящие? Что означают капризы, ирония и напускной "холод", "театральные" сцены и игры в "примирение"? И откуда ревнивая мстительность и неспособность признать ошибку, острая жалость к себе и только к себе? Разве это не ложь и человеческая ограниченность, не власть рутины, не пошлость личности?

Порой воссоздание характера подобных отношений поэтом объективируется, становится предметом типического художественного обобщения. Таковы, например, его "семейные истории" "Маша", "Тяжелый крест достался ей на долю..." (1855), "Дешевая покупка" (1862), "Муж и жена" (1877). Но чаще мир отношений двух любящих реализуется непосредственно в субъективированной форме признаний или обращений лирического повествователя к лирическому адресату. Таковы некрасовские стихотворения "Так это шутка?.." (1850), "Ты меня отослала далеко..." (1855), "Письма (Горящие письма)" (1856, 1877), "Тяжелый год - сломил меня недуг...", "Как ты кротка, как ты послушна...", "Я посетил твое кладбище..." (1856), "Ах, что изгнанье, заточенье..." (1856, 1874), "Слезы и нервы" (1861).

Читатель - современник Некрасова вправе задаться вопросом: возможна ли вообще в нынешний век подлинная, искренняя, всеобъемлющая любовь? Неужели она ушла вместе с романтической ее идеализацией? Ответ поэта на эти вопросы вновь диалогичен. Да, горек его взгляд на банальные, мелочно и пошло выражаемые чувства. Но ведь они потому и предстают перед нами такими, что поэт судит их житейские проявления именно с позиции столь желанного взаимопонимания, преданности, душевной привязан-

стр. 53


--------------------------------------------------------------------------------

ности, искренности, готовности к самоотречению, ничем незаменимой потребности человека в близости с другим:



Одним прошедшим я живу -
И то, что в нем казалось нам страданьем, -
И то теперь я счастием зову...24

После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья... (Т. 1. С. 94)

Простить не можешь ты ее -
И не любить ее не можешь!..

(Т. 3. С. 129)





Тем самым проблема пошлости и рутины на интимном материале решается поэтом еще одним способом - не этико-сатирически и не социально-трагически, а именно субстанционально-философски:



Зачем же ты в душе неистребима,
Мечта любви, не знающей конца!.. (Т. 3. С. 130)





У Некрасова постепенно складывается представление, что логика жизненной рутины носит не только объективный характер некоей "правды жизни" ("жить для себя возможно только в мире") - она выражается и в субъективной способности личности противопоставить этой "правде" в кавычках свое надлогическое стремление к многократно оспоренным, униженным и осмеянным "истине, добру и красоте".25 Практически без исключения во всей некрасовской любовной лирике это выражается в постоянном, вопреки размолвкам и жизненной прозе, утверждении поэтом насущной потребности в идеале, понимании, прощении, сбережении чувства.26 В этом же круге некрасовской рефлексии у поэта вырабатывается и весьма критическое отношение к этико-психологическому душевному строю личности самого лирического повествователя.27

Но особенной остроты и силы отмеченная авторефлексия и самосуд поэта достигают в его раздумьях о природе собственного поэтического таланта (современного поэтического таланта вообще) и в его так называемой "покаянной" лирике.

Пожалуй, первый опыт подобной универсальной художественной авторефлексии в поэзии Некрасова мы находим уже в его "газетном фельетоне" "Новости" (1845). А начиная со стихотворений "Я за то глубоко презираю себя...", "Родина", "В неведомой глуши..." (все - 1846 года), любовной лирики конца 1840-х и поэтических деклараций начала 1850-х Некрасов все настойчивее вводит в свои авторефлективные тексты сигналы их не только личностной, но зримой биографической маркированности.


--------------------------------------------------------------------------------

24 Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Л., 1981. Т. 1. С. 74. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.

25 См., например: "Поэту (Памяти Шиллера)" (1874), "Еще скончался честный человек..." (1855), "Рыцарь на час" (1862), "Над чем мы смеемся..." (1874).

26 Особенно сильно, может быть, это проявилось в стихотворении "Разбиты все привязанности..." (1867, 1874).

27 См. такие его стихотворения, как "Если мучимый страстью мятежной...", "Еду ли ночью...", "Ты всегда хороша несравненно..." (1847), "Мы с тобой бестолковые люди..." (1851), "Тяжелый крест достался ей на долю..." (1855), "Во вражде неостывающей...", "Я посетил твое кладбище..." (1856).



стр. 54


--------------------------------------------------------------------------------

В этих стихах, так же как и в части юношеской лирики и в ранней прозе - вплоть до незавершенного романа "Жизнь и похождения Тихона Тростникова" (1843 - 1848), - поэт не просто использует многообразные автобиографические мотивы и реалии в качестве "подсобного" литературного материала и даже создает на этой основе разработанную авторскую "мифологию".28 Он последовательно и напряженно размышляет о том, каким трансформациям подвергает душу человеческую всеобъемлющая власть пошлости и рутины, о том, какими реальными или сверхреальными возможностями может обладать душа в борьбе с агрессией пошлости для отстаивания своей человечности.

Пережитый в середине 1850-х годов кризис лишь упрочил те духовные константы, которые исподволь уже вызревали в душе Некрасова как художника и мыслителя. То, что до 1857 года виделось ему проблематикой, обращенной "назад", к опыту, выстраданному его поколением, с момента возвращения на родину после целого года, проведенного за границей, вдруг обернулось проблематикой, устремленной "в будущее".

Теперь, когда "такое время наступило", когда уже "не должно спать", готовы ли оказались те, кто "вынес на себе то время роковое", "проснуться" и "громить пороки смело" (Т. 2. С. 6)? Увы, они - "герои слова, а на деле - дети!" Пусть "не предали они - они устали Свой крест нести", "покинул их дух Гнева и Печали На полпути..." (Т. 3. С. 18). Таков результат их ("больных детей больного века") примирения с миром пошлости, такова плата "отцов" за рутинно прожитую жизнь и личная вина перед поколением собственных "детей"! Неудивительно, что центральным авторефлективным замыслом Некрасова, нашедшим лишь частичное воплощение в "эпилоге ненаписанной поэмы", получившем название "Несчастные" (1856), в двух отрывках из поэмы о Валежникове ("На Волге" и "Рыцарь на час", 1860, 1862), в недописанной "лирической комедии" "Медвежья охота" (1866 - 1867) и поздних "малых поэмах" "Уныние" и "Горе старого Наума" (1874), стал так и не получивший завершения стихотворный роман о герое "времени, скупого на героя".

Ряд других некрасовских текстов (поэмы "Саша" и "Тишина", 1855, 1857; отрывки "Начало поэмы" и "Возвращение", 1864), упоминавшаяся "покаянная" лирика Некрасова во многом проясняют сокровенный замысел ненаписанного стихотворного романа. Некрасовский герой определенно противостоит господам вроде "книжного умника" Агарина, героя стихотворения "Самодовольных болтунов..." и подобным им. Он восхищается героическим служением Белинского и Грановского, Добролюбова и Чернышевского, Шевченко и Писарева, надеется на такую молодежь, как Саша, жаждет уйти "в стан погибающих за великое дело любви". И он же казнит себя за то, что ему "свершить ничего не дано", что он не находит в себе сил исполнить желаемое, что на нем "года гнетущих впечатлений оставили неизгладимый след", что, "жизнь любя, к ее минутным благам прикованный привычкой и средой" он "к цели шел колеблющимся шагом" и "для нее не жертвовал собой". Честный "не герой". Излишне "разумный" идеалист. Человек сильного духа, мощной воли, но - для жизни, а не для высокой жертвы! Раб "рутины", мечтающий о подвижничестве.

