Публикуемые письма З. Гиппиус, Д. Мережковского и Д. Философова к Б. Савинкову относятся к 1912 - 1913 годам. Замысел Гиппиус написать историю "глубоких" взаимоотношений с эсерами-террористами остался невоплощенным. Поэтому публикуемые письма помогают дальнейшему осмыслению связей "семьи" с эсеровским подпольем.

Отметив Рождество в Петербурге, в конце декабря 1911 года "троица" приезжает в Париж. Русская колония политических эмигрантов в годы, последовавшие за поражением первой русской революции, достигла огромной цифры. Десятки тысяч русских были раскиданы по европейским городам. Париж был центром политической эмиграции. С 1906 года там жил эсер Илья Фондаминский со своей женой Амалией, кузиной теоретика террора М. Гоца. Фондаминские входили в число близких друзей "трио". Их имена часто встречаются на страницах писем и дневника Гиппиус "О Бывшем", посвященном истории "Главного", т. е. истории религиозной деятельности. Приехав в Париж, литераторы, судя по дневнику, почти сразу же навестили своих друзей. Эсер Марк Вишняк несколько карикатурно, но весьма выпукло воспроизвел сцену знакомства "трио" как раз в это время (конец 1911 года) в гостиной Фондаминских с террористкой Марией Школьник, только что сбежавшей с каторги: "Вскинув лорнетку на черной ленточке и наводя на Школьник близорукий взгляд, З(инаида) Н(иколаевна) томно вопрошала: - Скажите, а как теперь вы за террор или против него? Это был интерес небожителя к антропоиду или к существу с другой планеты. Непривыкшая к дискурсивному мышлению террористка оробела и пыталась уклониться от ответа на мучительный вопрос. Не тут то было: изысканная поэтесса продолжала наседать на экзотичную для нее разновидность тоже человека".1 Тогда же, вероятно, Мережковские расспросили о Савинкове. В дневнике Гиппиус отметила: "В Париже Бориса не было. Живет в Сан-Ремо - с больной М(арией) А(лексеевной) и кое-кем из товарищей. Был здесь, ожидая нас, но уехал".2 Гиппиус сразу же налаживает связи со своим другом - "бомбистом". В первом же письме (от 2 января 1912 года), адресованном Савинкову, она сообщает ему о том, что перед отъездом во Францию Мережковский подписал договор об издании повести Савинкова "Конь бледный". Первое издание повести в 1909 году, наделавшее много шума, было подготовлено Мережковскими. Гиппиус по праву называла Савинкова своим "крестником". Она, покровительствуя знаменитому террористу, не только подарила ему свой малоизвестный литературный псевдоним "Ропшин", но и дала название повести, приписав эпиграф из Апокалипсиса: "И вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя "смерть"; и ад следовал за ним" (Отк. 6: 8). "Конь бледный" вполне вписывался в


--------------------------------------------------------------------------------

1 Вишняк М. В. З. Н. Гиппиус в письмах // Новый журнал. XXXVII. С. 185 - 186. О М. Школьник см. прим. 3 к письму 4.

2 Гиппиус З. Н. Дневники: В 2 кн. М., 1999. Кн. 1. С. 152 (далее только номер книги и страница).

стр. 192


--------------------------------------------------------------------------------

символистский литературный контекст. Пророчества апостола Иоанна о Новом Иерусалиме, сходящем с неба на землю, обладали поразительной притягательностью для литераторов. Хилиастическая утопия была стержнем устремления к обновлению христианства, которое было присуще проповедникам "нового религиозного сознания". "В каждом социалисте, - писал Философов, - живет бессознательная вера в конец всемирной истории. (...) Социализм - это замаскированный христианский хилиазм. Тысячелетнее царство на земле, достигнутое усилиями человечества, только человечества".3 Как раз Апокалипсис и подчеркивал катастрофический акт спасения. Эсхатологический библейский текст накладывался на кровавый террор достаточно плотно, как будто бы задавая тон рассуждениям о кровавом насилии. Парижский друг "трио" в "Коне бледном" описывал убийство эсерами (Савинков и руководил этим покушением) ближайшего родственника царя - великого князя Сергея Александровича. Позже Гиппиус указывала, что Савинков писал, конечно, себя. И действительно, "Конь бледный" был ярчайшим фактом литературной биографии террориста, воплощенным в художественное произведение. "Дублирование" себя самого позволило Савинкову, с одной стороны, осмыслить то, что составляло сущность его индивидуального сознания, а с другой стороны, автор несомненно дистанцировался от своего героя. Образ террориста анархо-индивидуалистического толка был создан под влиянием идей Мережковских о революционном терроре. Гиппиус в период работы над повестью подталкивала своего ученика к изображению в "мастере красного цеха" Жорже "корневой, вечной" индивидуалистической психологии.4 Беспощадный убийца-профессионал хладнокровно руководствуется только собственным бунтарским своеволием: "Я так хочу!" И Савинков, находясь под влиянием идей Мережковских о религиозной революции, как будто бы сводил счеты с подобным героем, безусловным антиподом которого был "христианский революционер" Ваня, шедший на убийство как на крестную муку. Образ Вани (прототипом был Иван Каляев) как раз и соответствовал чаяниям Мережковских. Диалог Жоржа с Ваней - ключ к пониманию идей "религиозной революции": "Слушай, ведь если любишь, много, по-настоящему любишь, можно тогда убить или нельзя? (...) - Убить всегда можно. - Нет не всегда. Нет, убить - тяжкий грех. Но вспомни: нет больше той любви, как если за други своя положить душу свою. (...) Пойми: нужно крестную муку принять, нужно из любви, для любви на все решиться. Но непременно, непременно из любви и для любви".5 Таким образом, давалась отсылка к евангельскому тексту (Ин. 15: 13). Именно любовь, занимая центральное положение в философской системе "христианской коммуны", была связующим звеном между индивидуумом и общественностью. Суть "религиозной общественности" - в любви жертвенной. Отношение Гиппиус к Савинкову выразилось поэтической декларацией стихотворения "Не будем как солнце" (1911), посвященного знаменитому "бомбисту". Само название отсылало к книге стихотворений К. Бальмонта "Будем как Солнце" (1903):

Я солнечной пустыни не хочу, - В ней рабье одиночество таится, - А ты - свою посмей зажечь свечу,

Посмей роптать, но в ропоте молиться, Огонь земной свечи хранить, нести, И, покоряя, - вольно покориться.

3 Философов Д. В. Друзья или враги // Философов Д. В. Неугасимая лампада. Статьи по церковным и религиозным вопросам. М., 1912. С. 179.

4 Письма З. Гиппиус к Б. Савинкову; 1908 - 1909 годы // Русская литература. 2001. N 3. С. 126 - 162.

5 Савинков Б. В. Конь бледный // Савинков Б. В. (В. Ропшин). То, чего не было: Роман, повести, рассказы, очерки, стихотворения. М., 1992. С. 135 - 136.

стр. 193


--------------------------------------------------------------------------------

Умей быть верным верному пути, Умей склоняться у святых подножий, Свободно жизнь свободную пройти

И слушать... И услышать голос Божий.

Бальмонтовская свобода, решаемая с позиций крайнего индивидуализма, не тот путь, по которому следует идти Борису Савинкову.

