ДИАЛОГИ ПЛАТОНОВА И ШОЛОХОВА В ЛИТЕРАТУРЕ XX ВЕКА

ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 19 февраля 2008
ИСТОЧНИК: http://portalus.ru (c)


© Т. М. ВАХИТОВА

В преддверии юбилейного шолоховского года была издана книга Н. В. Корниенко, посвященная сопоставительному анализу творческих стратегий Шолохова и Платонова. Неожиданность этого исследования объясняется прежде всего соединением писательских имен, которые критика и наука постсоветского времени всегда противопоставляла, считая, что один из них является представителем официоза, увенчанным всеми лаврами и почестями советского государства, а другой незаслуженно обиженным властью. Более того, в литературоведении, начиная с 1990-х годов, возникла парадоксальная ситуация: чем сложнее и интереснее становилось современное платоноведение, тем ощутимей возрастало раздражение против Шолохова и исследователей его творчества. Н. В. Корниенко разрушает эту бинарную оппозицию, справедливо полагая, что навязанная ласка вряд ли лучше, чем скрытая ненависть. Кроме того, исследователь обращает внимание на глубинные проблемы - факты совпадения определенных биографических, историко-литературных, сюжетных и текстологических моментов, которые свидетельствуют о наличии точек сближения писателей в общем социокультурном и метафизическом пространстве русской литературы советского периода. Многочисленные исследователи творчества как Платонова, так и Шолохова никогда не пытались определить эти точки, намечающие определенные пути к раскрытию тайны их дружбы, о которой до недавнего времени не вспоминали. Вот темы, позволившие автору рецензируемой книги провести научные параллели. 1. И Шолохов, и Платонов не получили высшего образования, но художнический дар позволил обоим в молодости создать выдающиеся произведения. 2. Они входили в литературу через пролетарские направления в 1920-е годы. Шолохов был связан с журналами "Молодая гвардия" и "Октябрь", а Платонов - с Пролеткультом, "Кузницей" и "Молодой гвардией". 3. Они не отличались особой этикетностью поведения, с большим трудом устанавливали связи в литературной среде. 4. Ни Шолохов, ни Платонов не просили одобрения своей литературной работы у Горького в отличие от многих других писателей советского времени. 5. В сложной жизни первых советских десятилетий они отдавали приоритет нелитературным событиям (Платонов - мелиоративным работам и изобретательству, Шолохов - судьбам вешенцев). 6. И Шолохов, и Платонов были философами и поэтами русской провинции. 7. Оба утверждали не раз, что многие тенденции советского литературного процесса не являют новый, а тем более мировой, этап развития литературы. 8. Наконец, Н. В. Корниенко убедительно показывает, что не только тексты Платонова нуждаются в воскрешении, но и тексты Шолохова: "Это та филологическая задача, которая в новом веке вырастает до масштаба общекультурной" (с. 24).

Можно с определенной долей гипотетичности сформулировать сверхзадачу, разрешить которую стремился автор рецензируемой книги. С одной стороны, Н. В. Корниенко пытается сквозь наслоения времени, через тонкие комментаторские ходы, текстологию, биографию, "массовую жизнь эпохи" понять природу взаимоотношений Платонова и Шолохова, с другой - наметить и определить новые "болевые точки" истории литературы 1920 - 1930-х годов, мимо которых "в порыве концептуальности" проходило современное литературоведение. Многие выводы и положения исследователя основываются на новых архивных данных из фондов Государственного издательства художественной литературы, издательства "Советский писатель", документах Союза писателей СССР, материалах ОГПУ-НКВД-НКГБ и т. д. Другой, не менее важный пласт источников связан с периодикой 1920 - 1930-х годов, среди которых попадаются такие раритеты, как журналы "Читатель и писатель", "Народное просвещение", "Безбожник у станка", "Антирелигиозник", "Журнал крестьянской молодежи" и мн. др. Третья базисная составляющая этой книги - текстология. Введенная фрагментарно в общее поле исследования, она определяет направление исследовательского поиска, очерчивает определенную зону проблемного материала, позволяя проникнуть в сферу авторского сомнения (Н. В. Корниенко принадлежит приоритет в разработке этой темы, весьма существенной для литературы советского периода) и общего идеологического контекста эпохи.