Некрасовский анализ души современного порядочного "не героя" усложняется еще и тем, что поэт не просто сталкивает "сломившихся под


--------------------------------------------------------------------------------

28 Данный аспект серьезно проработан в магистерской диссертации Т. Ж. Хакимовой (Калининой) "Некрасовская беллетристика (1840 - 1855): личностный духовный опыт писателя и типология способов и форм его художественного воплощения в литературном тексте", выполненной в ЯГПУ имени К. Д. Ушинского под моим руководством в 2001 году.



стр. 55


--------------------------------------------------------------------------------

игом горя", нужды и беспросветной перспективы с теми, кто собственным героическим примером "учит жить для славы, для свободы" (Т. 2. С. 173), кого "послал Бог гнева и печали Рабам земли напомнить о Христе" (Т. 3. С. 154). Он предлагает читателю картину мучительного самоанализа и иррационального покаяния тех, кто, подобно ему самому, жаждет и не находит оправдания императиву уйти, заплатив жизнью, из мира "ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови" "в стан погибающих За великое дело любви" (Т. 2. С. 138). Однако в некрасовских размышлениях о человеческой личности надлежит усматривать не только личностно-биографическую, но и философско-антропологическую мысль.

В отношении Некрасова в отечественной истории литературы все еще бытует известное клише, диктующее восприятие поэта едва ли не исключительно только как социально-актуального, идеологически-прогрессистского и гуманистического проповедника. Подобное представление вполне определенно указывает на очевидные грани смыкания идей времени, убеждений поэта и его творческих установок. Но, будучи понято как исчерпывающая модель интерпретации творчества поэта, столь же несомненно оно приводит к обеднению призмы его художественных новаций, упрощению глубинных оснований его интеллектуально-творческих устремлений. А наличие этих глубинных установок в творческом сознании Некрасова вполне определенно констатируется, если не ограничивать его философско-мировоззренческого горизонта одними традиционными ликами поэта "гнева и печали"29 или "печальника горя народного",30 "злободневного сатирика",31 а воспринимать художника как вполне оригинального, национально-укорененного и незаурядного "философа жизни".32

Впрочем, последнее утверждение нуждается в соответствующей аргументации. Какой-либо картины мироздания Некрасов, подобно, скажем, Ф. И. Тютчеву, в своих стихах явно не создает. Особым образом не озабочен он и проблемами познаваемости природы бытия и обусловливающих его первопричин или вопросами онтологического статуса человека и его отношений с Богом. Вообще в разряд собственно "философской" лирики Некрасова можно включить, и то с известной натяжкой, разве что два-три стихотворения.

Правда, человек всегда интересовал Некрасова: будь то человек с его социальной судьбой и незаслуженным страданием или человек, способный на самопожертвование, на гибель за идею; человек с больной совестью или же человек удовлетворенных амбиций, гордый присущим ему общественным положением; человек любящий и человек бессердечный.

Уже обсужденные выше аспекты проблематики "человека жизненной рутины" в поэзии Некрасова позволяют предположить, что - пусть мало-


--------------------------------------------------------------------------------

29 Эту формулу дал сам поэт в своем стихотворении "Газетная" (Т. 2. С. 199).

30 Это и аналогичные определения, возникшие в народнической критике, позднее, в советскую эпоху, превратились в расхожие идеологические клише, характеризовавшие не столько творческую (и даже мировоззренческую) индивидуальность поэта, сколько его "идейно-классификационную принадлежность" в соответствующих критических и литературоведческих оценках.

31 Здесь мы имеем клише противоположного свойства, пущенное в ход такими критиками, как В. Буренин, В. Авсеенко, и подхваченное критиками конца XIX - рубежа XX века Е. Марковым, Д. Мережковским и др.

32 См.: Лебедев Ю. В. Этический идеал Н. А. Некрасова // Ф. М. Достоевский - Н. А. Некрасов. Сб. науч. тр. Л., 1974. (Учен. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена; Т. 153).



стр. 56


--------------------------------------------------------------------------------

очевидно для многих, и не только современников, - поэт интимно-искренне и во многом глубоко интуитивно пестовал и философскую сторону своего таланта. Ее заметили единицы. Так, П. М. Ковалевский, например, смог разглядеть, что "Некрасов был (...) эстетик, каких мало (...) Эстетическую контрабанду он один умел проносить в журнал через (...) таможенные заставы, какие воздвигнуты были отрицанием искусства..."33 О самой личности Некрасова и ее внутреннем мире как глубинной "автотеме" творчества поэта, как и о Некрасове-художнике в противовес Некрасову-трибуну, пусть и с оговорками, замолвил свое слово С. А. Андреевский.34 "Поэта-идеалиста" и "религиозного мыслителя" Некрасова поднял на щит Д. С. Мережковский.35 Художника-мыслителя, первооткрывателя отечественного "сумрачного" урбанизма увидел в нем В. Я. Брюсов.36 Трагический "надрыв", особенную "музыку диссонансов" и "живопись уродства" расслышал и разглядел в поэте К. Д. Бальмонт.37 Сочувственно о художественно-философской позиции Некрасова-поэта высказался ряд других деятелей литературы начала XX века.38 На экзистенциальную природу некрасовской тоски указывали В. Кранихфельд39 и К. Чуковский.40 А после работ Н. Н. Скатова41 и Ю. М. Лебедева42 стало, наконец, ясно, что Некрасов - мыслитель, метафизик и психолог, выразитель национально-культурных идеалов и экзистенциалист-антрополог - не только подлинный и глубокий предмет для исследования, но до сих пор одна из нераскрытых "тайн русской поэзии".

Та магистраль творческих усилий, которая рассматривалась выше в персонально-этическом или художественно-субъектном преломлении, оказалась не менее продуктивной и в философско-антропологическом смысле. Будучи представлена в мировоззренческом ракурсе, она позволяет усмотреть некий глубинный вектор, открывающий специфический смысл в отношении важнейших достижений Некрасова-поэта как социального аналитика, гуманиста-идеолога, а в силу обстоятельств времени - и социального утописта. На протяжении всей своей жизни поэт старался найти ответ на ряд тесно друг с другом связанных нравственных вопросов: что такое власть над человеком жизненной обыденности, практических нужд, общественных "приличий", норм, обычаев? каким образом в мире утилитарности могут


--------------------------------------------------------------------------------

33 Ковалевский П. М. Николай Алексеевич Некрасов // Некрасов Н. А. Стихотворения. 1856. М., 1988. С. 315. (Серия "Литературные памятники").

34 Андреевский С. А. О Некрасове // Андреевский С. А. Литературные очерки. СПб., 1893. С. 161 - 167.

35 Мережковский Д. С. 1) О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы. СПб., 1893. С. 63 - 68; 2) Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев. СПб., 1915.

36 Брюсов В. Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1975. Т. 6. С. 187.

37 Бальмонт К. Некрасов // Новый путь. 1903. N 3. С. 47.

38 См.: Пайков Н. Н. Еще раз о восприятии Некрасова русскими символистами // Некрасовский сборник. СПб., 1998. Вып. XI - XII. С. 124 - 130.

39 Кранихфельд В. Н. А. Некрасов (Опыт литературной характеристики) // Мир божий. 1902. N 4. С. 40.

40 Чуковский К. И. Кнутом иссеченная муза // Чуковский К. Некрасов: Статьи и материалы. С. 106 - 133.

41 Скатов Н. 1) Некрасов. Современники и продолжатели. Л., 1973; 2) Народный поэт // Скатов Н. Н. "Я лиру посвятил народу своему". М., 1985.

42 Лебедев Ю. В. 1) О некоторых этических истоках поэзии Некрасова // Ф. М. Достоевский - Н. А. Некрасов. Сб. науч. тр. С. 128 - 138; 2) Н. Некрасов и русская поэма 1840 - 1850-х гг. Ярославль, 1971; 3) Русская Одиссея // Некрасов Н. А. Кому на Руси жить хорошо. М., 1999. С. 5 - 40; 4) На пути к Некрасову // Некрасов Н. А. Стихотворения. М., 2000. С. 5 - 48; 5) "Страдания нас породнили" (О поэмах Н. А. Некрасова 1850 - 1870-х годов) // Некрасов Н. А. Поэмы. М., 2001. С. 5 - 28; 6) Мотивы христианской гражданственности в поэзии Н. А. Некрасова // Н. А. Некрасов. Современное прочтение: К 180-летию русского национального поэта. Материалы межвуз. науч. конф. Кострома, 2002. С. 4 - 16.