Текст повести "Конь бледный" (хотя Гиппиус считала, что это роман) был настолько идеологически важен для группы Мережковского, что повесть была предложена для внимательного изучения Мариэтте Шагинян: "Этого "Коня", - наставляла ее Гиппиус, - несовершенного, но бесконечно важного и тогда нового, важного бытием своим, - мы родили жеребеночком, холили и кормили чуть не своим мясом, во всяком случае, здоровьем..."6 Определенная литературно-политическая стратегия, разработанная в лагере Мережковских, включала и текст их друга-террориста. Поэтому они всячески старались помочь Савинкову в публикации "Коня бледного", который благодаря протежированию Мережковских был переиздан не только в 1912 году, но и 1914-м - об этом свидетельствуют публикуемые ниже письма. Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский являлись наиболее радикальными воплотителями определенной тенденции русского религиозно-философского сознания. Они старались переориентировать национальную мысль в русло религиозного сознания. Но при пристальном изучении их деятельности, в частности тесных отношений с эсерами, неохристианство литераторов выглядит весьма сомнительно, вызывая ряд вопросов.

В первом письме, адресованном Савинкову в 1912 году, Гиппиус сообщала о сложностях работы над "Романом-царевичем" (вторая часть дилогии о религиозной революции),7 возникшим под явным влиянием "Бесов" (II часть, 8 гл.). Казалось бы, в "Романе-царевиче" Гиппиус следовала за Достоевским в оценке революционного движения, развенчивая опасность героя-индивидуалиста в революции (так же как и Савинков в "Коне бледном"). Но идея Гиппиус о синтезе революции и религии не получила убедительного художественного воплощения. По сути дела, вся деятельность "триумвирата" с 1905 года была посвящена подготовке религиозной революции. Формой воплощения идей были выступления перед политической эмиграцией в Париже, деятельность Религиозно-философского общества и, конечно, публицистические выступления. Это была определенная литературно-политическая стратегия, разработанная "трио". В отличие от Достоевского, прозревшего в революции "бесов", творцы "новой религиозной общественности" увидели в кровавом хаосе террора Христа, не замечая, что их близкий друг как будто бы сошел с вдохновенных страниц "Бесов". Революция без Христа для этого своеобразного духовного союза единомышленников была немыслима. Они продолжали строить проекты религиозно-революционного движения и в эти годы, последовавшие за крахом эсеровского террора, и для "трио" связь с крупной фигурой эсеровского "подполья" сохраняла актуальность. Но общение с Савинковым не приводило к желаемым результатам. В мемуарной книге Гиппиус вспоминала: "После нескольких свиданий этой весной с Савинковым Дм(итрий) С(ергеевич) сказал мне как-то: - Знаешь, Савинков мне кажется более бессознательным, чем я думал. Кроме > того - он индивидуалист, и довольно-таки безнадежный. Эти крайние индивидуалисты, не способные даже умом понимать, что такое общность, не видят обычно ничего вокруг себя, видят только свое "я"".8 Мережковские пытались по-прежнему снабдить его своим пониманием исторического момента, своей собственной кон-


--------------------------------------------------------------------------------

6 Письмо Гиппиус к М. Шагинян от 14 января 1911 года цит. по: Шагинян М. С. Собр. соч.: В 9 т. М., 1986. Т. 1. С. 437.

7 Первая часть дилогии - роман Гиппиус "Чертова кукла" (1911).

8 Гиппиус З. Н. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951. С. 206.

стр. 194


--------------------------------------------------------------------------------

струкцией отношений между революцией и религией. Неизживаемый радикализм Мережковских и в эти годы вновь и вновь сводил их с бывшим "бомбистом".

Савинков в 1912 году жил в Сан-Ремо, на вилле "Vera Monte Solaro". Все члены его семейства были хорошо знакомы петербургским "мистикам": жена Савинкова (террористка Е. И. Зильберберг), ее мать (М. А. Зильберберг), невестка (К. К. Зильберберг) с дочерью. С семьей Савинкова жила, как отметила Гиппиус, "умирающая, белая, воздушная, прекрасная М(ария) А(лексеевна), среди цветов". Место проживания Савинкова теперь определялось здоровьем смертельно больной террористки Марии Прокофьевой. Ее отец, А. К. Прокофьев, старообрядец, богатый уфимский лесопромышленник, снимал дачу для больной туберкулезом дочери.9 Савинков живет с чувством, что у него "перебиты крылья": воскресить террор после позорного разоблачения Азефа ему не удалось. "Узкий специалист террора", "охотник за черепами", завоевание политической свободы в России он связывал с громкими героическими актами Боевой организации - взрывом Зимнего дворца, сбрасыванием бомб с самолета на Петергофский и Царскосельский дворцы... От религиозного подвижника, как в этом пытались его убедить Мережковские, в нем не было ничего, скорее наоборот. Сам он как-то признался идейному теоретику террора В. М. Чернову, что он "в сущности анарх".10 Его стихотворения, написанные в 1911 - 1913 годы, "страшные", по отзыву Гиппиус, были на одну тему "душа убита кровью". Савинков основательно проштудировал Апокалипсис, но переосмыслил текст последней библейской книги, исходя из собственного кровавого террористического опыта. Одно из его стихотворений, пронизанное реминисценциями из Откровения Иоанна Богослова, являло собой квинтэссенцию философии "мастера красного цеха", воспринимавшего себя отнюдь не религиозным мучеником первых веков христианства, а апокалиптическим Аваддоном-губителем (Отк. 9 : 11):

Не князь ли тьмы меня лобзанием смутил?
Не сам ли Аваддон, владыка звездных сил,
Крылами к моему склонился изголовью
И книгу мне раскрыл, написанную кровью:
"О горе, горе... Вавилон еще не пал...
Час гнева Божьего ужели не настал?
Кто в броне огненной, в пурпурной багрянице,
Отважный вступит в бой с Великою Блудницей?
Иссяк источник вод, горька звезда - Полынь,
Ты - ветвь иссохшая, прах выжженных пустынь".

Я меду внял речей лукавых и надменных,
Я книгу прочитал деяний сокровенных,
Я, всадник, острый меч в безумье обнажил,
И Ангел Аваддон опять меня смутил.
Губитель прилетел, склонился к изголовью
И на ухо шепнул: "душа убита кровью..."11
Последняя атака "боевиков" под руководством друга "трио" окончилась даже не поражением - она вообще ничем не окончилась. "Меня мучит совесть, - писал он Прокофьевой еще в 1911 году, - мучит за все несчастья и неудачи. Вся вина лежит, конечно, на мне. Не формальная только вина, гораздо хуже: я разбил корабль о подводные камни, как плохой кормчий, нерадивый и недальновидный. Теперь по воде носятся обломки. Я собираю их, забиваю гвоздями. Что толку? Ведь кормчий все тот же я".12 Выходом из ситуации тяжелой депрессии стала работа над рома-


--------------------------------------------------------------------------------

9 О Прокофьевой см. прим. 6 к письму 1.

10 Чернов В. М. Перед бурей. Нью-Йорк, 1953. С. 293.

11 Цит. по: Ропшин В. [Савинков Б.]. Книга стихов. Париж, 1931.

12 ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 528. Л. 32 об.

стр. 195


--------------------------------------------------------------------------------

ном о терроре "То, чего не было", который обсуждается на страницах публикуемых писем. Судя по письмам, Мережковские побоялись встретиться с Савинковым в 1912 году, хотя за границей они провели пять месяцев. Документы архива Департамента полиции говорят о том, что вилла "Vera" была плотно окружена сыщиками, письма от Савинкова порой приходили к Мережковским распечатанными. У литераторов были все основания опасаться встреч с ним. И в Петербурге у их дома сыщик не отходил от дверей, телефон прослушивался. "Я открыл окно, - писал Мережковский в несколько ироническом тоне, - и выглянул на улицу. У подъезда торчал незнакомец таинственный в дрянном пальтишке, как-то нелепо и жалобно сзади подшлепнутом, тот самый, что каждый раз, по возвращении моем на родину, тут как тут..."13 Поэтому письма на имя "Августа Мальберга", адресованные на виллу "Vera", были одновременно наполнены желанием и боязнью встреч с Савинковым. Эсеровские симпатии Мережковских, это было очевидно, не являлись тайной для власти. Сыщики внимательно наблюдали за всеми контактами "трио" с бывшим "генералом террора".