Выделенные аспекты исследования решаются Н. В. Корниенко неординарно и оригинально. Автор избирает совершенно неожиданный научный дискурс - анализ творческих отношений Шолохова и Платонова через проблему "читателя". Этот читатель существует у них как особый герой, имеющий собственную биографию, типологию, структуру мышления и форму изъяснения и, что немаловажно, отражающий некоторым образом авторские интенции. Лексема "читатель книг", наследуемая из творческого опыта символизма, означает путешествие, духовное странничество, связанное одновременно и с процессом философского постижения бытия, и реалиями насущной жизни. С другой стороны, имеется реальный читатель произведений Платонова и Шолохова, обладающий всеми перечисленными свойствами персонажей и собственным трагическим опытом жизни на сломе разных эпох, культур, психологических моделей жизни. Именно он, этот реальный читатель, соединял в своем восприятии Шолохова и Платонова, обладающих органичным художественным даром. На него ссылался не вступающий в критические дискуссии Шолохов, не имеющий склонности к объяснению своих творческих принципов и художнической позиции. К нему обращался с неподражаемым юмором Платонов, подчеркивая, что "взятое из людей и народа, я возвращаю им же, обкатав и обмакнув все это в себя самого. Ежели я имею запах - талант, а не вонь - чернильницу, меня будут есть и читать" ("Фабрика литературы " ).

Монография Н. В. Корниенко состоит из трех частей и приложения. Первая часть, озаглавленная "Книжно-читательские коллизии шолоховского текста", объединяет шесть глав. В них представлены в сложном историко-литературном и политическом контексте разные группы шолоховских персонажей, являющихся читателями и интерпретаторами самой разнообразной литературы (от Библии, классики, сказок до советских агиток, листовок и постановлений). В романе "Тихий Дон" автор монографии выделяет несколько линий развития этой читательской темы: "дом любителя книг, читателя "Русского богатства" купца Мохова; штокманский просветительский кружок, здесь читается книга по истории казачества, в которой "доступно и зло безвестный автор высмеивал скудную казачью жизнь"; имение старого Листницкого, поклонника историософских взглядов Мережковского; дед Гришака Коршунов, толкующий по Св. Писанию разлом хуторской жизни; московско-петербургский дом офицера Горчакова и т. д." (с. 42). И в этом каждом культурно-социальном "топосе" обсуждаются вопросы, соответствующие по многим своим параметрам бурным литературным дискуссиям конца 1920-х годов о психологизме, "новом реализме", формальной "учебе" у классиков, которые навязывались "сверху" молодой и наивной литературе. Анализируя стилистические особенности романа М. Шолохова, комментируя скрытые реалии литературного контекста, исследователь отмечает авторскую иронию, направленную на снижение модных политических тезисов того времени. Главным противоречием, закрепленным в поэтике "Тихого Дона", является столкновение двух взаимосвязанных тем - "личного письма и политического текста" (с. 47). Если эпистолярный фонд романа содержит мощный психологический срез современной жизни, направленный на объединение людей, то все политические тексты служат лишь разжиганию вражды, нена-

стр. 209


--------------------------------------------------------------------------------

висти, борьбы. Именно этот политический слой вырастает до невероятных размеров, свидетельствуя о власти риторики над человеком в истории и культуре XX века. И "Тихий Дон" (как, впрочем, и "Поднятая целина") сближается в этой констатации с "Сокровенным человеком" и "Котлованом" А. Платонова.