стр. 57


--------------------------------------------------------------------------------

еще существовать духовные идеалы и ценностные устремления? как происходит засасывание человека жизненной рутиной, его превращение в пошлое, ограниченное в своих интересах, невежественно-агрессивное и самодовольное существо? может ли человек преодолеть пошлость и жизненную рутину, сможет ли он, по выражению А. П. Чехова, "выдавить из себя раба"? и почему служение высшим целям всеобщего благоденствия обязательно оборачивается трагедией для вступающего на этот путь?

Чем глубже поэт размышлял над этими - и как сейчас понятно - ключевыми проблемами своего творчества, тем более для него становилось ясно, что нравственное отторжение или выставление на посмешище пошлого человека совсем не решение их, что власть рутины носит куда более универсальный характер и имеет ни с чем не сравнимое влияние на людей, что она нуждается еще и в глубоком антропологическом исследовании самой природы ее, более того, в микроанализе тончайших душевных движений во внутреннем мире человека, каждого человеческого "я".

Сегодня, вероятно, можно уже бесспорно констатировать, что генетически вся некрасовская экзистенциально-гуманистическая и бытийная проблематика восходит к комплексу абсолютно-ценностного романтического идеализма и мистифицированного антропологизма. Уже понятно, что лирический субъект поэтического сборника "Мечты и звуки" не просто "рядился" в "роковые" западно-балладные или восточно-куртуазные жанрово-стилевые одежды, овладевал приемами отвлеченно-высокого философствования или религиозно-этических иеремиад и экзальтированных молитв. Он в ставших ему доступными художественных формах остро переживал и проживал возможность собственной причастности к высшим началам бытия и трагизм романтической антиномии мира горнего, фантазийного, исполненного неземных красот, духовного совершенства, творческой самореализации, эстетической гармонии, - и мира дольнего, погруженного в страсти и корыстные расчеты, преданного блуду, лжи, попранию человеческого достоинства, отмеченного скудоумием, властью рутины и пошлости. Жизненный, культурный и духовный кризис, пережитый начинающим стихотворцем в первый же год его пребывания в столице, вывел юношу на уровень фундаментальных раздумий о природе человеческого "я" вообще и своего собственного в частности.

С начала 1840-х годов на смену прежней универсальной антитезе "гения" и "толпы", искусства и обыденности, культуры и невежества, духовности и пошлости пришла внутренне весьма дифференцированная оппозиция лирического субъекта, жаждущего идеала, жречески возжигающего в своей душе этот огонь, и мира, "обложившего" его со всех сторон житейской рутиной, утилитарностью и чванством, душевным примитивом и воинствующим насилием. С одной стороны, взыскующее лирическое "я" поэта остро ощущает ужас обезличивания, свою (и людскую вообще) незащищенность от власти рутины, с другой - оно же трагически осознает в окружающих и в самом себе разрушительные следствия тлетворного влияния пошлости.

С этого момента начинается формирование в творчестве Некрасова диссоциирующихся друг от друга и кристаллизующихся в собственном качестве самостоятельных линий его поэтической (и не только) проблематики. В числе этих сквозных линий некрасовской проблематики выделим в качестве определяющих социально-событийную, морально-идеологическую, культурно-историческую, ментально-психологическую, экзистенциально-духовную и метафизически-бытийную.

Ранние лирические произведения поэта, включая его поэтические опыты начала 1840-х годов, в плане представленности названных линий худо-

стр. 58


--------------------------------------------------------------------------------

жественной проблематики носили во многом прямо "синкретический"43 или не вполне дифференцированный44 характер. К середине же 40-х годов начинает отчетливо выявляться внутренняя дифференциация названных выше аспектов освоения поэтом философского ракурса миропонимания. Как это происходило, хорошо можно увидеть на примере раннего фельетона Некрасова "Новости" (1845).

Помимо общего понижения социального горизонта восприятия вещей "почтеннейшею публикой" ("Когда б вы не были, читатель мой, Аристократ и побывать в танцклассе У Кессених решилися со мной...") поэт постоянно подчеркивает общественный статус тех, кого воссоздает его перо ("когда сынком какой-то важной утки", "Ольги Васильевны, купчихи в сорок лет", "что чин большой есть тягостное бремя", "что там-то он ограбил сироту"), приметы их материального состояния ("От Невского до Козьего болота... От пестрой и роскошной Миллионной До Выборгской унылой стороны", "и тысяч сто в год получал доходу", "женился он для денег на уроде", "Она была, как нищая, бедна, И беден был он так же, как она", "в своей каморке") и характер их сословной соотнесенности ("у скряги Сурмина Бежала гувернантка", "А горничная, барыню раздев").

Социально-предметному аспекту проблематики в некрасовском фельетоне сопутствует этико-идеологический. Соответствующие элементы представлены здесь столь же определенно ("но все же не мешает Порою и сознание грехов, затем что прегрешение отцов Для их детей спасительно бывает", "почтенный муж шестидесяти лет Женился на девице в девятнадцать", "а вот тогда-то пойман был с поличным", "достойнейший сын века своего, Пустейший франт, исполнен гордой силой").

Этико-идеологический аспект, в свою очередь, хотя бы отчасти дополняется здесь аспектом культурно-историческим ("уныло мы проходим жизни путь", "однообразны месяцы и годы, Обеды, карты, дребезжанье чаш... - Вот наша жизнь... И свыкшись с положением таким, Другого мы как будто не хотим", "но обычай милый Святая Русь доныне сберегла: Ко всякому почтенье за могилой", "и так у нас идет из века в век, И с нами так поступят наши дети").

Но художественное открытие в этом как будто бы вполне типичном для Некрасова стихотворном фельетоне заключается отнюдь не только в его социально-идеологической критичности. Некрасовские "Новости" являют собой исходный опыт философской персонологии, антропологии и онтологии поэта.

Вот как представлен здесь ментально-психологический аспект:



Но редко нам разогревает грудь
Из глубины поднявшееся чувство,
Затем что наши русские певцы
Всем хороши, да петь не молодцы...

(Т. 1. С. 26)

И вдруг, уныл, задумчив и суров,
Он стал страдать славяно-русским сплином...

(Т. 1. С. 27)






--------------------------------------------------------------------------------

43 Таковы его юношеские стихотворения "Мысль", "Смерти", "Моя судьба", "Изгнанник", "Земляку", "Сомнение", "Жизнь", "Колизей", "Землетрясение", "Тот не поэт", "Разговор".

44 Например, "Наш век", "Провинциальный подьячий...", "Кабинет восковых фигур...", "Говорун", "И скучно, и грустно...", "Отрывок, 1844".



стр. 59


--------------------------------------------------------------------------------



И говорили горячо о том,
Что движемся мы быстро с каждым часом
И дурно, к сожаленью, в нас одно,
Что небрежем отечественным квасом
И любим иностранное вино.

(Т. 1. С. 29)





Отчетливо в "Новостях" представлен аспект экзистенциально-духовный ("остался некто без пяти в червях, Хоть - знают все - играет он не худо", "но я Отвык, к несчастью, тешиться мечтами, И мне ее не жалко... - Любезник и танцор, Гремящий саблей, статный и высокий - Таков был пансионный идеал Моей девицы...", "и в действии пустом кипящий ум Суров и сух, а сердце глухо дремлет").