Кровавый террор пока был на убыли, и для Савинкова наступило время литературных занятий, приносящих и славу, и прибыль. Еще в 1911 году он начал работу над романом о первой русской революции, получившим название "То, чего не было". Главная тема романа, тема острая и современная, - греховность революционного убийства. Факт убийства, все то, что в сознании проповедников "новой религиозной общественности" заслонялось жертвенностью террориста, его гибелью, воспринималось практиком насилия Савинковым как страшный, непрощаемый грех.

С весны 1911 года с семьей Савинкова жила Мария Прокофьева. Роман о терроре, по свидетельству автора, был написан "почти в сотрудничестве с М. А. Прокофьевой и во всяком случае ею одобрен".14 Посвящение романа "М. А. П.", появившееся в отдельном издании (1914), раскрывается как "Марии Алексеевне Прокофьевой". То, что она, участница заговора против царя, одобрила роман, который шел вразрез с теми идеями, которыми "неохристиане" старательно в течение нескольких лет насыщали эсеров-боевиков, чрезвычайно существенно. Роман являлся дерзким вызовом не только революционному подполью, но и бунтом против "кабинетных теорий" Мережковского. Мистическая идея революции, внедряемая в сознание русской интеллигенции "трио", была очень далека от реальной революции, связанной с кровью, убийствами, насилием. Смысловой доминантой романа был вопрос писателя-террориста: "А кто дал вам право убивать?"

Приехав в Париж, Гиппиус узнала от эсера Фондаминского (Гиппиус называла его Иваном-Царевичем), что ее литературный "крестник" дал уже читать первые главы романа эсерам. Прочитав первую главу, 19 января 1912 года Гиппиус, острый и тонкий критик, пишет письмо, которое является критической статьей, посвященной роману Савинкова. Она подчеркивает, что баррикадные дни - это не только лучшие сцены романа, но и лучшее из того, что писалось на тему первой русской революции в литературе. Гиппиус старается помочь Савинкову осознать себя писателем, при этом заранее предостерегает его от партийной критики. 4 февраля 1912 года она вновь пишет ему развернутое письмо, сообщая, что Мережковский прочитал роман с огромным интересом: "Я считаю, что этой второй вещью вы входите в литературу..." В середине марта 1912 года Мережковские и Философов, отдыхающие в По, у подножия Пиренеев, все-таки собрались ехать к Савинкову в Сан-Ремо. "Взяли билеты на Тулузу - Марсель. Борис уже писал, что рад, ждет", - лаконично пометила Гиппиус в дневнике.15 Но поездка не состоялась -


--------------------------------------------------------------------------------

13 Мережковский Д. С. Мертвая точка // Мережковский Д. С. Было и будет. Дневник. 1910 - 1914. Пг., 1915. С. 345.

14 Борис Савинков перед военной коллегией Верховного суда СССР. М., 1924. Приложение. Л. 10 об.

15 Гиппиус З. Н. Кн. 1. С. 155.

стр. 196


--------------------------------------------------------------------------------

внезапно умерла мать Философова, А. П. Философова.16 При переезде через русскую границу (25 марта 1912 года) жандарм конфисковал у Мережковского рукопись романа "Александр I", а директор Департамента полиции во время прихода к нему Мережковского объяснил, что надзор учрежден из-за знакомства с Савинковым, и даже читал повесть "Конь бледный". В Петербурге писательскую чету ожидал и еще один удар: по телефону сообщили, что Мережковский привлечен к ответственности за пьесу "Павел I" (1908). Писателя обвиняли в дерзостном неуважении к монархии. Судя по письму к Савинкову от 22 мая 1912 года, Мережковский серьезно опасался, что его могут привлечь к ответственности и за отобранный на границе роман. В пьесе "Павел I " и романе "Александр I" (они вошли в трилогию "Царство зверя") Мережковский воплощал определенную антимонархическую концепцию, передоверив свои собственные идеи историческим персонажам. На этот раз кратковременное пребывание "трио" в России было тревожным - встречи с адвокатами, обсуждение предстоящего суда. Навестив Мережковских, С. П. Каблуков зафиксировал в дневнике: "Конечно, Дм(итрий) Серг(еевич) не доволен перспективой засесть на годы в крепость, но предпочитает заключение эмигрантству. (...) Менее равнодушно относится к этому казусу Зинаида Н(иколае)вна, она даже поговаривает, что нужно или эмигрировать, или "держать язык за зубами", а о крепости не хочет и слышать, утверждая, что Д(митрию) С(ергеев)ичу придется отсиживать и за "Александра I" и за будущих "Декабристов"".17

Думая, что суд за "Павла I" над ним и издателем М. Пирожковым будет 16 апреля 1912 года, Мережковский решает уехать за границу. Когда же выяснилось, что суд состоится только над издателем (дело Мережковского было выделено за "неразысканием"), литературная чета, достав заграничные паспорта, все-таки спешно выехала из Петербурга. В начале апреля, проведя в России всего лишь десять дней, они снова были в Париже. Философов отнесся крайне негативно к бегству Мережковского, расценив этот поступок как желание "удрать от ответственности". "И опять он, с презрением: "Не прав ли я был, куда же годны все эти риторики о революции, когда за слова свои не желают отвечать?"", - отметила расстроенная Гиппиус в дневнике.18 Эта ситуация осложнила и без того сложные отношения в "семье" Мережковских. Очередной раз наметился разрыв с Философовым, который грозил, по терминологии Гиппиус, отказом от "Главного" и распадением "на личностей". В письмах к Философову, которые Гиппиус писала ему почти ежедневно, умоляя о приезде за границу, возможность эмиграции писателя обсуждалась вполне серьезно. Так, 13 апреля 1912 года Гиппиус резюмировала: "Считаю, что хорошо, что мы сейчас уехали. Считаю, что эмиграция ради этого не должное. Считаю, что надо все сделать, что можно, чтобы попытаться избежать крепости. (...) Он хочет ехать в мае, чтобы, если нужно, сесть в октябре-ноябре. Он хочет, чтобы ты и я поддержали это его решение. (...) Но если Дм(итрий) пойдет на заключение ради Павла, я не сочту в глубине души, что он делает свое должное. Да и перед кем отвечать? Перед "ними" я сознательно не отвечаю, я с ними считаюсь как с карнизом, падающим на голову. Это отвечание Титаника перед ледяной горой. Она может потопить, но нет долга избежать ее, если можешь".19 Такова


--------------------------------------------------------------------------------

16 В "Записной тетради" Философова сохранилась любопытная запись. Она относится к 1879 году, когда А. П. Философова, известная общественная деятельница, была выслана за границу. Тогда в Висбадене Философов (ему тогда было семь лет) впервые увидел Ф. Ф. Трепова, который поправлялся после выстрела в него в 1878 году Веры Засулич: "Мама была всецело на стороне Засулич. Брат Владимир принимал косвенное участие в ее побеге. Но это не мешало "милейшему" Фед Федычу (sic!) посещать маму, играть с ней в ералаш" (ИРЛИ. Ф. 102. Д. 1884 . Л. 38 - 39). Об А. П. Философовой см. прим. 2 к письму 9.

