есть одно из самых замечательнейших лиц той эпохи", - констатировал Пушкин в предисловии к первому изданию "Полтавы".1 И далее в этом предисловии - отсылка к популярным произведениям современной русской словесности, Мазепе посвященным. "Некоторые писатели хотели сделать из него героя свободы, нового Богдана Хмельницкого" (прямой намек на агитационно-пропагандистскую поэму К. Ф. Рылеева "Войнаровский"). "Некто в романтической повести изобразил Мазепу старым трусом, бледнеющим пред вооруженной женщиною, изобретающим утонченные ужасы, годные во французской мелодраме и пр." (отсылка к недавно появившейся в "Невском альманахе" "исторической повести" Е. П. Аладьина "Кочубей").

Оба противоположных друг другу литературных "представления" Мазепы кажутся Пушкину крайними и не соответствующими исторической характеристике этого "замечательнейшего лица": "История представляет его честолюбцем, закоренелым в коварстве и злодеяниях, клеветником Самойловича, своего благодетеля, губителем отца несчастной своей любовницы, изменником Петра перед его победою, предателем Карла после его поражения: память его, преданная церковной анафеме, не может избегнуть проклятия человечества". Подобная характеристика отрицательна, но именно она должна, по мнению автора "Полтавы", формировать естественное "человеческое" отношение к герою. Тут же Пушкин ставит задачу представленной читателю поэмы: "объяснить настоящий характер мятежного гетмана, не искажая своевольно исторического лица" (V, 335; курсив мой. - В. К.).

Отправной точкой этого сложнейшего характера становится одно важное обстоятельство: Мазепа по типу своего характера - поэт.

Поэт в представлении Пушкина - человек особенный. Цель его жизни составляет особенная "высокая страсть": "для звуков жизни не щадить" - так определяет ее автор "Евгения Онегина" (VI, 8). Герой же романа в стихах, в отличие от автора, принципиально непоэт даже по образу мышления. "Бранил Гомера, Феокрита; / За то читал Адама Смита..." (VI, 8). Ср. авторское "я": "Читал охотно Апулея, / А Цицерона не читал..." (VI, 165). В этом заключается основная "разность между Онегиным и мной" (VI, 28), о которой автор постоянно напоминает читателю. Многие беды личности Онегина и даже его "русская хандра" оказываются следствием того, что он не имеет "высокой страсти". Но и он в иные минуты осуществляет тип поэтического (особенного) поведения: "Как походил он на поэта, / Когда в углу сидел один..." и т. д. (VI, 184; курсив мой. - В. К.). Даже отъявленный непоэт в критические моменты своей жизни может вести себя как поэт.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Пушкин. Полн. собр. соч. [М.; Л.], 1948. Т. V. С. 335. Далее ссылки на это издание в тексте.



стр. 22


--------------------------------------------------------------------------------

Поэту же судьба особенно покровительствует и дает блестящие возможности добиться в жизни того, чего бы никогда не добился непоэт. Почему Мария влюбилась в старика-гетмана? Потому что он "гетман"? Нет, здесь Пушкин весьма основательно отмечает: "Мария (или Матрена) увлечена была, говорили мне, тщеславием, а не любовью: велика честь для дочери генерального судьи быть наложницею гетмана!" (XI, 164). Мария избрала для себя эту "невеликую" честь именно потому, что полюбила в Мазепе поэта:



Зачем она всегда внимала
Те песни, кои он слагал,
Когда он беден был и мал,
Когда молва его не знала;
Зачем с неженскою душой
Она любила конный строй
И бранный звон литавр и клики
Пред бунчуком и булавой
Малороссийского владыки...





(V, 22; курсив мой. - В. К.)

"Песни" Мазепы почему-то оказываются неотделимы от его "конного строя".

О том же таланте Мазепы поэт вспоминает и в финале поэмы, отвечая на вопрос: "Прошло сто лет - и что ж осталось / От сильных, гордых сих мужей?.." "Осталась" не память о "мятежном гетмане", не его слава или позор, а лишь его поэтические свершения: то, что обыкновенно остается в памяти людской от поэта.



...Лишь порою
Слепой украинский певец,
Когда в селе перед народом
Он песни гетмана бренчит,
О грешной деве мимоходом
Казачкам юным говорит.





(V, 64; курсив мой. - В. К.)

Первое упоминание о "песнях" Мазепы сопровождено в поэме историческим примечанием: "Предание приписывает Мазепе несколько песен, доныне сохранившихся в памяти народной. Кочубей в своем доносе также упоминает о патриотической думе, будто бы сочиненной Мазепою. Она замечательна не в одном историческом отношении" (V, 65; курсив мой. - В. К.).

Единственная песня Мазепы, получившая высокую пушкинскую оценку, сохранилась в составе "доноса на гетмана-злодея", поданного генеральным судьей Кочубеем: по указанию доносчика, в ней содержалось "значное противу державы великого государя противление".2 Отрывок из нее был приведен в приложениях к третьей части "основного исторического источника"3 пушкинской "Полтавы" - книги Д. Н. Бантыша-Каменского "Исто-


--------------------------------------------------------------------------------

2 Цит. по: Костомаров Н. И. Руина. Мазепа. Мазепинцы: Исторические монографии и исследования. М., 1995. С. 621.

3 Характеристику этого источника см.: Измайлов Н. В. Пушкин в работе над "Полтавой" // Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л., 1975. С. 11 - 13, 29 - 31.