Нащупывается Некрасовым здесь уже и метафизически-бытийный аспект проблематики: "Что ж! распорядился Иначе случай...", -



Затем что наши русские мотивы.
Как наша жизнь, и бедны, и сонливы,
И тяжело однообразье их,
Как вид степей пустынных и нагих.

(Т. 1. С. 26)

Средины нет меж полькой и могилой!..
Твоим порывам смелым и живым
Такое нужно поприще, не боле...

(Т. 1. С. 30)





Разумеется, весьма существенно само устройство образной "призмы" в этих столь разнящихся (хотя внутренне и взаимосвязанных) аспектах некрасовской проблематики.

В первую очередь показателен способ ее представления в творчестве поэта. Для Некрасова человек воистину оказался "мерой всех вещей": это и социальная единица, и духовная целостность, и вершитель деяния, и выразитель личностного сознания. Поэтому и мир для Некрасова становится лишь ареной жизнедеятельности неких персоналий, будь то ямщик, огородник, девушка-крестьянка, помещик, беспринципный журналист, забытый друзьями литератор, гибнущая на сцене актриса, крестьянские дети, солдатская мать и т. д. А с другой стороны - выразители обобщенно-типического отношения к жизни и ценностям: "нравственный человек", "филантроп", обжора-"труженик", опустивший руки "поэт" и ораторствующий "гражданин", "влюбленный", "школьник", "убогая" и "нарядная", "папаша", "сыны "народного бича"", "муж" и "жена", "праздный юноша". Любые жизненные закономерности являют себя у Некрасова прежде всего через поступки личностей (или уклонение "не личностей" от ответственных деяний). Этот подход Некрасова к художественному изображению действительности мы определим как персонологический.

Следствием такого подхода становится специфически некрасовская картина мироздания, обнаруживающая свою антропологическую природу. В центр мира Некрасовым выдвинута человеческая личность. Все существующее, происходящее получает смысл, только вступив в известные отношения с человеческим "я", только став обстоятельством, этапом, причиной, вектором его судьбы или предметом его восприятия, переживания, размышления. Поэтому в качестве интегральной и универсальной семантической

стр. 60


--------------------------------------------------------------------------------

оппозиции некрасовского творчества следует признать противостояние человеческого и внечеловеческого, личности и безличности. А в собственно антропологическом ракурсе эта же определяющая оппозиция художественного миросозерцания Некрасова предстает противопоставлением "человека мира" и "человека духа", или, иначе, социально-типического, конкретного частного индивида и природной, вневременной, субстанциональной личности.

Правда, нельзя не отметить также тенденции, усложняющей складывающуюся картину (но никак не отменяющей сделанного прежде вывода). Речь идет о стремлении поэта к художественному освоению типологического (а в итоге характерологического) богатства изображаемых лиц и жизненной логики человеческого деяния. Но если в пору становления своей поэтики Некрасов представляет логику действительности - через характеристики персонажа - в слове повествователя (те же "Новости", "Колыбельная песня", "Тройка"), то позднее он тяготеет либо к тому, чтобы развернуть жизненные закономерности ("происшествие" и "поступок" персонажа) в некий объективированный сюжет (см. его стихотворные "истории", "новеллы", "повести" и его "большие" поэмы), либо к тому, чтобы представить развернутую оценку поступка в авторефлексии субъекта сознания (таковы, в особенности, некрасовские "малые" поэмы "Тишина", "На Волге", "Рыцарь на час", "Уныние", "Мать" и его "гражданская" лирика, в которой силен, однако, и публицистический элемент).

Что же касается претворения центральной семантической оппозиции в поэзии Некрасова, то реализуется она на нескольких разнокачественных уровнях. Эти уровни являют собой уже не способ персонологического художественного представления материала, а конкретные плоскости бытования этого материала в творчестве поэта, собственно семантические ракурсы его проблематики.

Первый из этих ракурсов позволяет вычленить и обособить в творчестве Некрасова тот слой проблематики, который максимально связан с внешним изобразительным материалом, с одной стороны, и его социально-концептуальной, идеологической интерпретацией - с другой. Здесь читателя может интересовать, что именно воссоздается художником, где это происходит, с кем происходит и почему происходит, что все это значит, будучи оценено в социально-идеологических категориях. При этом собственно социально-событийная проблематика, реализующая себя посредством развертывания в художественном материале семиотических оппозиций "низы-верхи", "труженик-эксплуататор", "народ-прихлебатели", выражает у Некрасова те "идеи времени", которые были заданы поэту общественным контекстом (концепт "ключевого общественного противоречия"), актуальными социальными доктринами (концепты "социальности", "классовости", "народности") и восприняты им в качестве собственных убеждений. Реализация названных установок осуществляется в некрасовском творчестве посредством предметного, событийного, "персоналийного" художественного предъявления.

В свою очередь морально-идеологическая проблематика Некрасова, находящая у поэта воплощение в семиотических оппозициях "жертва-насильник", "стяжатель-альтруист", "народ-интеллигенция", "сторонник прогресса - поборник реакции", "борец-ренегат" и реализующая те же концептуальные установки, творчески представляет их посредством развертывания ситуационных коллизий, характеристической детализации, прямо- и косвенно-оценочных суждений, других средств выявления идейно-эмоциональной точки зрения в тексте.

стр. 61


--------------------------------------------------------------------------------

Следующий ракурс некрасовского творчества располагается в плоскости "сущности" или "природности" мира и человека. При этом очевидно, что "природная сущность" человека может пониматься и в родовом, и в индивидуальном смысле как его антропологическая характеристика. "Природность" же мира, по Некрасову, как бы элиминирует его "физические", натурфилософские характеристики и собственно картину мироздания. Мир в этом ракурсе есть преимущественно все тот же мир социума - но уже в его социокультурной, этнической, житейско-обыденной, социально-психологической и религиозной (конфессионально-традиционной и ритуально-поведенческой) характеристичности. В свою очередь личность рассматривается поэтом в плане особенностей ее ментальности, душевного склада, своеобразия индивидуальных психологических реакций.

"Природная сущность" как мира, так и человека воспринимается Некрасовым не только в плане феноменальной их соотнесенности. Для поэта, при детальном рассмотрении его историзма, практически нет истории как таковой, в конкретном историческом своеобразии ее событий и лиц, в их закономерном взаимопорождении и необходимом развитии. Он всегда берет историческое явление или персоналию как некий "готовый", данный в самом себе феномен.

Для поэта исторические явления приобретают характер обобщенного поэтического знака: прошлое - "источник", настоящее - "негатив", будущее - "воплощение мечты". При этом прошлое у Некрасова не дифференцируется и не опредмечивается. Это смутное "прежде" им скорее тягостно или ностальгически переживается, нежели зримо воспринимается. Настоящему миру "парадных подъездов", "сицилийских Аркадий" для немногих, миру "предающихся искусствам, наукам, мечтам и страстям", миру вечно и бесплодно "стонущих" "сеятелей", миру "пошлости и рутины" у поэта противостоит желанное грядущее. Оно - мир, ради которого "проснутся" те, кто, "исполненные сил", построят "освобожденный от оков" новый мир, те, кто сам "созреет, густо заселит прибрежные пустыни", кто наукой "воды углубит", чьи "суда-гиганты побегут несчетною толпою", чей "будет вечен бодрый труд над вечною рекою". Это будет утопически светлый мир мечты, где не останется места ни для житейской рутины, ни для попел ости в отношениях между людьми.

То же и в применении к личности. Прошлое продолжает жить в нынешнем состоянии человека, быть генетически возникшей частью его настоящего психологического опыта. Здесь Некрасовым актуализируются такие семантические оппозиции, как "темное - светлое", "традиционное - новое", "рутинное - созидательное", с другой стороны, "глубинное, коренное, подлинное - наносное, чуждое, ложное". Творчески "опредмечиваются" эти концепты в наибольшей степени на уровне композиционных построений, дискурсивных характеристик и художественной символики.