17 РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 19. Л. 96.

18 Гиппиус З. Н. Кн. 1. С. 158.

19 РНБ. Ф. 481. Ед. хр. 158. Л. 8 - 8 об.

стр. 197


--------------------------------------------------------------------------------

была напряженная обстановка, в которой сочинялись письма к Борису Савинкову в 1912 году.

Смысл существования террориста в отставке сводился теперь только к литературе. Он писал "с утра до ночи", предчувствуя, что эсеры будут его "травить" за роман. Роман начал печататься в апреле 1912 года в эсеровском журнале "Заветы".20 Самим фактом публикации романа Савинков бросал вызов "революционному подполью" и тем, кто олицетворял эсеровскую партию - "партийному олимпу". Парижане-эсеры были возмущены, и споры не утихали весь период публикации романа. Но скандал среди эсеров вспыхнул несколько позднее, когда 22 видных эсера поместили в "Заветах" протест, требуя прекращения публикации романа.21

Судя по недошедшему до нас письму, Савинков искренне не понимал, почему его друзья-писатели так и не смогли с ним встретиться. Это чувствуется по письму Мережковского к нему от 22 мая 1912 года. Перед отъездом литераторов из Парижа в конце мая22 он пытался увидеться с Мережковским - тот от встречи отказался. "Был мучительный разговор, - занесла Гиппиус в дневник. - Какой мучительный. Я была взволнована до последних пределов. Не помню, чтобы когда-нибудь так. Я Дмитрия защищала, но - чувствовала себя нас, внутренно не в правой какой-то точке. Все так, а все-таки нельзя почему-то было это сделать. (...) Неужели Дима прав? Неужели мы "озирающиеся"? Вот где было что-то вроде "спасанья животишек", по выражению Димы".23 Она испытала чувство отчаянья и стыда перед своим "крестником". Мережковские, конечно, опасались повторения мартовского инцидента при пересечении границы. "Я не изгнанник, - писал Мережковский, - но когда в Вержболове слышу голос Харона: "паспорт пожалуйте", сердце у меня екает, как будто из одной категории бытия я вдруг попадаю в другую, из царства закона - в царство благодати. Что именно со мной по благодати сделают, - высекут или помилуют, - я не знаю, но ко всему готов и должен сознаться, что чувство это не без привычной сладости..."24 18 сентября 1912 года в Петербурге состоялся суд над Мережковским, и писатель был оправдан. Оставшуюся часть года Мережковские провели в России. Писем этого периода, написанных Мережковскими из России Савинкову, нет, хотя до конца 1912 года они находились в России.

Любопытно, что встреча Нового года в Петербурге в 1913 году сопровождалась у "трио" чтением Апокалипсиса. В письме к своей тетке Е. В. Дягилевой от 1 января 1913 года Философов сообщал: "Вчера встречали Новый год у себя, тихо и молитвенно. Прочли сначала псалмы 89 и 102-й, затем Апокалипсиса гл. 10, стихи 5 и 6; гл. 21, стихи 1 и 7, гл. 22, ст. 1 по 7-й".25

В Париж вдвоем (без Философова) Мережковские вернулись в середине января 1913 года. 21 февраля Россия готовилась отметить 300-летие дома Романовых. Столь редкая юбилейная дата вселяла надежду на широкую амнистию политических эмигрантов. "Левые" газеты развернули широчайшую кампанию по этому поводу. Уже 30 января 1913 года Мережковский обратился к Философову с просьбой от кругов политической эмиграции: "Был у меня Сталь.26 Просит тебя "от лица всех здешних" написать в "Речи" статью об амнистии, напирая на судьбу детей в изгнании: "дети, мол, ни в чем не повинные, больше всех страдают". Он уверен, что у тебя это выйдет убедительно. Я тоже думаю, что ты сделал бы доброе дело,


--------------------------------------------------------------------------------

20 Ропшин В. То, чего не было // Заветы. 1912. N 1 - 8; 1913. N 1, 2, 4.

21 В редакцию "Заветов" //Заветы. 1912. N 8. С. 144.

22 Мережковские пробыли за границей в 1912 году пять месяцев.

23 Гиппиус З. Н. Кн. 1. С. 159. У Гиппиус в дневниках и письмах: Дмитрий - Д. С. Мережковский; Дима - Д. В. Философов.

24 Мережковский Д. С. Мертвая точка. С. 338.

25 ИРЛИ. Ф. 102. Д. 189. Л. 101.

26 Правильно: Стааль Алексей Федорович (1872 - 1949) - известный адвокат.

стр. 198


--------------------------------------------------------------------------------

если бы такую статью написал. Здешние тебе сказали бы за нее спасибо".27 Уже 3(16) февраля 1913 года в газете "Речь" появилась статья Философова "Заграничные дети",28 акцентирующая внимание на возвращении политической эмиграции в Россию. В марте 1913 года давний оппонент "трио" по вопросам террора Розанов публикует статью "Не нужно давать амнистии эмигрантам", как будто бы предвидя грядущую катастрофу России через четыре года: "Не надо "погрома" звать в Россию: ибо "революция" есть "погром" России, а эмигранты - "погромщики" всего русского: русского воспитания, русской семьи, русских детей, русских сел и городов".29 Розанов продолжал развенчивать радикализм русской интеллигенции, подогреваемый "триумвиратом". Позже, в январе 1914 года, на заседании Религиозно-философского общества Философов назовет это выступление Розанова неприличным.30

В начале февраля 1913 года Мережковские перебрались на Лазурный берег, в Ментону. В письмах, адресованных Философову, Гиппиус осторожно писала: "На "Ривьере" - нехорошо. Это про наше общее".31 Речь явно шла о встречах с Савинковым. Чета настаивала на воссоединении "семьи", подчеркивая важность приезда Философова именно в Ментону. И опять таинственное сообщение из Франции в Россию Философову. "В Ментоне, - писал Мережковский, - нам следовало бы быть всем троим вместе. Там мы вдвоем почти бессильны".32

В Ментоне в феврале 1913 года Мережковский работал над "Автобиографической заметкой". Фрагмент об эсерах при публикации в "Русском слове"33 был изъят, возможно, им самим. В автографе он выглядел следующим образом: "Сближение наше произошло на почве не только общественной, но и религиозной. Здесь я воочию как бы осязал руками связь русской революции с религией. В схождении с ними я пережил то, что потом часто высказывал, возможность новой религиозной общественности, глубочайшую связь русского освобождения с религиозными судьбами России".34 Вектор размышлений о революции был направлен в ту же сторону.

Савинков и в 1913 году жил по-прежнему в Италии. До первой мировой войны границы между Францией и Италией, по сути дела, не было. Ментона и Сан-Ремо находились буквально на границе двух стран. Всего лишь за час или полтора можно было добраться на автомобиле из Сан-Ремо в Ментону. После успешного судебного процесса Мережковский не думал прекращать знакомств с опасными друзьями. Гиппиус отметила в дневнике: "С Борисом мы виделись раз пять. Почувствовалось, что он - гораздо более бессознательный человек, нежели мы думали. Индивидуалист. И все у него недодумано. Илюша его понимает. Любит, хотя Борис ссорится с ним. Борис и с нами глупо ссорился, при Плеханове".35 Поучения Мережковских, вероятно, начали раздражать Савинкова. В марте 1913 года он писал В. С. Миролюбову: "Гиппиус говорит "роман мне очень нравится", "надо выходить из Партии", "плагиат - вздор, смешно отвечать". Разругался. Мережковский роман не читал, кроме первой части. Говорит: "Чрезвычайно интересно". Надо выходить из Партии. Разругались".36 В течение двух лет публикации романа (он пе-


--------------------------------------------------------------------------------

27 РНБ. Ф. 481. Ед. хр. 188. Л. 19.