стр. 23


--------------------------------------------------------------------------------

рия Малой России".4 В более полном виде "Дума гетмана Мазепы" впервые появилась в составе сборника М. А. Максимовича "Малороссийские песни" (1827). Первоначально Пушкин собирался привести ее "для любителей" в примечаниях к поэме (V, 329):



Все покою щире прагнуть,
А не в еден гуж тягнуть;
Той направо, той налiво,
А все браття: то-то диво!
Не маш любви, не маш згоды;
От Жовтои взявши Воды
През неправду все пропали
Сами себя звоевали!

Ей, братища, пора знати,
Що не всем нам пановати,
Не всем дано всее знати
И речами керовати!
На корабель поглядимо,
Много людей полечимо,
Однак стирник сам керуеть,
Весь корабель управуеть.

Пчулка бедна матку маеть,
И оное послухаеть.
Жалься, Боже, Украины,
Що не вкупе маеть сыны!
Едень живеть и с поганы,
Кличеть: "Сюды, отаманы!
Идем матки ратовати,
Не даймо ей погибати".

Другой ляхом за грош служить,
По Вкраине и той тужить:
"Мати моя старенькая!
Что ты вельми слабенькая?
Розно тебя розшарпали.
Кгды аж по Днепр туркам дали.
Все то фортель, щоб слабела
И аж в конец сил не мела".

Третий Москве юж голдуеть
И ей верне услугуеть.
Той на матку нарекаеть
И недолю проклинаеть:
"Лепше було не родити,
Нежли в таких бедах жити".
От всех сторон ворогують,
Огнем, мечем руинують.

От всех не машь зычливости,
А ни слушной учтивости,






--------------------------------------------------------------------------------

4 Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России. М., 1822. Ч. 3. С. 198.



стр. 24


--------------------------------------------------------------------------------



Мужиками называють,
А подданством дорекають,
Чом ты братов не учила,
Чом от себе их пустила?
Лепше було пробувати
Вкупе лихо отбувати.

Я сам бедный не здолаю
Хиба тильки заволаю:
Ей, панове енералы,
Чему ж есте так оспали?
И вы, панство полковники,
Без жадной политики,
Озметеся все за руки,
Не допустеть горкой муки

Матце своей болш терпети!
Нуте врагов, нуте бити!
Самопалы набувайте,
Острых шабель добувайте,
А за веру хочь умрете
И вольностей боронете!
Нехай вечна буде слава
Же през шаблю маем права.5





Историческую значимость "Думы гетмана Мазепы" понимал уже доносчик, приложивший ее к своей жалобе, долженствующей доказать "нелояльность" гетмана к порабощению Украины "московитами". В этом смысле "патриотическая дума" представляла собою ранний образчик "вольной русской поэзии", расцветшей пышным цветом уже во второй половине XVIII столетия.

Пушкин, однако, точно почувствовал собственно художественную значимость сочинения мятежного гетмана. Его дума, являясь произведением рубежа XVII-XVIII веков, выламывалась из традиций тогдашнего "книжного" стихосложения, ориентированного на польскую силлабическую традицию. Автор "думы" представил яркую литературную имитацию народных украинских "дум", использовав их тоническую основу. "Патриотическая дума" близка к тем образчикам "глатких и слатких" поющихся стихов, которые привел В. К. Тредиаковский в "Новом и кратком способе к сложению российских стихов...": такие "сладко и гладко поющиеся стихи не нуждаются в стопах".6 При этом они, снабженные парной женской рифмой, тяготеют к скандированию по "хореическому" типу.

Кроме того, по своему ритму эта "дума" оказывается близка латинским тоническим гимнам (например, гимну "Pange linguam"); и эта "гимновая" основа определяет ее особенное поэтическое воздействие, точно почувствованное Пушкиным.

Между тем в восприятии современной критики эта "дума" стала едва ли не основным аргументом упреков Пушкину в том, что он отступил от исто-


--------------------------------------------------------------------------------

5 Текст "Думы гетмана Мазепы" приводится в том виде, в каком она представлена в архивном "деле Кочубея": "Сию песню читаючи и уважаючи один всечестний и розумный отец архимандрит дал мне оную и радил в спряту добром держати" (Костомаров Н. И. Указ. соч. С. 621). Более развернутый текст см.: Уманец Ф. М. Гетман Мазепа: Историческая монография. СПб., 1897. С. 162 - 167.

6 Томашевский Б. В. Стилистика и стихосложение: Курс лекций. Л., 1959. С. 325 - 326.



стр. 25


--------------------------------------------------------------------------------

рической правды при создании характера мятежного малороссийского гетмана. Многие читатели попросту посчитали, что Пушкин, изобразивший Мазепу "хитрым честолюбцем, коварным обольстителем и хладнокровным злодеем", следовал за упоминавшейся выше повестью Е. Аладьина "Кочубей".7 Так, В. Д. Комовский, брат лицейского товарища Пушкина, заметил в письме к А. М. Языкову: "Пушкин так спустился, что в Полтаве слепил незавидную повесть. Хотя он и подшучивает над Аладьиным, однако же, кажется, читая Пушкина, будто он повесть Аладьина только в стихи переложил".8