Третий ракурс некрасовской проблематики задается соотношением экзистенциальных и метафизических представлений поэта. Своеобычность этого рода проблематики у Некрасова состоит в том, что именно личностный полюс выступает здесь организующим началом для полюса бытийного. Не просто центральная, но всеобъемлющая некрасовская проблема (и имеющая многие лики единственная семантическая оппозиция) на этом уровне - трагедия личности в мире: трагедия ее отношений с теми, кто мог быть (но так и не стал) интимно близок; трагедия существования человека мыслящего, чувствующего, жаждущего подлинности, в окружении тех, кто живет, действует, декларирует свои устремления самым бездарным или бессовестным образом; трагедия брошенности и покинутости живой души в мире, ценностно-искаженном, обреченном, инфернальном; наконец, трагедия са-

стр. 62


--------------------------------------------------------------------------------

мосознания, постигнувшего свое душевное, интеллектуальное, духовное несовершенство и вину перед судом идеала. "Человечность" здесь - мера личного страдания "я", его соотнесенности с высшими началами бытия: жизнью, смертью, счастьем, полнотой переживаний. А "бытийность" - это то, что лежит в основе антигуманизма самого мироустройства. Мир важен не сам по себе, в своей внутренней органике, системности, логике, а только в отношении к зависящему от него, воспринимающему его, осуществляющему себя в нем "я". Способами же художественного воплощения этого уровня проблематики выступают основной эмоциональный тон, образная система и авторефлексия субъекта речи.

В поэзии и прозе Некрасова начиная с середины 1840-х годов каждый из названных аспектов антропологической проблематики его творчества имел свое закономерное и определенным образом корреспондирующееся с другими аспектами развитие. Если попытаться суммировать частные логики этого процесса, то перед нами предстанет следующая картина.

В рамках первого, социально-событийного слоя проблематики в поэзии Некрасова в одном случае наблюдается движение поэта от социально-этических обобщений к социально-психологическим портретам и к персонификациям общественных явлений и состояний, в другом же случае - движение от художественного воплощения персонифицирующего социальную логику драматического "случая" или "перемены обстоятельств" к исследованию репрезентирующих народную судьбу типов-характеров и к обсуждению возможностей выхода носителя народного сознания за пределы своей социально-исторической судьбы. Кроме того, в творческих размышлениях поэта явственным образом сказывается смещение акцентов с его внимания к существующему порядку вещей на прорицание в утопическом грядущем принципиально иного строя жизни и человеческих связей.

На этом уровне в отношении к миру рутины и пошлости поэт реализует те стороны основного эмоционального тона своей музы, которые им самим эмблематически были определены как "гнев" (социальная сатира) и "печаль" (гуманистическое сострадание). Одна эмоционально-ценностная реакция лирического "я" носит у Некрасова монолитный и монологически-отрицающий характер, другая предстает как амбивалентная и диалогическая. В первой ситуации сам факт "господствующей рутины" влечет его развенчание, во второй же рутинность бытия выступает лишь условием оценки, качество которой проистекает от меры осознания (или неосознания) носителем социальной судьбы своей порабощенности рутинным порядком вещей.

В составе морально-идеологического слоя некрасовской проблематики творческая динамика проявила себя в нескольких эволюционных плоскостях: в движении от прямоповествовательного "суда" над фактами действительности к исследовательской объективации самого носителя "судящей" оценки и дифференциации идеологической природы этой оценки; от представления "идеолога" в качестве неизвестного, невостребованного, затерянного, забытого "честного" человека к выведению его в качестве героя, вождя, знамени, совести времени; от педалирования эталонности облика "пророка" к показу его внутренней сложности, неоднозначности, внутренней борьбы убеждений, страстей, личностных качеств; от моралистических акцентов "красоты" и "истинности" социального идеала к историко-культурным возможностям его (хотя бы и будущего) осуществления; от персональной замкнутости в себе самом и в своих убеждениях, "самодостаточности" носителя гражданского идеала к живому и противоречивому соотношению "вождей" и их программ с теми, ради кого провозглашаются их программы и кому призваны служить сами "герои".

стр. 63


--------------------------------------------------------------------------------

Главный аспект присутствия в этом плане проблематики "пошлости и рутины" у Некрасова определяется преимущественно такими типами эмоционально-ценностного отношения, как специфическая для поэта ненависть к "зиждителям существующего миропорядка" и призывание к "восстанию с колен" и "служению". Социальной, эмоциональной, интеллектуальной инерции "ветхого" человека художник противопоставляет энергетику социального участия, готовность к подвижничеству во имя гуманистических велений века, твердость личных убеждений, сияние героического альтруизма и жертвенной устремленности к идеалу социальной и нравственной справедливости.

Культурно-исторический слой проблематики некрасовского творчества непосредственно программировался и стимулировался его социальным, образовательным, интеллектуальным и философско-культурным созреванием как личности. Поэтому векторы динамики развития этого круга проблематики можно охарактеризовать как путь некрасовского лирического субъекта от представления себя в качестве стоящего вне и над "низовым" труженическим и житейским миром к осознанию им себя органически принадлежащим ко всем "поколениям" своего народа, "предстоящего пред этим скудным алтарем", и, наконец, к восприятию себя в числе тех, кто лично ответствен за счастие или несчастие всей нации.

По этой причине "человек жизненной рутины" вновь предстает в амбивалентном освещении теперь уже критического неприятия, суда над его "типологическим" убожеством, рутинностью, инертностью и - удивления открытием, восхищенного любования "природной" и духовной органикой национального мира и человека. В этом плане задачей поэта стало пробудить вековой сон, воззвать к живым силам, погребенным под исторической толщей рутины, заставить сиять путеводной звездой "в рабстве спасенное сердце народное", побудить национальные массы к созидательному историческому деянию, духу инициативы, радости строительства собственного "светлого завтра".

В ментально-психологическом слое некрасовской проблематики динамика ракурсов художественной интерпретации человеческой сущности обнаружила себя в следующих планах: в отходе поэта от концепции указания на поглощенность человека его судьбой к показу многообразия реакций человека на обстоятельства его судьбы и многообразия самих человеческих типов-характеров; в смещении творческих акцентов с изображения "спонтанных" действий человека (психологических "явлений-загадок") на представление поступков, обусловленных сцеплением индивидуальных свойств, известными мотивами, убеждениями; наконец, в переключении внимания поэта с простых и целостных монологических типов на сложные, дискретные психологические "композиции" человеческой сущности и в исследовании им диалогических отношений с партнерским "ты" и внутри самого человеческого "я".

В раздумьях поэта о природе внутреннего человека, его антропологическом естестве, о мире личностного самосознания господствующим стал пафос анализа и авторефлексии. "Рутинерский" аспект проблематики при этом обнаруживает психологическую "дисперсность" и "лабильность": пошлое и непошлое оказываются, во-первых, многообразно представленными в составе одного личного "я", а во-вторых, смещение точки зрения приводит к ситуации, при которой одни и те же вещи вдруг получают возможность быть интерпретируемы то в негативном, то в позитивном смысле.

Неочевидность последних утверждений побуждает обратиться к соответствующим примерам из некрасовской лирики. Так, в любовной лирике

стр. 64


--------------------------------------------------------------------------------

Некрасова примером могут послужить стихотворения "Если мучимый страстью мятежной..." (1847), "Так это шутка? Милая моя...", "Да, наша жизнь текла мятежно..." (оба 1850), "Тяжелый крест достался ей на долю..." (1855), "Слезы и нервы" (1861), "Ах, что изгнанье, заточенье..." (1855 - 1874) и др. Лирический герой их последовательно констатирует различные, как будто бы отменяющие друг друга оттенки отношения к возлюбленной и аналитического восприятия своего чувства к ней. При этом мы становимся свидетелями не только прямых "противочувствий" лирического субъекта (см. хотя бы: "простить не можешь ты ее И не любить ее не можешь"), а и того, что лирическое "я" активно не принимает в лирическом "ты" как душевную "низость" ("Но к сердцу жмет виновницу испуга, Как от беды избавившего друга", "вернее закаленной стали Вы (женские слезы. - Н. П.) поражаете сердца", "но той руки удар смертелен, которая ласкала нас"). Но ведь подобным же образом лирический герой некрасовской любовной лирики характеризует и себя:



Все, что вызвано словом ревнивым,
Все, что подняло бурю в груди,
Переполнена гневом правдивым,
Беспощадно ему возврати...