28 Философов Д. В. Заграничные дети // Речь. 1913. 3 фев. С. 2.

29 Розанов В. В. Не нужно давать амнистию эмигрантам // Богословский вестник. 1913. Март. С. 647.

30 См.: Записки С.-Петербургского Религиозно-философского общества. СПб., 1914. Вып. IV.

31 РНБ. Ф. 481. Ед. хр. 159. Л. 16.

32 Там же. Ед. хр. 188. Л. 18 об.

33 Мережковский Д. С. Автобиографическая заметка // Русское слово. 1913. 19 марта. С. 3.

34 ИРЛИ. Архив Д. С. Мережковского. N 24384. Л. 23.

35 Гиппиус З. Н. Кн. 1.С. 161 - 162.

36 ИРЛИ. Ф. 185. Оп. 1. Д. 1012. Л. 5.

стр. 199


--------------------------------------------------------------------------------

чатался ровно два года) не прекращалась "травля" Савинкова эсерами, которые требовали исключения Савинкова из партии.37 Весной 1913 года у него было ощущение, что его просто "затравили". Он писал своей бывшей жене В. Г. Савинковой: "Ты пишешь, что в публике роман встречен скорее сочувственно. Я этого не знаю и почти никого не встречал, кто бы меня не ругал. Эта всеобщая ругань, эта беспросветная травля мне тяжела, тяжелее, чем это может показаться со стороны".38 Тема насилия, необычайно острая в это время, зазвучала совершенно неожиданно со стороны того, кто сам "варился в террорной гуще".

Роман, обсуждающий жгучую проблему современности - политический терроризм - вызвал огромный интерес читателей, подогреваемый именем автора. Критика не скрывала факта, что под псевдонимом В. Ропшин скрывается "самый отчаянный" из террористов. Прочитав "Коня бледного", переизданного в 1912 году, В. Розанов тотчас же откликнулся: "...у самих революционеров не все так сладко на душе, не все так гладко. Конечно, лишь через много лет мы должны ожидать искренних мемуаров, которые вскроют душевное состояние русского революционера за 1908 - 1912 годы... Но кое-что показывается и сейчас".39 Розанов ссылается на роман "То, чего не было". В это время началась резкая критика Розанова либеральной прессой, но он продолжал вести антиреволюционную линию, полемичную по отношению к "трио", видя в революционерах разрушителей России, а отнюдь не религиозных праведников.

Фабула романа построена на событиях Первой русской революции, отраженных через судьбы трех братьев Болотовых - Андрея, Александра и Михаила, дворян, пришедших в террор и гибнущих один за другим. Роман имел подзаголовок "Три брата". История кающегося террориста Андрея Болотова, старшего из братьев, и вскрывала то самое душевное состояние революционера, на которое намекал Розанов. "Гамлет революции", Андрей Болотов, был тем стержнем, вокруг которого вращалось все действие романа. На первом боевом предприятии - убийстве жандармского полковника Слезкина - Андрей Болотов понял, что революционеры творят нечто страшное - "точь-в-точь, как жандармы". Он долго не мог забыть плач убиваемого. С этого ключевого момента мысль о том, что нет двух правд и что убийство всегда убийство, его не покидает: "Почему, если я убил Слезкина, я герой, а если он повесил меня, он мерзавец и негодяй? (...) Одно из двух: либо убить нельзя, и тогда мы оба, Слезкин и я, преступаем закон, либо можно".40 Почему "цель оправдывает средства"? Почему "все позволено"? Страшный смысл террора, дозволенного насилия, прежде ускользавший от него, раскрылся только теперь, на московских баррикадах. "Нельзя и надо", - повторял он постоянно, кстати, формулу "трио" относительно революционного насилия. "По-моему, - говорит Андрей, - либо убить всегда можно, либо... либо убить нельзя никогда..." (291). И еще: "Если ты не видел никогда смерти, не благословляй другого на бой" (354). Это было обращение не только к верхушке эсеровской партии, но и к Мережковским.

Изображенные в романе террористы с их мучительными вопросами о греховности насилия не были выдумкой Савинкова, а довольно точно соответствовали своим прототипам - Ивану Каляеву, Егору Созонову, Марии Прокофьевой. Перед ними с мучительной остротой вставал вопрос о "праве на убийство". Нужно иметь в виду, что часть "партийного олимпа" эсеровской партии состояла из бывших сту-


--------------------------------------------------------------------------------

37 О партийной критике романа "То, чего не было" см.: Морозов К. Н. Партии социалистов-революционеров в 1907 - 1914 гг. М., 1998. С. 557 - 567.

38 Савинков Б. В. "Мой труд мне не принесет ничего, кроме горя" // Источник. 1995. N 4. С. 16.

39 Розанов В. В. Ропшин и его новый роман // Новое время. 1912. 3 мая. С. 6.

40 Савинков Б. В. (В. Ропшин). То, чего не было: Роман, повести, рассказы, очерки, стихотворения. С. 291. Далее ссылки на это издание даются в тексте.

стр. 200


--------------------------------------------------------------------------------

дентов, учившихся в 1899 - 1904 годах в Берлинском, Галльском и Гейдельбергском университетах. Они были кантианцами по своему философскому мировоззрению. К "германо-эсеровскому выводку" принадлежал Фондаминский, его жена Амалия, В. М. Зензинов, Д. О. Гавронский (брат Амалии Фондаминской). Борис Савинков учился в Берлинском и Гейдельбергском университетах, хотя образование не завершил. Эсер Зензинов (с ним Мережковские познакомились в Париже) вспоминал, что эсеры обсуждали вопрос о праве на убийство в свете неокантианства. Историк Б. Николаевский констатирует: "Старик Кант был бы, конечно, безмерно удивлен, если бы смог, встав из могилы, узнать, что его нравственный закон нередко играл роль того категорического императива, который заставлял многих русских террористов начала XX века брать в свои руки динамитные бомбы".41 Но Андрей Болотов, оспаривая все философские идеи, приходит к выводу, что посягнуть на чужую жизнь не имеет права никто - это никому не "дозволено". Террор становится для него Голгофой. И хотя Сереже кажется, что в терроре скрыты заветы Христа (в этом образе явные отголоски идей Мережковских), он испытывает нравственные муки: ""Господи, научи... Завтра я должен убить... Точно ли должен? Действительно ли обязан? Или, может быть, я хочу?" Он закрыл утомленно глаза и вдруг отчетливо ясно... представилось то, что завтра - он знал - совершится. Он увидел старческое, морщинистое, уже не живое лицо, струйки крови на бритых щеках, окровавленное тело и себя, Сергея, Сережу, над обезображенным трупом. В памяти встал евангельский текст: "Отец мой! Если возможно, да минует меня чаша сия", впрочем, не как я хочу, а как Ты... Но ведь это кощунство" (377). После его гибели место террориста-исполнителя занимает Андрей Болотов. Неся бомбу, которую через минуту бросит в военного губернатора, он надеется, что покушение сорвется. Перед казнью, вспоминая Литейный, окровавленные камни, он окончательно осознает, что он - убийца и что его собственная смерть на эшафоте не есть искупление. Идеи Мережковских, что путь террориста - это Голгофа, а его смерть на эшафоте является искуплением, не нашли подтверждения в романе их ученика-террориста. Роман Савинкова оспаривал все концепции Мережковских о "религиозной общественности". Он был своеобразным вызовом знаменитого террориста не только революции, себе, находящемуся в постоянной оппозиции к своему революционному воплощению, но и полемикой с теоретическими идеями "триумвирата" о "религиозной общественности".