""Полтава" не имела успеха", - констатировал несколько позднее Пушкин (XI, 164). Восприятие новой поэмы критикой стало симптоматичным в том отношении, что знаменовало "охлаждение" публики к поэту. Ф. В. Булгарин сразу же определил "Полтаву" "третьим по достоинству сочинений Пушкина", поставив ее "ниже" нашумевших "южных" поэм. В его статье содержался упрек поэту в некоторой "легковесности" и антиисторичности: "Поэмы Пушкина суть великолепные панорамы, природа в отдалениях: в этих видах много прекрасного, но все показывается что-то неявственно". Неправильна историческая трактовка "мятежного гетмана": "Мазепа в поэме жестоко обруган, но не представлен в том виде, каким изображает его история. Одна дума, сочиненная Мазепою и напечатанная в "Истории Малороссии" Бантыша-Каменского, сильнее рисует характер Мазепы, нежели все бранчивые эпитеты, данные ему автором поэмы "Полтава"".9

Н. И. Надеждин в "Вестнике Европы", поддержав ощущения литературной "публики", "утомившейся, наконец, зевать на закатившееся светило", объявил: ""Полтава" есть настоящая Полтава... для Пушкина! Ему назначено здесь было испытать судьбу Карла XII!..". А в подтверждение тезиса об "антиисторичности" привел даже заключительные стихи из думы Мазепы: "Самое проклятие, тяготеющее над его (Мазепы. - В. К.) памятью, обличает в нем силу характера. (...) Грешно было бы думать, что не было ни отчизны, ни свободы для человека, утешавшего себя сею мыслию:



Нехай вечна будет слава,
Же през шаблю маем права!"10





Думы гетмана Мазепы коснулись и "защитники" новой пушкинской поэмы. И. В. Киреевский усомнился в ее подлинности ("неизвестно, когда написана сия дума и даже не достоверно, точно ли она сочинена Мазепой"11). М. А. Максимович резонно возразил, что эту думу, "равно как и другую песню Мазепы, под именем "Чайка" известную, нельзя принимать за чистую монету".12

Подобные "антикритики" оказались явно неудачны. Над "сомнением" Киреевского посмеялся еще Надеждин, резонно заметив, что "несомненных" и однозначно толкуемых документов, принадлежащих к этой эпохе,


--------------------------------------------------------------------------------

7 См.: Бестужев-Рюмин К. Н. К поэме Пушкина "Полтава" (заметка) // Библиограф. 1888. N 12. С. 379 - 380.

8 Исторический вестник. 1883. Т. XIV. С. 529.

9 Булгарин Ф. В. Разбор поэмы "Полтава", соч. Александра Сергеевича Пушкина // Пушкин в прижизненной критике. 1828 - 1830. СПб., 2001. С. 136 - 137. Курсив мой. - В. К.

10 Надеждин Н. И. "Полтава", поэма Александра Пушкина//Там же. С. 166 - 167, 172.

11 Киреевский И. В. О разборе "Полтавы" в 15 N "Сына Отечества и Северного Архива" // Там же. С. 145.

12 Максимович М. А. О поэме Пушкина "Полтава" в историческом отношении // Там же. С. 183, 185.



стр. 26


--------------------------------------------------------------------------------

почти не сохранилось и что не дело "журнальной красавице" приниматься за "археологическую критику". А построения Максимовича опровергались той исходной пушкинской данностью, что его Мазепа является поэтом: ведь поэт, согласно традиции, не умеет ни лгать, ни притворяться. И очевидные недостатки его личности должны искупаться очевидной же истиной: он поэт...

* * *

Те персонажи поэтических произведений Пушкина, которые обозначены как поэты, обыкновенно выступают в двух ипостасях.

Это могут быть образы предельной житейской наивности: таков, например, Ленский из "Евгения Онегина", "поэт неведомый, но милый" (М. Ю. Лермонтов), которого современники по причине этой наивности прямо сопоставляли с личностью автора. А. С. Хомяков в письме к Н. М. Языкову, передавая известие о гибели Пушкина, с горечью охарактеризовал происшедшую дуэль с Дантесом как "жалкую репетицию Онегина и Ленского".13

Но явно автобиографические черты несет на себе и другая разновидность пушкинских поэтов: откровенные авантюристы, склонные к риску "ловцы удачи". Поэтом оказывается Дон Гуан из "Каменного гостя". Его стихи, положенные на музыку, поет Лаура, а сам Гуан называет себя "импровизатором любовной песни". Этой данности пушкинского героя, по мнению А. А. Ахматовой, достаточно для того, чтобы истолковать "маленькую трагедию" как "не просто новую обработку мировой легенды о Дон Жуане, а глубоко личное, самобытное произведение Пушкина, основная черта которого определяется не сюжетом легенды, а собственными лирическими переживаниями Пушкина, неразрывно связанными с его жизненным опытом".14

Мазепу и Дон Гуана, воспринятых в роли поэтов, объединяет то, что оба они - сочинители "нелегальных", "потаенных" текстов. Кочубей использует "патриотическую думу" Мазепы как материал для "доноса на гетмана-злодея" и, соответственно, воспринимает ее как запретный, "неподцензурный" текст, имеющий открытую политическую антигосударственную установку. Другие "песни гетмана" - тоже "потаенные" от властей - "бренчит" "слепой украинский певец", цензуре неподвластный, и комментирует их соответствующим образом... Песня же на слова Дон Гуана, которую исполняет Лаура, тоже явно запрещенная: артистка поет ее как своеобразный вызов тому обществу, которое собралось на ужин, - поет специально для того, чтобы разозлить слишком "правильного" Дон Карлоса, своего "угрюмого гостя" (VII, 145).