(Т. 1. С. 61)

Но мысль, что и тебя гнетет тоска разлуки,
Души моей смягчает муки...

(Т. 1. С. 74)

Язык лисит, а глаз шпионит...

(Т. 2. С. 129)





А вот в изображенной ниже ситуации полюса оценки делаются зыбкими и подвижными:



Кто боязливо наблюдает,
Сосредоточен и сердит,
Как буйство нервное стихает
И переходит в аппетит!..
Кто говорит: "Прекрасны оба" -
На нежный спрос: "Который взять?" -
Меж тем как закипает злоба
И к черту хочется послать...

(Т. 2. С. 130)





"Боязливость" - это слабость характера? А "сердитость" - свидетельство эмоциональной неуравновешенности и ситуативной неправоты? На чем сосредоточен лирический "двойник" субъекта высказывания? То, что в одной плоскости восприятия есть нервная запредельность - "буйство", то со сдвигом восприятия превращается в комедию и театральную роль ("аппетит"). Что выражают эпитеты "прекрасны" и "нежный": чье-то искреннее (и соответствующее моменту) восхищение и ласку или в одном случае "злобную" ненависть к той, чье "рабства темное клеймо" напечатлено на твоем лбу и застыло "тоской" в твоих глазах, а в другом - презрение к себе, это клеймо носящему, и стремление "скорей покончить муку"?

В некрасовской авторефлективной лирике мы находим те же подходы к интерпретации внутренней жизни личности. В "Рыцаре на час" (1862) ли-

стр. 65


--------------------------------------------------------------------------------

рический субъект открыт самым благородным побуждениям, но его внутренняя неспособность не столько откликнуться, сколько принять полной мерой и осуществить на деле собственные идеалы обнажает в его душе целые "пласты" кажущейся неискоренимою жизненной рутины:



Пламя юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы -
Все в душе угнетенной моей
Пробудилось.., но где же ты, сила?
Я проснулся ребенка слабей.

(Т. 2. С. 139)





И потому зыблется, мерцает, смещается в своих исходных основаниях оценочная точка зрения носителя речи:



Что враги? пусть клевещут язвительней.
Я пощады у них не прошу,
Не придумать им казни мучительней
Той, которую в сердце ношу!
Что друзья? Наши силы неровные,
Я ни в чем середины не знал,
Что обходят они, хладнокровные,
Я на все безрассудно дерзал...

(Т. 2. С. 138)





"Клевета" врагов - это, конечно же, всегда ложь по отношению к нам, в ней для нашего героя заключается несправедливая нравственная казнь. И в силу этого он горд, несгибаем, мужествен, не просит у врагов "пощады"? Нет! Оказывается, эта "клевета" в его глазах справедлива, заслуженна, и он сам подвергает себя столь "мучительной казни", которой "не придумать" и врагам! Не уметь сохранять в жестких ситуациях хладнокровие, а являть, наоборот, "безрассудство" - разумеется, неумно. Но ведь и придерживаться одной разумной середины, быть лишенным готовности страстно принимать дары жизни, не отваживаться "дерзать" - не значит ли быть лишь пошло "холоднокровным" и уныло и бесплодно скучным? Да и в поэме "Уныние" не о той же ли ценностной относительности призмы нашего восприятия других и себя уже впрямую заявил Некрасов?



И вижу я, поверженный в смятенье,
В случайности несчастной - преступленье,
Предательство в ошибке роковой...

(Т. 3. С. 134)





В экзистенционально-духовном слое мы тоже находим динамические процессы в творческом осмыслении художника. Если в юношеских стихотворениях Некрасова времени создания им лирического корпуса своего раннего сборника "Мечты и звуки" (1837 - 1840) начинающий стихотворец искренне и "нарядно" отливал переживания своих житейских невзгод в формы и тональность "тотальной" романтической "мировой скорби" и наивные рацеи религиозно окрашенного морализаторства, то впоследствии его переживания своей ли "романтической" несостоятельности, "царюющей" ли вокруг общественной несправедливости или сомнений в искоренимости человеческих пороков получали все более многообразное драматическое наполнение. Некрасов последовательно переходил от представления на всеобщее

стр. 66


--------------------------------------------------------------------------------

обозрение отдельных фактов повсеместного (столичного и провинциального, чиновничьего и простонародного, политического и обыденного) зла к вскрытию "зла", сокрытого в душе почти каждого. От внимания к персонально явленным трагическим "происшествиям" он двигался к пониманию метафизической природы трагизма пребывания человека в мире. Ужас выживания в его творчестве сменила со временем трагедия неоплатной и не несущей реальных плодов героической жертвенности. От утверждения в своей творческой молодости "правды жизни" Некрасов чем далее, тем более начинает смещаться к сокрушенному утверждению "правды смерти". От противопоставления логике жизни логики идеала поэт приходит к мужеству признания невозможности воплощения идеалов в жизнь. Он хотел бы еще надеяться, что эта беда свойственна лишь его времени, но допускает, что в этой безысходности нам может открываться самая суть бытия вообще, "потому что на сердце темней И в грядущем еще безнадежней".

В экзистенциальном локусе некрасовской проблематики (взаимообусловленно связанной, как мы помним, с планом проблематики метафизически-бытийной) господствуют метафизические координаты и экзистенциальные переживания "я" личности, воспринимающей себя в непосредственном сущностном взаимодействии с самим мироустройством. Их тональность у поэта, как мы могли убедиться, определяется трагическим пафосом и эмоцией страдания. Когда-то поэт имел отвагу преследовать и казнить человеческое ничтожество в любых его проявлениях. Позже он усомнился в его истребимости. К концу своего пути художника и мыслителя он принял мир (в том числе и в его "рутинно-пошлом" измерении) как абсолютную и неискоренимую данность.

Естественно, что позднейшее развитие этой проблематики отнюдь не может быть сведено даже к творчески "преображенному" возвращению поэта к представлениям и идеалам своей юности.45 Прежде всего, духовная метафизика и поэтическая антропология никогда не исчезали из творческого мышления поэта. В известные моменты его поэтической биографии они могли сходить с актуальной авансцены его литературного творчества, но в глубинах некрасовского художественного сознания продолжалась неостановимая духовная работа. И время от времени те произведения, в которых эта работа находила свое прямое воплощение, вдруг вспыхивали яркими звездами. Такие, например, стихотворения середины 1850-х годов, как "Несжатая полоса", "Последние элегии", "Наследство", "Безвестен я. Я вами не стяжал...", "Еще скончался честный человек...", "В больнице", "Демону", "Поэт и гражданин", "Внимая ужасам войны...", "Не знаю, как созданы люди другие...", суть не только свидетельство "прощальной" рефлексии полагающего себя уходящим из мира поэта, но и акт "предельных" органических его раздумий о субстанциональных отношениях личности и мироустройства в их антропологическом ракурсе. Позже важнейшим воплощением некрасовской "философии жизни" станут его "малые" и "большие" поэмы, да практически и вся зрелая лирика - от камерной до идеологической.

Зададимся, однако, вопросом: какое место в некрасовской "антропологии" занимает его "человек жизненной рутины"? Думается, теперь уже очевидно, что место это самое основательное. Мало того, что "рутинный человек" в антропологических построениях поэта последовательно реализует функцию всеобъемлющей "негатив-концепции", - в каждом из аспектов некрасовской проблематики он обнаруживает еще и свои специфические грани, причем зачастую в двух взаимодополняющих ипостасях.