Вероятно, перед отъездом в Россию весной 1913 года Гиппиус, Философов и Амалия Фондаминская побывали в Ницце на чрезвычайно роскошной вилле Valrose, окруженной великолепным парком. Философов позже отметил в своей "Записной тетради": "В Valrose я был вторично перед войной. Valrose продана какому-то русскому банку. Управлял им Фабрикант, один из эс-эровских эмигрантов, хорошо знакомый Илюши Фундаминского (Бунакова)42 и Савинкова (Ропшина). Кажется мы с ним познакомились у Савинкова... когда у него жила смертельно больная Марья Алексеевна (Прокофьева, невеста Созонова). Так вот Зина (Мережк(овская)), Амалия и я отправились с Фабрикантом в Valrose".43 С приятелем Савинкова эсером Владимиром Осиповичем Фабрикантом они познакомились, вероятно, в 1911 - 1913 годах. Во всяком случае, в письме к Философову, написанном в феврале 1913 года, Гиппиус просила устроить Фабриканта корреспондентом газеты "Русское слово".44 Кстати, вскоре, в 1918 году, Фабрикант помог выехать А. Ке-


--------------------------------------------------------------------------------

41 Николаевский Б. И. История одного предателя. М., 1991. С. 185.

42 Имеется в виду И. И. Фондаминский (Фундаминский). Одна из партийных кличек - Бунаков.

43 ИРЛИ. Ф. 102. Д. 1884 . Л. 25.

44 В феврале 1913 года Гиппиус писала из Франции Философову: "Дело в том, что В(ладимир) О(сипович), новый управляющий знакомой тебе Valrosa, очень просит меня и тебя посодействовать ему в смысле информации в Русс(ком) Слове. Он отлично понимает что такое Р(ус-

стр. 201


--------------------------------------------------------------------------------

ренскому из России в Англию. Революционный максимализм сводил "трио" за границей все время с новыми представителями "подпольной России".

В первых числах мая 1913 года "трио" возвращается в Петербург. Вскоре Мережковские уезжают на дачу в Новгородскую губернию, где их ожидают сестры З. Н. Гиппиус - Т. Н. и Н. Н. Гиппиус, посвященные в "Главное".45 Догматическим пунктом, вокруг которого по-прежнему формируется идеология группы Мережковского, остается "религиозная общественность". Объединение собственных религиозных идей с представителями "крайней" революционной интеллигенции - это та задача, которую пытались они воплотить в жизнь начиная с 1905 года. Причем политическая левизна сочеталась с левизной религиозной. В 1913 году Мережковский констатировал, возвратившись из Франции: "Первая волна освобождения в России отхлынула, разбилась и рассыпалась пеною не прорвав плотины. (...) Но и вторая волна не прорвет ее, если не достигнет высоты сознания религиозного, именно той, на которой плотина построена. Сознать или не сознать религиозный смысл освобождения - значит для России сейчас быть или не быть свободною".46 Современники утверждали, что Зинаида Николаевна была зачинательницей идей и планов, которые чутко воспринимал Мережковский. Хотя М. Шагинян, приближенная к "трио" в эти годы, считала, что роль эзотерического идейного руководителя "триумвирата" все-таки принадлежала Мережковскому. Во всяком случае, формулировали идеи "трио" о "религиозной общественности" Мережковский и Философов, бывший на положении "второй скрипки". Формой воплощения идей "новой религиозной общественности" были и публичные выступления группы Мережковского.

Летом 1913 года Мережковский работает над статьей о Некрасове, в которой подчеркивалась актуальность некрасовской "Музы гнева и печали" в настоящий исторический момент.47 "Дм(итрий) сегодня читал свою "лекцию" о Некрасове, - информировала Гиппиус Философова 3 августа 1913 года, - статья превосходная (особенно если фразы две определить и везде в конце риторику смягчить), успех имела бы большой, но... она вся абсолютно нецензурна. (...) Дм(итрий), конечно, не верит, но это слишком ясно. Его неверие только и приведет к лишнему скандалу".48 Вскоре, 15 октября 1913 года, Мережковский выступает в Петербурге, в концертном зале Тенишевского училища, с лекцией "Тайна Некрасова".49 У Мережковского был редкий ораторский дар. Обладая прекрасным голосом, он говорил с блеском, увлекательно и сильно. Прозвучали ли на лекции призывы соединить слово с делом, русскую литературу с русским освобождением - неизвестно, но пафос статьи Мережковского "Трагедия Некрасова (Еще о Некрасове)" в этом и заключался: "Нас хотели уверить, что в этом стане не любовь, а ненависть, что это стан разбойничий - стадо свиней, в которое вошли "бесы". Но мы не поверили, не забыли, а если б и забыли, то Некрасов напомнил бы нам, что именно сейчас в России, более чем когда-либо и где-либо, любовь может быть ненавидящей и нена-


--------------------------------------------------------------------------------

ское) С(лово), поставлен очень хорошо и предлагает быть корр(еспондентом) из Ниццы, что лишь с первого момента звучит странно, а в сущности важно, т. к. он хочет давать интервью со всеми знаменитостями, кот(орые) вечно приезжают в Н(иццу). У меня впечатление серьезное, да ты сам знаешь, ведь ты с ним долго говорил, помнишь? Когда мы еще в этой холодной вилле чуть не замерзли" (РНБ. Ф. 481. Ед. хр. 159. Л. 7).

45 О сестрах Гиппиус см.: Павлова М. М. Истории "новой христианской любви" // Эротизм без берегов. М., 2004. С. 391 - 455.

46 Цит. по: Мережковский Д. С. Религиозное народничество // Мережковский Д. С. Было и будет. Дневник. 1910 - 1914. С. 217.

47 Речь идет о статье Мережковского "Трагедия совести (Еще о Некрасове)".

48 РНБ. Ф. 481. Ед. хр. 160. Л. 7 об.

49 Сообщение о чтении лекции "Тайна Некрасова" было опубликовано в газете "Биржевые ведомости" (Утр. вып. 1913. 16 окт. С. 3). Статья "Трагедия совести (Еще о Некрасове)", послужившая основой лекции, была опубликована в газете "Русское слово" (1913. 2 нояб. С. 2).

стр. 202


--------------------------------------------------------------------------------

висть любящей".50 Мережковский расставляет характерные акценты. С 1905 года литераторы проповедовали "действие", и им импонируют люди савинковского типа, т. е. люди "действия". Сущность идей "трио", подчеркивала Гиппиус, требовала "возрастания делания". Поэтому так настойчиво и в эти годы они продолжали общаться с политической эмиграцией. "Поколение Ропшина", в этом был убежден Мережковский, услышало пламенный призыв Некрасова:

От ликующих, праздно-болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
В розановском "Уединенном", вышедшем в марте 1912 года, несколько страниц "опавших листьев" были посвящены рассуждениям о причинах разгула террора в России: "Некрасов, член английского клуба, партнер миллионеров, толкнул их (молодежь. - Е. Г. ) более, чем кто-нибудь, стихотворением "Отведи меня в стан погибающих". Это стихотворение поистине все омочено в крови".51 Книга Розанова тогда возмутила многих. "Нельзя! Нельзя! Не должно этой книге быть!" - такова была реакция Гиппиус, воспринявшей ее как личное оскорбление.52 В "Уединенном" было несколько явных пассажей в адрес "трио".