Столь же "потаенным" сочинителем оказывается персонаж из "Бориса Годунова", называемый то "Григорием", то "Самозванцем" (он называется еще "Димитрием", но персонаж с последним - царским - именем к поэтическому творчеству непричастен). Отличительной чертой монаха Григория Отрепьева является как раз то, что Господь его "книжному искусству вразумил". При этом игумен Чудова монастыря, сообщая патриарху о бегстве монаха, подчеркивает: "...и был он весьма грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от Господа Бога..." (VII, 24; курсив мой. - В. К.). Сочинение канонов, т. е. религиозных гим-


--------------------------------------------------------------------------------

13 Хомяков А. С. Полн. собр. соч. М., 1900. Т. VIII. С. 38.

14 Ахматова А. А. "Каменный гость" Пушкина//Ахматова А. А. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 83, 93 - 94.



стр. 27


--------------------------------------------------------------------------------

нов, церковных песнопений в похвалу святых или праздников, требовало немалого поэтического мастерства, закрепленного традициями литургического творчества. Поэтика канона отмечена торжественной статичностью, медлительной витиеватостью - сочинить такое произведение было очень непросто.15 Классиками канона были "старые книжники" - Андрей Критский, Иоанн Дамаскин, Косьма Маюмский...

Имя преданного церковной анафеме Григория Отрепьева на этом "фоне", естественно, выглядело "незаконным", а сочиненные этим "книжником" каноны, естественно, оказывались "безличными". Тем более что, ставши Самозванцем, тот же пушкинский персонаж обнаруживает совсем иные поэтические пристрастия, трудно совместимые с традицией православного словотворчества:

Поэт (приближается, кланяясь низко и хватая Гришку за полу)



Великий принц, светлейший королевич!





Самозванец



Что хочешь ты?





Поэт (подает ему бумагу)



Примите благосклонно
Сей бедный плод усердного труда.





Самозванец



Что вижу я? Латинские стихи!
Стократ священ союз меча и лиры,
Единый лавр их дружно обвивает.
Родился я под небом полунощным,
Но мне знаком латинской Музы голос,
И я люблю парнасские цветы.
Я верую в пророчества пиитов.
Нет, не вотще в их пламенной груди
Кипит восторг: благословится подвиг,
Его ж они прославили заране!..





(VII, 53 - 54)

Л. М. Лотман рассматривает монолог Самозванца как "своеобразную интерпретацию" стиля "символов и эмблемат", как "образец украинского барокко, т. е. того литературного стиля, который был усвоен Отрепьевым в школе городка Гощи на Волыни".16 Но этот комментарий имеет отношение не столько к пушкинскому персонажу, сколько к реальному Отрепьеву: в трагедии Пушкина нигде не поминается о первоначальном "украинском" обучении его.

Пушкинского же Самозванца привлек в "латинских стихах" Поэта прежде всего афоризм "Musa gloriam coronat, gloriaque musam" - "Муза венчает славу, а слава музу" (VII, 54). Этот "эмблемат" поэзии в рукописной редакции "Бориса Годунова" ("Комедия о царе Борисе и Гришке Отрепьеве")


--------------------------------------------------------------------------------

15 См.: Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 221 - 243.

16 Пушкин А. С. Борис Годунов: Трагедия / Предисл., подг. текста С. А. Фомичева; коммент. Л. М. Лотман. СПб., 1996. С. 318 - 319.



стр. 28


--------------------------------------------------------------------------------

предварялся показательным обменом реплик Хрущова и Пушкина (которые, в свою очередь, "перебивали" монолог Самозванца):

Хрущов (тихо Пушкину)



Кто сей?





Пушкин



Пиит.





Хрущов



Какое ж это званье?





Пушкин



Как бы сказать? по-русски - виршеписец,
Иль скоморох.





(VII, 269)

Л. М. Лотман указала, что этот, исключенный из печатной редакции, обмен репликами обнаруживал "полное непонимание русским человеком XVII в. того, какое "званье" пиит и какова его роль при дворе короля".17 Но Пушкину эти реплики потребовались не только для подобного указания - и, возможно, "ушли" из печатного текста по соображениям автоцензуры. Чернец Григорий - "пиит". Но на Руси ему уготована участь "виршеписца", которая обеспечивает разве что гарантированное "небытие": кто же знает имя автора "канонов", распеваемых в церкви в качестве "общего гласа"? Для него недействительна та диалектика "славы" и "музы", которая воспета в латинских стихах. Для него, наконец, недействительна способность к "пророчеству", которая отличает истинного "пиита", - какое же "пророчество" может исходить от "скомороха"?

Поэтому Григорий предпочитает стать Самозванцем - и переходит из разряда "пиитов", ободряемых властью, в стан властителей, ободряющих "пиитов". Неведомый поэт в позе униженного просителя, "хватающего за полу", символизирует эту перемену социальной роли. Но за полу-то он "хватает" всё-таки "Гришку", сохранившего память своей прежней социальной роли. "Гришка" примеряет на себя новую роль и потому готов видеть в сочинении поэта "пророчество" о том, о чем сам мечтает:



Когда со мной свершится
Судьбы завет, когда корону предков
Надену я; надеюсь вновь услышать
Твой сладкий глас, твой вдохновенный гимн.