--------------------------------------------------------------------------------

45 См.: Эйхенбаум Б. М. Некрасов. С. 361 - 362.



стр. 67


--------------------------------------------------------------------------------

Так, в социально-событийном смысле он предстает как человек, творящий насилие, злоупотребляющий властью, высокомерно-чванливый и, с другой стороны, человек деморализованный, безвыходно и бессмысленно ("как в подземной тюрьме без свечи") страдающий, раболепный. В морально-идеологическом отношении он являет собой активного стяжателя, проныру, прожигателя жизни и пассивного приспособленца, беглеца от ответственности, небокоптителя, а также реакционера, "самодовольного болтуна", предателя. В культурно-историческом плане "человек жизненной рутины" реализует себя как бездумного приверженца дурных обычаев, представителя неизбывного порядка вещей, выразителя "национального идиотизма" (холопства, дубинноголовости, бесшабашности, зверства) и еще как человека чужеродного, культурно-нигилистичного, абстрактно-умствующего. В ментально-психологическом качестве тот же тип открывается в виде человека мелочного, эгоистичного, амбициозного, ревнивого, завистливого и человека слабого, не владеющего собой, "актера", неискреннего, безалаберного, эмоционально-неуправляемого, подверженного фобиям. В экзистенционалъно-духовном отношении это человек беспринципный, самовлюбленный, косный, "неестественный" - и он же тривиальная, поглощенная исключительно земными заботами и материальными хлопотами, бездарная, духовно убогая безличность.

Становление в творчестве Некрасова развернутой духовной метафизики и поэтической антропологии естественным образом повлекло за собой возникновение специфических форм и конкретных способов их художественного воплощения. Здесь мы можем указать, по меньшей мере, на три тесно взаимосвязанных проявления особенностей художественной презентации поэтом его философской рефлексии.

Первое из них обнаруживает себя в том, что чем далее, тем определеннее поэт начал "скрадывать" социальную, психологическую и ценностную дистанцию между субъектом плана авторского сознания (согласно Б. О. Корману, прямого повествователя и лирического героя) и субъектом плана дистанцированного (ролевого - по Корману) сознания. Это нашло свое выражение в том, что у Некрасова оказывались сближены проблематика и позиция субъектов сознания иерархически высокого и низкого состояния, интеллигентного и простонародного типа, персонажи в общественном, идеологическом, ценностном отношении близкого ему круга и выразители даже чуждого ему миросозерцания.

При этом если в ранней лирике Некрасова "вбирающей" инстанцией выступает сознание, близкое авторскому, то в позднем творчестве именно "неавторское" сознание оказывается способно вмещать в себя интенциональный горизонт первого. Так, некрасовские повествователи в "Пьянице", "Современной оде", стихотворениях "Тройка", "Я за то глубоко презираю себя..." еще недифференцированно обнимают едва ли не весь диапазон типов сознания - от безграмотного деревенского парня до нуждающегося столичного интеллигента.46 А социально-психологически уже вполне определившиеся лирические персонажи, с одной стороны, "Еду ли ночью...", "Несжатой полосы", "Последних элегий", стихового очерка "В больнице", с другой - таких стихотворений, как "Плач детей", "Похороны", "Зеленый шум", "Калистрат", "Дядюшка Яков", и, наконец, стихотворений вроде "В дороге", "Вора", "Дешевой покупки", "Над чем мы смеемся...", позво-


--------------------------------------------------------------------------------

46 См.: Пайков Н. Н. Проблема народа и мир современный в стихотворении Н. А. Некрасова "В дороге" // Некрасовские традиции в истории русской и советской литературы. Межвуз. сб. науч. тр. Ярославль, 1985. Вып. 75. С. 17 и далее.



стр. 68


--------------------------------------------------------------------------------

ляют вполне человечески универсально понимать позицию именно "изображаемого" субъекта сознания.

Второе проявление позднейшей некрасовской антропологической концепции мы усматриваем в том, что поэт настойчиво стирает принципиальную разницу между повествующим субъектом и объективированным лиро-эпическим персонажем - как носителем оценки и оцениваемой "реальностью". И тот и другой проблематизируются по всем линиям некрасовского творчества. Правда, все-таки с одной оговоркой: "человек социальный" поэтом разрабатывается чаще (но не только) в форме лиро-эпического "он", а "человек субстанциональный" - преимущественно, но тоже не исключительно, в форме лирического "я".

Третье проявление рассматриваемых процессов в зрелой лирике Некрасова можно увидеть в том, что человек начинает интересовать поэта как некий всеобщий антропологический тип, только оборачивающийся к нам либо своей социально-исторической, либо природно-субстанциональной стороной. В одном случае человек интерпретируется в ракурсе его общественно-гуманистических идеалов и категорий его социальной судьбы, направления, условий и проявлений его созидательной инициативы, в перспективе национальной истории, в другом - та же человеческая природа истолковывается поэтом в категориях культурно-типологических свойств души, ценностных универсалий, смысла и качества существования, экзистенциального выбора, духовной ответственности и субстанциональной трагичности бытия человека в мире.47

Как такое могло оказаться возможным для художника со столь определенной "судящей" ценностной позицией? В том-то, однако, и дело, что "ответственность" за подобные новации как раз берет на себя рассмотренное нами выше эволюционное смещение акцентов на всех без исключения "антропологически" ориентированных уровнях некрасовской поэтической проблематики, в особенности на ментальном и экзистенциальном. "Проповедник" универсальным образом стал в творчестве поэта уступать место "исповеднику" и "самоаналитику". А позднее "проповедальное" прокламирование Некрасова (например, в его "Последних песнях") обнаруживает уже свойства лишь одного из некрасовских "голосов" - наряду с другими!

Углубляющиеся раздумья Некрасова над тем, что такое человек, какова его сущностная природа, в чем заключается нечастный смысл его деяний и душевных движений, приводят его к убеждению в том, что нет людей от рождения благородных и достойных, как нет и людей ничтожных, пошлых просто в силу своих природных качеств. Все люди - люди. Всеми владеют страсти. Каждый может быть одолен рутиной и впасть в ничтожество. Каждый может избрать дорогу лжи, подлости и пошлости. Но ни перед кем не закрыт и путь самостроения, воспитания в себе человеческого достоинства, благородных убеждений и личного их утверждения в противовес жизненной рутине, собственная возможность подвижничества и высокой жертвы. Поэтому жизнь человека и человечность его личности - плод совсем не исключительно определяющих воздействий среды, но преимущественно и прежде всего собственной его духовной работы, прямое следствие каждого его решения и поступка.


--------------------------------------------------------------------------------

47 См: Пайков Н. Н. 1) Автоцентризм как тип художественной автокоммуникации в поэтической системе Н. А. Некрасова // Человек в информационном пространстве. Ярославль, 2005. Вып. 3. С. 196 - 200; 2) Проблема интенциональности и художественный автоцентризм в поэзии Н. А. Некрасова // Художественный текст: история, теория, поэтика. Материалы Международной науч. конф. по гуманитарным наукам (Эйхенбаумовские чтения - 5). Воронеж, 2004. Вып. 5. Ч. 1. С. 139 - 145.



стр. 69


--------------------------------------------------------------------------------

Чем глубже и драматичнее оказывается духовный опыт поэта, тем более дифференцированным, детальным и скрупулезным становится предпринимаемый им анализ внутренних решений человека, подвигающих его либо к бездне пошлости и нравственного падения, либо к трагическому сиянию подвига.

В финале своей литературной деятельности Некрасов рутину человеческой деятельности и проявления пошлости в людском существовании воспринимает уже как субстанциональное свойство бытия, которое могут превозмогать отдельные "герои", но истребить которое не в силах никто. Таковы его "Притча о Киселе", "Утро", "Над чем смеемся?..", "Горе старого Наума", "Отъезжающему", "Праздному юноше", "Что нового?", "За желанье свободы народу...".