По сути дела, Мережковский возвращался к общественному утилитаризму 60 - 70 годов XIX века, против которого выступал в начале литературного пути. Именно он выступал за освобождение литературы от власти общественных идей. Теперь же для него освобождение - это величайшее явление русского гнева и русской любви.

Через несколько дней после выступления в Тенишевском училище, 25 октября 1913 года, на собрании Литературного общества Мережковский читает доклад "Религиозное народничество", вновь указывая на неизбежность связи революции с религией.53 В основу выступления была положена статья, написанная почти сразу после возвращения "трио" из Парижа, в мае-июне 1913 года.54 Сохранился ее фрагмент, изъятый, возможно, самим писателем при публикации. В нем называются те, с кем делали Мережковские "Общее дело": "В том же круге идей находится и Ропшин с его романами-записками ("Конь бледный", "То, чего не было"), и З. Гиппиус с ее романами-летописями, не о прошлом, а о будущем ("Чертова Кукла", "Роман-Царевич"), и Д. Философов, и А. Карташев55 с их исследованиями, намечающими связь русского освобождения и русской реформации".56

Обращаясь с религиозно-революционными призывами, "бросая идеи в толпу", как писала Гиппиус Савинкову, Мережковский ведет себя явно неосмотрительно. А между тем за литераторами и в России продолжали следить филеры. Приметы


--------------------------------------------------------------------------------

50 Цит. по: Мережковский Д. С. Две тайны русской поэзии. Пг., 1915. С. 50.

51 Цит. по: Розанов В. В. Уединенное. М., 2002. С. 204.

52 [Гиппиус З. Н.] Литераторы и литература // Русская мысль. 1912. N 5. С. 30. Подпись: "Антон Крайний".

53 О докладе Мережковского "Религиозное народничество" см.: Отчет Всероссийского литературного общества за 1913 год. СПб., 1914. С. 15 - 16.

54 Мережковский Д. С. Религиозное народничество. С. 199 - 218.

55 Антон Владимирович Карташев (1875 - 1960) окончил Санкт-Петербургскую духовную академию, где был доцентом на кафедре истории русской церкви. В годы первой русской революции покинул академию. Состоял в "тройственном" духовном союзе с сестрами Гиппиус - Татьяной Николаевной и Натальей Николаевной. Весной 1913 года путешествовал вместе с Т. Н. Гиппиус по Германии и Италии. Был председателем Религиозно-философского общества в 1913 году. В статьях, помещенных в газете "Русское слово", отзывался на все жгучие темы современной церковности. Критически относился к официальной церкви. После Февральской революции возглавил Министерство исповеданий правительства А. Ф. Керенского. С 1919 года - в эмиграции. Был сначала профессором Парижского Богословского института, а затем Религиозно-Духовной академии. Автор трудов по истории церкви.

56 ИРЛИ. Архив Д. С. Мережковского. N 24250. Л. 5.

стр. 203


--------------------------------------------------------------------------------

Мережковского 3 октября 1913 года (он в это время выступал с чтением лекций) сообщались начальнику Петербургского охранного отделения: "Лет 50, роста среднего, тонкого телосложения, темный шатен, нос большой, усы средние, черная с проседью борода; одет в коричневую мягкую шляпу, черное с бархатным воротником пальто, в руках черная трость".57 Далее следовали приметы Зинаиды Гиппиус: "Лет 40, среднего роста и телосложения, шатенка, одета в серую косынку и серое пальто".58 Когда в конце августа литературная чета отправилась на Кавказ (об этом сообщал Мережковский Савинкову в письме от 4 августа 1913 года), то на обратном пути в Санкт-Петербург все трое были взяты под наблюдение полиции. Об этом свидетельствует донесение директору Департамента полиции: "На станции Харьков названные лица, под кличками "Страус", "Старик", "Красная" были приняты от филера из Ростова-на-Дону. Но из-за кратковременности стоянки поезда один филер опоздал, и они отбыли в Харьков в сопровождении одного филера".59 Внимательное прочтение писем "трио", адресованных Савинкову, дает определенную картину заграничных путешествий литераторов.

Тексты 25 писем, предлагаемые в публикации, печатаются по автографам, хранящимся в личном фонде Савинкова (ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 126; Д. 127; Д. 204). 19 писем написаны за границей. Они датируются по европейскому календарю. Иногда эти письма имеют двойную датировку по русскому и европейскому календарям. Ряд писем, на которых проставлена датировка авторами, а не штемпели отправления и получения писем, датируются, вероятно, по европейскому календарю. Письма, написанные из России - их 6 - датируются по русскому календарю. По возможности сохраняется авторская пунктуация.

----------

57 Там же. Л. 111.

58 Там же.

59 ГАРФ. ДПОО. 1913. Д. 69. Л. 113.

1

Гиппиус - Савинкову

11 bis, Avenue Mercedes, Paris XVI1

2.1.(19)12

Милый друг!

Получила оба ваши письма. Приехали сюда несколько дней тому назад. Пока - пишу эти кр(аткие) строки, соберусь - напишу подлиннее...

Конечно, ввиду всех побочных обстоятельств вам, м(ожет) б(ыть), лучше напечатать роман в "Знании".2 Но объективной отрады тут нет, вообще нынче самые заслуженные писатели, вроде Сологуба, поняли, что очень невыгодно печататься в сборниках, даже в Шиповнике. И Сологуб стремится в журнал, Р(усскую) М(ысль), за сравнительно малый гонорар, ибо это не убивает книгу. Вас Р(усская) М(ысль) с восторгом бы напечатала, и за книгу тотчас потом получили бы, - как я. Ну, да ведь не последнюю вещь вы пишете. Откуда узнали вы, что "Конь" вышел 2 изданием?3 Он еще не вышел, ибо только что перед нашим отъездом было подписано условие с издателем (Д(митрия) С(ергееви)ча).4 Вы получите (точно не знаю, когда, но скоро) 800 рублей. Боюсь, что перевираю цифру, но помнится таковою. Об этом я вам еще напишу, - вообще надо и об этом списаться путем.

Далее: я непременно хочу прочесть ваш роман. Подумайте, ведь вы в некотором роде мой крестник, как же мне не интересоваться глубоко? Ил(юша)5 уверяет,

стр. 204


--------------------------------------------------------------------------------

что у вас 13 списков, неужели я недостойна ни одного? Пришлите, м(ожет) б(ыть), мы вам дадим кое-какие полезные советы, со стороны всегда виднее, печатать ведь будете не сию же минуту, еще и корректур нет. (Вот еще невыгода сборников - растяжка на годы больших вещей.) По правде сказать - я не совсем понимаю вашего "нельзя приехать". Мож(ет) быть, и нельзя - да если надо... Тут бы покончили и дело со вторым изданием, или точно сговорились. Мы думаем пробыть в Париже с месяц, а после поедем на юг, но не на Ривьеру: слишком уж она надоела, сил нет. Ведь даже вашу виллу Vera мы отлично знаем, так как раз почти ее наняли, да только уж S(an)-Remo очень несимпатичное место. Горный сад ваш хорош. Как я рада, что М(арии) А(лексеевне) лучше!6

Относительно стихов ваших - вот что: я хотела их напечатать в Р(усской) М(ысли), но в конце концов их туда не отдавала; и вот почему: Брюсов7 до такой степени помешался на "среднем читателе", что никого из нас, достойных петербуржцев, не печатает: Ремизова вертит, и... даже моих стихов не печатает! Вечно их просит, вечно пишет при этом о "среднем читателе" длинно и не убедительно, а я убедительно отвечаю, что у меня все стихи не для "среднего", и что ничего не могу сделать. Нарочно не послала ваших стихов, ибо чувствую, что если бы о вас он запел ту же песню (хотя бы и с правом, ибо ваши тоже не для "среднего") - я бы обиделась и с ним поругалась. В другие же места, при всей возможности, я как-то не хотела их отдавать. Охота - в какие-нибудь маленькие издания. В Совр(еменник) же или в Р(усское) Б(огатство) мы не "вхожи".8 А вы хотите их напечатать в Совр(еменнике)?9

История моего нового героя, Романа Ивановича, хотя объявлена на осень, еще совсем не кончена.10 Я остановилась на одном трудном месте, и даже мелькала у меня надежда посоветоваться с вами и попросить литературной помощи. El voila!11 Вас ни следа, и не предвидится. Не знаю, как перепрыгну эту главу. А помощи вашей я хотела именно чисто литераторской, в самом прямом смысле, collega.