Рассматривая библейские аллюзии в "Тихом Доне", Н. В. Корниенко справедливо замечает, что в библейской теме Шолоховым "сознательно эксплицированы самые разные явления культуры первых десятилетий XX века, так или иначе связанные с опытом прочтения русской революции через Библию" (с. 51). По ее мнению, "библейский текст в романном пространстве "Тихого Дона" выступает не как архаический, а как идеальный, задающий иерархические отношения между реальным сознанием и истиной-правдой, которая не отдается Шолоховым ни одному из героев-идеологов" (с. 52). Если по отношению к литературе советского периода не раз высказывались мнения, что библеистика того или другого писателя или поэта служит определенным культурным кодом для характеристики времени (проявляясь в отдельных мыслях, словах, сюжетах, заимствованных из "вечной" книги), либо отражает внутренние и внешние события жизни художника (тайную или явную воцерковленность), то вопрос о влиянии идей Св. Писания на философско-мировоззренческую сферу литературного произведения, да еще и "Тихого Дона", ставится впервые. Все приведенные автором монографии примеры весьма убедительны, хотя и здесь можно что-то уточнить, что-то добавить, что-то подвергнуть сомнению. Одно бесспорно - эту тему следовало бы продолжить, развернув аргументацию и расширив исследуемый материал.

Образ читателя, как познающего и познаваемого, как читающего и нечитающего, в монографии Н. В. Корниенко дополняется рассмотрением иронично окрашенного образа "мыслящей интеллигенции", появляющегося у Шолохова и имеющего свои эквиваленты у Платонова ("дубъект", "субъект-объект" истории), анализом смеховой стихии "Поднятой целины" ("брехня" Щукаря) и романа "Они сражались за Родину" (образ жены Звягинцева - Настасьи Филипповны), читательских аллюзий в рассказе А. Платонова "Фро". Несмотря на пародийный и юмористический характер воссоздаваемых писателями проблем, следует отметить, что возникающие на сломе "двух языковых точек зрения" явления несут сложный и весьма значительный смысл. Речь идет о сознании и самосознании личности, в которые включаются через книжный пласт элементы нечетких форм рефлексии, заставляющей героев и Шолохова, и Платонова в случае необходимости выбирать определенную позицию между "правильными", "завлекательными", "хорошими" книжками, от которых, по словам Звягинцева, "кружение в глазах", и естественным языком жизни.

Вторая часть монографии Н. В. Корниенко "Песни и "песенное слово" в поэтике Платонова и Шолохова: литературные и иные контексты" является центральной, объединяя и укрупняя проблематику предыдущих и последующих частей. Песенные аллюзии и реминисценции, несущие, с одной стороны, архетипические коннотации, с другой - характеристику новой современной реальности, рассматриваются автором при помощи "тройного", если так можно сказать, методологического ключа. Автор монографии не только выявляет источник "цитирования" песни (реальный или имитационный), что само по себе далеко не просто, не только описывает принцип поэтики, связанный с введением "песенного" материала в текст произведения, но и производит реконструкцию "исторического, культурного и литературного контекста, т. е. той "суммы контекстов", которую "запомнил" и на которую ответил шолоховский и платоновский текст в той или иной воссозданной "песенной" ситуации..." (с. 82). В качестве первоочередной задачи Н. В. Корниенко выдвигает тезис о необходимости создания типологии описания многообразных "песенных ситуаций" в литературе 1910 - 1920-х годов, которая несла тот песенный заряд, который больше не повторился в XX веке. Анализируя богатый, разнообразный, имеющий тонкий эмоционально-психологический подтекст песенный материал платоновского "Чевенгура" и шолоховского "Тихого Дона", автор монографии приходит к выводу о том, что в осмыслении "песенного слова" у Платонова доминировал философский аспект. Писателю удалось создать универсальную модель "поющего мироздания", где звучит и поет не только природа и человек, но и странный вещный мир, техника и железо, даже воздух и пространство пропитаны "строфами песни". В этом песенном звучании мира заключены, по мнению исследователя, многие философские образы-символы: "и дорога-путь, и понимание (диалог), и купол (колокол) неба, и конец, и начало" (с. 92 - 93). Песенная стихия у Платонова оживляет реальность и делает ее более трепетной и вместе с тем одухотворенной, наполненной лирической интонацией философского раздумья. У Шолохова через песню входит в роман "большое" эпическое время, в которое отдельными вкраплениями включены биографии всех героев: "песни их предсказывают, деромантизируют и объясняют" (с. 121). Песня в главном романе Шолохова может возникать случайно, и ее появление может быть не мотивировано, она замедляет время, определяет момент истины, в котором соединяются трагические мотивы памяти и современной эпохи, она сама выступает "высшим объяснением новейшей русской истории" (с. 124). Опираясь на значительный