(VII, 54)

Помимо всего прочего, это означает, что сам персонаж, ставши "Самозванцем", перестал быть пиитом - тем, кем был, когда был "Григорием"... Будучи на Руси в положении "виршеписца", поэт Григорий, ощущая абсолютную безысходность этого "звания", предпочел ему сомнительную и опасную роль Самозванца, зато оказался избавлен от необходимости "выпрашивать себе вспоможения" как представитель словесного творчества, неизбежно льстя сильному, от чего не избавлены даже лучшие европейские поэты.


--------------------------------------------------------------------------------

17 Там же. С. 317.



стр. 29


--------------------------------------------------------------------------------

Тот же парадокс судьбы был уготован и Мазепе, который испробовал поэтическое ремесло, "когда он беден был и мал". Поэтому все созданные Пушкиным "поэты", несущие в характере некий "авантюризм", не могут оставаться только поэтами. Более того, поэтическое творчество для них - отнюдь не "призвание". И плоды их творческих вдохновений так и остаются "неизвестными". "Патриотическая дума" Мазепы не приведена далее и в примечаниях к "Полтаве". В нарушение драматической традиции опущен романс на слова Дон Гуана, который поет Лаура. Отсутствуют и образчики литургического сочинительства чернеца Григория, будущего Самозванца.

В данном случае "нетрадиционный" поэтический дар становится некоей характерообразующей данностью трех похожих друг на друга пушкинских персонажей - Самозванца, Мазепы и Дон Гуана. Все они, безусловно, сильные натуры. Все они - носители цельной и искренней любви. Все они - бескомпромиссные "люди идеи", призванные "разрешить" некую "мысль". Это и определяет ту их модель поведения, которая влечет окружающих.

* * *

Парадоксальность исторического и человеческого облика Мазепы Пушкин почувствовал уже при первом "знакомстве" с этим образом - при чтении поэмы Рылеева "Войнаровский" (в начале 1824 г.). Позднее Пушкин так комментировал это "знакомство": "Прочитав в первый раз в Войнаровском сии стихи:



Жену страдальца Кочубея
И обольщенную их дочь,





я изумился, как мог поэт пройти мимо столь страшного обстоятельства" (XI, 160).

И далее наметил собственное отношение к Мазепе - отношение отличного от Рылеева поэта, не игнорирующего "страшных обстоятельств". Это отношение выглядит парадоксальным: "Объяснять вымышленными ужасами исторические характеры и не мудрено и не великодушно. Но в описании Мазепы пропустить столь разительную историческую черту было еще непростительнее. Однако ж какой отвратительный предмет] ни одного доброго, благосклонного чувства! ни одной утешительной черты! соблазн, вражда, измена, лукавство, малодушие, свирепость... [Д(ельвиг) дивился мне, как я мог заняться таковым предметом]. Сильные характеры и глубокая, трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, вот что увлекло меня" (XI, 160; курсив мой. - В. К.).

Но как могли сочетаться в "реальном историческом" лице несомненная сила характера и своеобразное благородство с теми "отвратительными" деяниями, которыми отмечено его историческое бытие? Сложный и противоречивый исторический персонаж "той смутной поры" Пушкин представляет многомерным героем, в котором перемешаны самые разные и самые несхожие нравственные данности.

Это была сознательная установка, отделявшая воззрение Пушкина от позиции Рылеева. Те два стиха из "Войнаровского", которые процитировал Пушкин, присутствуют во второй части рылеевской поэмы:



То трепеща и цепенея,
Он часто зрел в глухую ночь
Жену страдальца Кочубея





стр. 30


--------------------------------------------------------------------------------



И обольщенную их дочь.
В страданьях сих превозмогая,
Молитву громко он читал,
То горько плакал и рыдал,
То дикий взгляд на всех бросая,
Он, как безумный, хохотал.
То, в память приходя порою,
Он очи, полные тоскою,
На нас уныло устремлял.18





Сохранившиеся черновые рукописи Рылеева свидетельствуют о том, что в первоначальных набросках его замысла произведения о мятежном украинском гетмане (наброски трагедии "Мазепа" и др.) была намечена сюжетная линия, отражающая любовь Мазепы и Матрены Кочубей - та самая, которая легла в основу пушкинской "Полтавы".19 При использовании этой линии и характеристика Рылеевым гетмана была соответствующей: "Угрюмый семидесятилетний старец. Человек властолюбивый и хитрый; великий лицемер, скрывающий свои злые намерения под желанием блага к родине".20

Но Рылеев предпочел от нее отказаться: слишком уж "очерняющей" облик вольнолюбивого героя оказывалась эта любовь, странная для восприятия человека XIX столетия.

В единственном опубликованном при жизни Пушкина фрагменте из его "Опровержений на критики" разбираются как раз критические высказывания о "Полтаве" - поэме, которая "не имела успеха" именно потому, что ее главный герой, Мазепа, оказался изображенным "точь-в-точь как и в истории" и высказывания героя "объясняют его исторический характер" (XI, 164). Подобное критическое отношение вроде бы невозможно - но случилось именно так.