Но настолько же более пристально внимание Некрасова и к иррациональным проявлениям душевной чистоты и деятельной любви:



Увы! утешится жена,
И друга лучший друг забудет;
Но где-то есть душа одна -
Она до гроба помнить будет!..
То - слезы бедных матерей...

(Т. 2. С. 14)

Не бойся горького забвенья:
Уж я держу в руке моей
Венец любви, венец прощенья,
Дар кроткой родины твоей...

(Т. 3. С. 204)

48
49
50
51
52
всеобнимающей любви


И если я легко стряхнул с годами
С души моей тлетворные следы
Поправшей все разумное ногами,
Гордившейся невежеством среды,
И если я наполнил жизнь борьбою
За идеал добра и красоты
И носит песнь, слагаемая мною,
Живой любви глубокие черты, -






--------------------------------------------------------------------------------

48 См.: "В больнице" (1855), "Несчастные" (1856).

49 Поэма "Дедушка" (1870).

50 Поэмы "Саша" (1855), "Княгиня М. Н. Волконская" (1872).

51 См. стихотворения: "Не знаю, как созданы люди другие..." (1856), "Крестьянские дети" (1861), "Зеленый шум" (1862), "Калистрат" (1863), "Катерина" (1866), "Песни" из лирической комедии "Медвежья охота" (1867), "Дядюшка Яков", "Пчелы" (1867), "Дедушка Мазай и зайцы", "Накануне светлого праздника", "Детство (Неоконченные записки)" (1873).

52 См. стихотворения "Памяти Добролюбова" (1864), "Пророк", "Поэту" (1874) и поэмы "В. Г. Белинский" (1855), "Несчастные" (1856), "Дедушка" (1870), "Княгиня Трубецкая" (1871), "Мать" (1877).



стр. 70


--------------------------------------------------------------------------------



О мать моя, подвигнут я тобою!
Во мне спасла живую душу ты!..

(Т. 4. С. 259)





* * *

Подведем итоги предпринятым рассуждениям. Какое место занимает в творчестве Некрасова и что может означать собою то самое не до конца "отделанное" стихотворение 1856 года, с которого мы начали свои заметки?53 Судя по предпринятому исследованию, очень многое. Выяснилось, что и сам факт появления подобного текста под пером поэта отнюдь не исключителен, и содержание его совсем не "странно". Наоборот, оказалось, что это стихотворение тысячами закономерных нитей связано и с биографией Некрасова как человека, и с поэтикой его творчества, и со структурой художественного миросозерцания поэта.

Во-первых, именно постановка вопроса о месте проблемы "пошлости и рутины" в творчестве поэта позволила нам осознать Некрасова не только в качестве выдающегося общественного деятеля, крупнейшего организатора отечественной словесности, могучего поэтического дарования социально-публицистической, пропагандистской и, одновременно, социально-гуманистической, демократической направленности, но и как самобытную человеческую личность со своеобразными морально-этическими представлениями, с конкретной психологической и ценностной проблематикой самосознания, с характерной динамикой его внутреннего развития. Мы смогли оценить глубоко пережитый Некрасовым ценностный надлом, многое мотивировавший в его личностном и художественном развитии, и, соответственно, пути изживания этого надлома в продолжение всей творческой жизни поэта.

Благодаря предложенному ракурсу рассмотрения нам приоткрылась духовная природа как внешнего, так и внутреннего самоосуществления художника. Мы выявили и подвергли анализу одно из самых фундаментальных для миросозерцания поэта противоречий, позволяющих осмыслить амбивалентный характер его отношения к поставленной проблеме "пошлости и рутины", а именно - антиномическое противостояние в его ценностной системе двух не могущих отменить друг друга "правд": "правды" физического существования, полноты жизни и "правды" необходимости ценностного, духовного оправдания человеческого существования, его бытия. Мы смогли уточнить и дифференцировать представления поэта о сфере проявления идеала, разведя резко критически оцениваемые им романтическое мечтательство, отвлеченное прожектерство, спекулятивность в мышлении и отстаиваемые им духовные ценности, нравственные принципы, целеполагающие убеждения.

Во-вторых, проблема "пошлости и рутины" в ее амбивалентных проявлениях позволила взглянуть на инновационный характер поэтических форм Некрасова, быть может, с неожиданной точки зрения. Оказалось, что генезис некрасовской сатиры, его лиро-эпических форм, ролевых исканий в поэзии, лирического многоголосия и даже авторефлексивных приемов восходит к последовательной реабилитации поэтом типов "иного", не авторского ("судящего", "обнимающего", "завершающего") сознания человека массы, рутинного порядка вещей, "негативной" или "сомнительной" типологии,


--------------------------------------------------------------------------------

53 См.: Русская литература. 2006. N 4.



стр. 71


--------------------------------------------------------------------------------

"проблематизированного" повествователя. В этом смысле принципиальным эстетическим открытием Некрасова стали не одна объективирующая социально-аналитическая типизация жизненных явлений, но также и множественная дифференциация, самодостаточная автономизация и признание субъектной правомочности воссоздаваемых в произведениях поэта точек зрения носителей речи. А появление в поэзии Некрасова этого "освобожденного" и правомочного лирического субъекта закономерно повлекло предъявление к последнему требований ответственности (сознательной или бессознательной) его выбора и поступка в ценностном поле, драматической личной "платы" за собственную пошлость, низость, ничтожество или за благородство, достоинство, подвижничество.

Специфической особенностью поэтики Некрасова в свете рассматриваемой проблемы можно считать и развивающееся в его зрелом творчестве последовательное снятие субъект-объектных различий, сближение и отождествление уровней манифестации презентуемого материала и ценностно-психологической дистанции повествователя и персонажа в лиро-эпическом произведении; универсализацию родовой природы, демонстрацию относительности и прямое совмещение в пределах сознания одного субъекта прежде полагавшихся "взаимоисключающими" точек зрения.

В-третьих, проблема "человека жизненной рутины" в поэзии Некрасова открыла перспективы обсуждения структуры его художественного мышления и миросозерцания в целом. Структурируются то и другое, как можно думать, рядом ключевых характеристик: их "персонализмом", "антропологизмом", экзистенциально-ориентированным отношением автора к действительности, метафизическими тенденциями в художественном осмыслении бытия.

"Персонализм" Некрасова выражает собой специфический для него способ восприятия и осмысления действительности "в лицах" - в формах "личных" поступков, "личного" участия в событиях, "личных" характеров и судеб, "личных" переживаний, отношений, мотиваций, интерпретаций происходящего во внешнем мире или в человеческой душе.

"Антропологизм" Некрасова находит свое воплощение в его внимании не только (а может быть, и не столько) к "внешнему", в социальном пространстве существующему и социальным образом действующему индивиду, но и к трем уровням и рассмотренным выше аспектам (морально-идеологическому, культурно-историческому, ментально-психологическому, экзистенциально-ценностному и метафизически-бытийному) бытия "внутренней" личности.

"Экзистенциализм" Некрасова поразительным образом соединяет более всего занимающее поэта сугубо личностное измерение бытия с метафизическим масштабом воплощаемого художником личностного мироотношения. В смыслоутверждающем плане онтологическая природа некрасовской метафизики обнаруживает себя в художественном выражении переживания и осмысления человеческих страданий как универсальной природы человеческого бытия, а "экзистенциальная" концепция всего некрасовского творчества имеет своим корнем представление поэта о всеобъемлющем и неустранимом трагизме человеческого существования в мире и трагизме человеческого самосознания.

Но трагическая природа человеческой обреченности миру "пошлости и рутины" находит у Некрасова не менее абсолютный противовес в экзистенциально же понимаемом предписании человеку исполнения своего предназначения - утверждения духовных ценностей в собственном выборе и поступке!

стр. 72