стр. 210


--------------------------------------------------------------------------------

массив песенного материала, Н. В. Корниенко выявляет пути актуализации каждым писателем той или иной структурной модели, формирующей различные изобразительные пласты прозы и образы "песенников". Это традиционное историко-литературное исследование, основанное на анализе текста, окружено разветвленной сетью самодостаточных и вместе с тем тесно связанных между собой сюжетов и мотивов, каждый из которых мог бы составить отдельную книгу. Можно отметить блистательное исследование, посвященное отражению русской частушки и всех ее модификаций (припевки, коротушки, при-гудки, приговорки, прибаски, вертушки, сбирушки и т. д.) в прозе Шолохова, Платонова и многих других писателей-современников. Нельзя не обратить внимание и на сюжет, связанный с историей русской гармошки, которую в 1920-е годы называли "похабным инструментом" и пытались приспособить на "службу комсомолу и партии". Историко-литературный комментарий к этой теме при всем ее "сюрреалистическом" звучании показывает стремление власти под разными предлогами либо заставить замолчать "вольных" гармонистов, либо заставить исполнять другую, "культурную" или "политическую", музыку на "красных посиделках". Особое, философское звучание обретает песенная тема при анализе колокольного звона в романе Платонова "Чевенгур", который носит реалистический и метафизический характер. Музыка колокольного звона выступает у Платонова, по мнению Н. В. Корниенко, то как "проповедь", то как символ церковной духовности, то как "звучащая софийность материи" (термин В. Ильина), сопровождая кульминационные точки сюжета. В круг песенной культуры, которая подвергалась тоталитарному разрушению, внедрялись и другие мотивы. Один из них связан с бытованием главной политической мелодии времени, "песни борьбы" - "Интернационала". Этот пролетарский гимн еще с революционных времен являлся оппозицией не только народным, лирическим песням, но и всяким проявлениям душевного, сердечного, индивидуализированного человеческого звучания. Автор видит серьезное подтверждение своим наблюдениям и выводам в опыте разных поэтов - С. Есенина, В. Маяковского, Б. Корнилова и др., прозаиков - И. Эренбурга, В. Зазубрина, Б. Пильняка, М. Булгакова, Ф. Панферова и мн. др. Гимн "Интернационал" являлся не только символом веры, маркировкой времени, но и служил вектором национально-исторического пути России, поэтому почти все писатели старались в каком-либо виде ввести его в текст произведения. Любопытно, что основоположник социалистического реализма - М. Горький - в своих текстах 1910 - 1920-х годов не упоминал "Интернационала". Да и казаки-коммунисты у Шолохова в "Тихом Доне", в "Поднятой целине", как и революционеры в "Чевенгуре", не поют пролетарский гимн, возвещая о крахе агитпроповской кампании по внедрению в русскую жизнь интернациональной эстетики, "нового фольклора", "агитпоэзии". К этому разделу совершенно естественно примыкают главы о "новинах" - новых советских ритуалах, внедряемых в жизнь сухой строкой постановлений и кричащей лексикой пропаганды. И в этом случае и Платонов, и Шолохов сохраняют верность традиции, либо не откликаясь на "требование времени" (Шолохов), либо подвергая его смеховой коррекции (Платонов).