В этом фрагменте Пушкин констатирует, что критика действовала по модели, выявленной еще Княжниным в комедии "Хвастун": "Хоть знаю, да не верю" (XI, 164 - 165). Дочь Кочубея влюбилась в 70-летнего старика-гетмана; это известный исторический факт, подробно изложенный в известной "Истории Малой России" Д. Н. Бантыша-Каменского (основного исторического источника и для Рылеева, и для Пушкина). Но этот факт лег в основу литературного произведения - и критика предпочитает усомниться в этой "своенравной страсти" и стремится "подправить" прошедшие уже события!.. Мазепу, помнящего про обиду, учиненную гетману царем Петром, называют "слишком злопамятным". Не верят его восприятию Карла XII как "мальчика, бойкого и отважного". Не верят даже тому, что Мазепа представлен "злым" - "добрым я его не нахожу (отвечает Пушкин), особливо в ту минуту, когда он хлопочет о казни отца девушки, им обольщенной". Откуда это странное желание литературной критики "опровергать" несомненные факты, представленные историей?

Критика оценила как литературно немотивированные именно те деяния мятежного гетмана, которые изображены в "Полтаве" - "точь-в-точь как и в истории". Литературно "неприемлемыми" оказались два "сплетенные" между собой его поступка: незаконное "соблазнение" старцем молодой красавицы, дочери генерального судьи, и столь же "незаконная" измена


--------------------------------------------------------------------------------

18 Рылеев К. Ф. Полн. собр. стихотворений. Л., 1934. С. 228.

19 Там же. С. 358 - 360, 539 - 540. Об отзвуках "Войнаровского" в "Полтаве" см.: Сиповский В. В. Пушкин. СПб., 1907. С. 526 - 538.

20 Рылеев К. Ф. Полн. собр. стихотворений. С. 358 - 359.



стр. 31


--------------------------------------------------------------------------------

делу России и царя Петра, которому Мазепа верой и правдой служил не одно десятилетие. Оба эти деяния оказались объединены страшной сценой казни - именно эта сцена наложила отпечаток на восприятие всего остального.

Сцена казни Кочубея и Искры в "Полтаве" (ст. 384 - 429) иногда текстуально совпадает с аналогичной сценой в "Войнаровском" Рылеева (ст. 750 - 760). По свидетельству Н. А. Бестужева, Пушкин по просьбе Рылеева, сделал пометы на полях его новой поэмы (до нас не дошедшие); более всего ему понравилась именно сцена казни (что, между прочим, Пушкин отметил и в письме к П. А. Вяземскому - XIII, 184), и он даже просил Рылеева "продать" ему стих про палача: "Вот засучил он рукава...".21

Исследователями отмечено и почти дословное совпадение в поэмах Рылеева и Пушкина "объяснения" Мазепы его "измены": и в том, и в другом случае гетман ратует о вольности:

"ВОЙНАРОВСКИЙ"



Но к тайне приступить пора:
Я чту Великого Петра;
Но - покорялся судьбине,
Узнай: я враг ему отныне!..
Но я решился: пусть судьба
Грозит стране родной злосчастьем;
Уж близок час, близка борьба,
Борьба свободы с самовластьем!





"ПОЛТАВА"



Без милой вольности и славы
Склоняли долго мы главы
Под покровительством Варшавы,
Под самовластием Москвы.
Но независимой державой
Украине быть уже пора:
И знамя вольности кровавой
Я подымаю на Петра (V, 36).





Но вполне сходные конструкции несут на себе различный идеологический смысл. В устах рылеевского Мазепы, как отмечает Н. В. Измайлов, призыв идти против царя Петра приближен к декабристским призывам выступить на "борьбу свободы с самовластьем". С другой стороны, ""милая вольность и слава", "кровавая вольность" в устах пушкинского гетмана - это не декабристская "свобода", "слава и польза родины"; это - исторически точное понятие "вольности", каким оно сложилось в шляхетской Польше, воспитавшей Мазепу".22 И в патриотических призывах Пушкин остается последовательно историчен: в его представлении Мазепа захотел сделать Украину "независимой державой" исключительно ради личного честолюбия.

Рылеев в своей поэме тоже употребил "фигуру сомнения", мотивировав ее обликом героя-рассказчика, Войнаровского. Тот, например, подводит итог деятельности Мазепы:



Не знаю я, хотел ли он
Спасти от бед народ Украины,
Иль в ней себе воздвигнуть трон, -
Мне гетман не открыл сей тайны.





И вместе с тем Рылеев вполне принимает позицию изменившего Мазепы:



И Петр, и я - мы оба правы;
Как он, и я живу для славы,
Для пользы родины моей.






--------------------------------------------------------------------------------

21 Бестужев Н. А. Воспоминание о Рылееве // Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 2. С. 77 - 78.

22 Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. С. 118.



стр. 32


--------------------------------------------------------------------------------

Пушкин же безусловно снимает "героизацию" мятежного гетмана, "мученика свободы". В его истолковании эгоистическая, честолюбивая направленность рокового поступка Мазепы оказывается однозначной и даже усиливается той "любовной" интригой, которую Рылеев сознательно "приглушил". Но герой "Полтавы" от этого не перестает быть "одним из замечательных лиц той эпохи" (V, 335), ибо во всех проявлениях собственной многоцветной личности остается поэтом.

* * *

В набросках предисловия к последним главам "Онегина" Пушкин сформулировал очень важную для себя мысль: "(Если) век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же" (VI, 540 - 541).

Под словом поэзия в данном случае понимается не только "словесное творчество", но некая "высокая страсть", явленная не только в "звуках". Поэзия есть способ жизненной ориентации людей особенной духовной организации.