Именно анализ отношений писателей к традиции и составляет суть третьей части монографии Н. В. Корниенко - "Современность и традиция". В ней речь идет о понимании эпохой традиций Пушкина в связи с юбилеем 1937 года, о литературном существовании Платонова и Шолохова в 1940 году. Автор предпринимает усилия для создания литературных хроник, раскрывающих особенности литературной жизни этих лет, подводящих итоги развитию литературного процесса 1920 - 1930-х годов, а также выявлению литературного и общественного поведения Шолохова и Платонова, которые не участвовали в пушкинских торжествах 20 февраля 1937 года во время IV Пленума Правления Союза писателей СССР. Платонов накануне Пленума уезжает из Москвы, опубликовав в январе статью "Пушкин - наш товарищ". Шолохов отказывается приехать в Москву в феврале, а в июне - в Испанию на антифашистский конгресс. Мотивировки этого отказа, по мнению исследователя, содержатся в четвертой книге "Тихого Дона", где автор выражает свое отношение к новой волне репрессий, показывая распадение семьи Пантелея Мелехова. Хроника 1940 года оказалась весьма своеобразной. Главные события литературной жизни не свершились - не появился в печати и исчез роман А. Платонова "Путешествие из Ленинграда в Москву", а завершенная эпопея "Тихий Дон" не получила достойного освещения в критике. История осмысления этих событий представляет сложное и запутанное действо, понять которое помогают не только старые публикации статей и писем, но и новые архивные источники и даже простые письма читателей, ранее не публиковавшиеся в связи с их "неправильной" точкой зрения.

В качестве приложения в книге Н. В. Корниенко републикован "Песенник. Красное знамя" (М., 1930), позволяющий современному читателю убедиться в характере существовавшей в то время "песенной" культуры и некоторым образом соотнести выводы автора с материалом. Здесь также помещены письма читателей о "Поднятой целине" и "Тихом Доне", в которых затрагиваются (пусть в наивной и странной теперь форме) те спорные и сложные литературные проблемы, ко-

стр. 211


--------------------------------------------------------------------------------

торые обсуждают специалисты во всем мире до настоящего времени.

Книга Н. В. Корниенко, касающаяся, казалось бы, далеких от современности тем и мотивов, тем не менее провоцирует на обсуждение, полемику. Некоторые ее замечания и тезисы затрагивают "модные" методологические проблемы, побуждая в данном случае уже читателей монографии к расширению, осмыслению и пересмотру устоявшейся теоретической базы, формулировке вопросов и осознанию предстоящих задач. Среди них можно назвать непростой вопрос о сочетании концептуального литературоведения и публикаторской, комментаторской деятельности ученых. Всегда ли долгая и кропотливая комментаторская работа приводит к пересмотру или серьезной коррекции устоявшихся взглядов на творчество какого-либо писателя или на определенную литературную эпоху? Каковы границы мифопоэтического анализа? Не происходит ли в связи с анализом мифопоэтического пространства слишком серьезный "отлет" исследователей от исторической эпохи, когда художник "парит" в архетипических мотивах, теряя свой реальный облик? Существуют ли замкнутые и линейные художественные системы, или они находятся в постоянном диалоге друг с другом, а их отношения носят неупорядоченный и нелинейный характер? Доступно ли их осмысление научному знанию, или и здесь возникает проблема ненаучного знания, которая сейчас реабилитируется в истории и культуре? В чем состоит онтологическое различие творчества и религии, науки и религии? Может ли научная онтология взаимодействовать с религиозной онтологией, или они существуют в разных плоскостях? На эти и многие другие вопросы в книге Н. В. Корниенко есть ответы: некоторые из них четко и точно сформулированы, другие вытекают из самого анализа материала и выводов, третьи и четвертые возникают на сломе исторического комментария и теоретического обобщения, а остальные уже приобретают реальные очертания в сознании читателей.

В целом монография Н. В. Корниенко - содержательная, концептуально новая и принципиально значимая работа. Она вводит нас в обсуждение не только реального, всегда сложного и уже трудно описываемого исторического континуума литературы 1920 - 1930-х годов с его явными и тайными побудительными мотивами, но и представляет на обсуждение многие важные теоретические и методологические проблемы, к которым с интересом отнесется каждый, имеющий склонность к размышлениям о сути мира и человека в XX веке.

стр. 212

Похожие публикации:



Цитирование документа:

Т. М. ВАХИТОВА, ДИАЛОГИ ПЛАТОНОВА И ШОЛОХОВА В ЛИТЕРАТУРЕ XX ВЕКА // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 19 февраля 2008. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1203429970&archive=1203491298 (дата обращения: 19.03.2024).

По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):

Ваши комментарии