Тот "век", который пришелся на долю поэта Мазепы, не способствовал проявлению поэтической личности, которая бы ограничила свою деятельность "звуками". Стать присяжным "виршеписцем иль скоморохом" мятежный гетман не смог бы. Поэтому он принужден искать возможности проявления своей поэтической натуры в иных сферах.

По своей природе поэт в представлении Пушкина - естественный эгоист. Все впечатления жизни он пропускает через собственное я и представляет их исключительно в собственном восприятии. Это позволяет организовывать его житейскую позицию, ориентируясь прежде всего на самого себя, - но подобная позиция становится возможной для "несловесных" сфер бытия только до известного предела.

Таким "пределом" в пушкинской поэме становится эпизод неправедной казни Кочубея: именно после этой казни для Мазепы становится невозможным дольше утаивать свои замыслы: "Но тайна быть сохранена / Не может долее..." (V, 43). Именно после казни Мазепа оказывается отделен от возглавляемого им народа, причем отделение это внутреннее: в нем повинен сам Мазепа:



Он терзался
Какой-то страшной пустотой.
Никто к нему не приближался,
Не говорил он ничего...





(V, 49; курсив мой. - В. К.)

Позиция молчания в данном случае показательна: слово мятежного гетмана вступает в непримиримое противоречие с его делом. Роль "слова" в данном случае исполняет его "дума".

По своему содержанию дума гетмана представляет образец патриотических размышлений романтического поэта. Основной ее "персонаж" - страдающая и томящаяся родина, "матка" Украина. Родину должны оберегать и защищать мужчины, но те "не в еден гуж тягнуть" и готовы подчинить свою "матку" "соседним" сильным "хозяевам": один готов туркам-"отаманам" отдать родины "аж по Днепр", другой - "ляхом за грош служить", третьи "голдують" Москве... А родина стонет от того, что произвела подобных сынов, разбредающихся "той направо, той наліво": "Лепше було не ро-

стр. 33


--------------------------------------------------------------------------------

дити, / Нежли в таких бедах жити"... Завершается дума призывом воевать за "незалежную" родину-мать.

Сомнения, высказанные критикой, касались авторства думы ("не достоверно, точно ли она сочинена Мазепой") и искренности ее автора ("нельзя принимать за чистую монету"). В последнем сомнении М. А. Максимович шел от того, что отложившиеся в истории деяния гетмана "нисколько не показывают в нем самоотверженной любви к Малороссии; история представляет в нем хитрого, предприимчивого честолюбца и корыстника, который готов был ничем не пощадить для себя, обличает в нем характер, несовместный с высокою любовию к отечеству".23

Пушкин элиминирует подобные "исторические" сомнения. Для него Мазепа, выступивший в своей думе страстным патриотом, в политике из-за личной выгоды принявший сторону Карла XII, а в личной жизни сыгравший весьма некрасивую роль в истории с "совращенной" им дочерью "страдальца Кочубея", во всех проявлениях своего "эго" оказывался искренним. Его "дума" в представлении Пушкина - это, несомненно, "чистая монета": в ней Мазепа действительно сказал то, о чем мечтал... В каждый данный момент жизни поэт может быть различен - и каждый раз остается самим собою.

С этой установкой "дума" гетмана Мазепы вошла в идеологическую структуру пушкинской "Полтавы", осложнившись целым веером дополнительных смыслов.

В структуре песни гетмана организующая роль принадлежит идеологеме "Украина" - олицетворению страдающего женского начала. Это "женское" страдание усиливается тем, что родина выступает в разных обличиях: то это "матка", которая ничего не может ответить "пчулке бедной", то это олицетворение пространства "от Жовтой Воды" "по Днепр", то олицетворение "многих людей", то - просто символ "прародительницы" многих "сынов" и "братов", которых "лепше було не родити"... Эти "сыны" - "стирники", "панове енералы", "панство полковники" и т. д. - разбрелись в разные стороны и из-за того оставили "в таких бедах" свою родительницу...

Подобная же идеологема с самого начала восстанавливается и в "Полтаве". Единственное по-настоящему "страдательное" образное начало в поэме связано с женщиной. В начале повествования это женское начало воплощено в облике "пугливой Марии", "невесты", имевшей несчастье "навек однажды" полюбить поэта Мазепу: "Целые два дня, / То молча плача, то стеня, / Мария не пила, не ела, / Шатаясь, бледная, как тень, / Не зная сна..." (V, 21). С самого начала Мария предстает в поэме в позе страдания. Это "страдание" сопровождает ее описание по всей поэме. То ее имя поносит "беспощадная молва". То возлюбленный гетман требует от нее бесчеловечного выбора между ним и отцом ("Ему иль мне погибнуть надо, / А ты бы нам судьей была..." - V, 38) - выбора, смысла которого "бедная Мария" не понимает. То она, выслушав упреки матери, становится запоздалой свидетельницей "ужасной казни" отца. То - в самом финале - сойдя с ума, осознает страшное противоречие между возлюбленным поэтом и тем безобразным стариком, в которого этот поэт обратился: "Его усы белее снега, / А на твоих засохла кровь" (V, 62).

Следом за Марией в поэме является и другая женщина: ее мать, "гордая и высокоумная" (эту характеристику, выписанную из источника, Пушкин приводит в примечании - V, 65). Страдание матери осложнено позой мщения: именно "нетерпеливая жена", исполненная "гнева женского", умоляет


--------------------------------------------------------------------------------

23 Максимович М. А. О поэме Пушкина "Полтава" в историческом отношении // Пушкин в прижизненной критике. С. 185.



стр. 34


--------------------------------------------------------------------------------

"супруга злобного" отомстить за "позор Марии": "О мщеньи шепчет, укоряет, / И слезы льет, и ободряет / И клятвы требует..." (V, 27). В этой жажде мщения она, даже перед казнью мужа, у ложа дочери, остается столь же гордой хранительницей чести "скорбной семьи":



Ужель еще не знаешь ты,
Что твой отец ожесточенный
Бесчестья дочери не снес,
И, жаждой мести увлеченный,
Царю на Гетмана донес;
Что в истязаниях кровавых
Сознался в умыслах лукавых,
В стыде безумной клеветы,
Что, жертва смелой правоты,
Врагу он выдан головою...





(V, 46; курсив мой. - В. К.)

Даже приближаясь к "мраку изгнанья", мать продолжает отстаивать истину своего "женского гнева" и собственной, исключительно "семейной" правды... Рядом с этими двумя личностями женщин уже в начале поэмы появляется обобщенный символ "женского" начала: Украина, общая "мать" героев поэмы, представленная в позе волнения и ожидания своего достойного сына: "Украина глухо волновалась. / Давно в ней искра разгоралась" (V, 23). Этот символ, почерпнутый из "думы" Мазепы, организует лирическое пространство "Полтавы", но опять же осложняется дополнительной семантикой. Пушкинская "Украина" - так же как и "Украина" Мазепы - страстно ждет своего сына, который поймет ее нужды. И сын, "храня суровость обычайну", действует в соответствии с внутренними нуждами матери-родины. Но тут раздается "ропот" "юности удалой", обескураженной "бездействием" и "послушностью" старого гетмана и подыскивающей для этой "матери" другого "сына":



Теперь бы грянуть нам войною
На ненавистную Москву!
Когда бы старый Дорошенко,
Иль Самойлович молодой,
Иль наш Палей, иль Гордеенко...





(V, 24)

Но старенькой "матери" Украине у Пушкина противопоставлена "Россия молодая" - совсем иное символическое образование, чем "ненавистная Москва". Украина просто не сможет ее "одолеть". И потому гетман, поддавшийся общему "ропоту", вынужден действовать тайком, "воровским" манером и хитрыми увертками:



Во тьме ночной они как воры
Ведут свои переговоры,
Измену ценят меж собой,
Слагают цыфр универсалов,
Торгуют царской головой,
Торгуют клятвами вассалов...





(V, 29)

Поэтому свободолюбивые замыслы Мазепы открывают прежде всего его "коварную душу" и "волю злую". И в этих коварных замыслах он остается

стр. 35


--------------------------------------------------------------------------------

поэтом. Во всех без исключения эпизодах поэмы он является в позе поэта: "тверд, спокоен и угрюм". Как любой истинный поэт,



...он умеет самовластно
Сердца привлечь и разгадать,
Умами править безопасно,
Чужие тайны разрешать!





(V, 25)

У него открываются те качества, которые являются идеальными свойствами именно поэтической натуры: "дух его неукротим", "он не ведает святыни", "не помнит благостыни"... И даже то обстоятельство, "что нет отчизны для него", может быть понято только в поэтическом контексте его "думы". В сочинении Мазепы действительно нет места для "края отцов" - родимая земля воспринимается им единственно с материнской семантикой: "Мати моя старенькая! / Что ты вельми слабенькая?.."; "Не допустеть горкой муки / Матце своей болш терпети!.." и т. д. Он представляет родину как воплощение исключительно женского начала, которое само по себе нуждается в защите и опеке со стороны более сильного - в некоем "покровителе". На роль такого "покровителя" он прочит самого себя. Но даже находящаяся рядом Мария понимает устремления гетмана очень уж "выпрямленно", ощутив только его "высокое положение", но не осознавая тех обязанностей, которые налагает роль защитника "старенькой" матери:



О милый мой,
Ты будешь царь земли родной!
Твоим сединам как пристанет
Корона царская!





(V, 36 - 37)

Романтический "вольнолюбец", обрисованный в соответствии с историческими данными, обретал у Пушкина черты нравственного "злодея". В этом заключалось характерное противоречие "Полтавы", подмеченное еще В. Ф. Переверзевым: "В качестве злодея Мазепа, в сущности, переставал быть героем исторической поэмы. (...) Для исторической поэмы поэт писал знаменосца "вольности кровавой", борца за независимость Украины, а накладывая на него густые краски "души свирепой и развратной", он, в сущности, подготовлял героя для поэмы морально-психологического жанра".24

На подобном противоречивом "стыке" исторического и морального начал может существовать только поэт. Радетель независимости "старенькой" матери-родины - и авантюрист, преданный анафеме за измену. "Старый совратитель" и искренний герой-любовник. Герой, думающий об общем благе, - и человек, руководствующийся исключительно личными мотивами корысти и мести. Такое единение противоположных качеств возможно только в поэте.

Поэтому Пушкин, в отличие от Рылеева, "спрямлявшего" облик мятежного гетмана, не мог "пройти мимо" ни поэтической сущности его натуры, ни его поэтического сочинения, замечательного "не в одном историческом отношении".


--------------------------------------------------------------------------------

24 Переверзев В. Ф. Поэмотворческий путь Пушкина // Переверзев В. Ф. У истоков русского реализма. М., 1982. С. 241.



стр. 36