Вот, кажется, пока все. Главное - пришлите роман. Споры ваши с Ил(юшей) насчет него - вопрос второй.12 Его тоже можно коснуться, но меня прежде всего интересует чисто художественная сторона. Да, знаете, я мечтаю и о том времени, когда вы напишете повесть без всякой специфичности, т. е. "он любил ее"... или "она умерла", или я не знаю что. Должен вам быть и этот экзамен когда-нибудь.

Ну, синьор, до - свиданья, хотя бы письменного. Будьте здоровы и позвольте еще раз выразить мое серьезное сожаление, что вечно нельзя, когда бы надо. Кроме "Романа-Царевича" есть у меня еще одно литер(атурное) произведение, кот(орое) хотелось бы представить на ваш суд - мы говорили о нем, помните? И спорили. Д(митрий) В(ладимирович)13 говорил еще, что не стоит его писать, а вы и я были за - вы одобряли, как оно задумано. Помните - о "божественном"? Да еще есть у меня стихотворение, кот(орое) называется "Не сказано".14 Уж вам же всего не пошлешь. До свидания еще раз.

----------

1 Штемпель на почтовой бумаге.

2 Речь идет о романе "То, чего не было", над которым Савинков начал работать в 1911 году. По первоначальным замыслам роман должен был быть опубликован в книгоиздательском товариществе "Знание". В январе 1912 года Савинков работал над II частью романа. (Впервые: Ропшин В. [Савинков Б .] То, чего не было (Три брата) // Заветы. 1912. N 1 - 8. 1913. N 1, 2, 4).

3 Имеется в виду повесть "Конь бледный" (впервые: Русская мысль. 1909. N 1. С. 1 - 77).

4 Договор об издании товариществом М. О. Вольф книги Савинкова "Конь бледный" был заключен Мережковским 3 ноября 1911 года (ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 309. Л. 3); вышла в свет в мае 1912 года тиражом 3100 экземпляров.

5 Речь идет о видном эсере Илье Исидоровиче Фондаминском (Фундаминский, партийная кличка Бунаков; 1880 - 1942), близком друге Мережковских, знакомство с которым завязалось в 1905 - 1906 годах. В дальнейшем в письмах именуется Илюшей или Ильей.

6 В Италии, на вилле "Vera Monte Solaro" в Сан-Ремо, Савинков жил с конца сентября 1911 года до лета 1913 года. Место проживания Савинкова определялось прежде всего здоровьем М. А. Прокофьевой. Прокофьева Мария Алексеевна (1883 - 1913) - эсерка, участница

стр. 205


--------------------------------------------------------------------------------

заговора против царя в 1907 году. Была приговорена к смертной казни, замененной ссылкой на вечное поселение в Сибирь, откуда бежала за границу. С марта 1911 года Прокофьева, заболевшая чахоткой, жила с семьей Савинкова, который трогательно заботился о ней.

7 В. Я. Брюсов был редактором литературного отдела "Русской мысли" с 1910 по 1912 год.

8 Журнал "Современник" (1911 - 1915), ориентированный на реалистическую литературу, ставил перед собой задачу борьбы с мистическими течениями. "Русское богатство" (1879 - 1918) было также журналом демократической ориентации. Иронический отзыв Гиппиус о "Русском богатстве" см.: Антон Крайний. Жизнь и литература. Наши журналы // Новая жизнь. 1912. N 12. С. 209.

9 Отдельные стихотворения Савинкова в 1910-е годы были напечатаны в различных журналах, в которых сотрудничали Мережковские. Сборник стихотворений Савинкова, вышедший тиражом 100 экземпляров, был подготовлен Гиппиус после его гибели: Ропшин В. [Савинков Б.] Книга стихов. Париж, 1931.

10 Речь идет о "Романе-царевиче" Гиппиус - продолжении романа "Чертова кукла", II части дилогии, посвященной теме религиозной революции (Русская мысль. 1912. N 9 - 12; отд. изд. 1913). Относительно нового героя, Романа Ивановича, Гиппиус сообщала в письме к П. Б. Струве от 14 июня 1911 года: "Герой - Юруля в новых одеждах человека, одержимого более сильной и опасной страстью, нежели страсть к своему мгновенному удовольствию: он одержим жаждой влияния и властвования и притом эту власть он понимает довольно глубоко. Но в конце концов выше своей власти, выше себя для него опять ничего нет" (Архив-библиотека Г. В. Плеханова: РНБ. Ф. 753. Д. 31. Л. 3).

11 Вот так! (фр.).

12 Рукопись I части романа "То, чего не было" читалась эсерами. Савинков знал о негативной реакции Фондаминского на роман, воспринятый как "пасквиль на ЦК П(артии) С(оциалистов) Р(еволюционеров)". В письме к нему от 26 декабря 1911 года Савинков писал: "Дайте себе труд перечитать мой роман. Вы убедитесь, что все мною написанное о ЦК сводится к... двум мыслям: о крови может судить только тот, кто сам ее проливает, восстанием может руководить только тот, кто сам его делает. Мне не было нужды писать о Гершуни и Гоце. Ведь я не пишу истории, я пишу роман, я не пишу портретов, я пишу типы. (...) Неужели нужно доказывать, что искусство имеет свои права и что художник не может быть слугою партийности. Ведь Вы, Илюша, выступаете в роли цензора. Может ли это быть? Может ли это быть относительно художественного произведения?" (ГАРФ. Ф. 6212. Оп. 1. Д. 42. Л. 36 - 36 об.; Л. 37).

13 Речь идет о Дмитрии Владимировиче Философове.

14 Стихотворение Гиппиус "Не сказано" (1911) было посвящено Савинкову (впервые: СПб.: Сирин, 1914. Сб. 3. С. 12 - 13). См.: комментарий А. В. Лаврова к стихотворению: Гиппиус З. Н. Стихотворения. СПб., 1999. С. 494 - 495.

2

Гиппиус - Савинкову

11 bis, Avenue Mercedes, Paris XVI1

9.1. (19)12 Романа еще не получала - жду.2

Я знаю, что стиль вашего существа - самодержавный, и вы не можете (действительно) сделать то, чего вы не хотите как следует. Хотения же ваши в значительной мере импульсивны и от вас не зависят. Вывод, казалось бы, такой, что вы вообще от себя не зависите; но это было бы преувеличением и той покорностью логике, которая не считается с действительностью. Нет, я просто и точно хочу сказать, что самодержавный стиль существа - вещь опасная. Слава Богу, для такого сознательного человека, как вы, опасность меньше. А при сознании и воле опасность становится минимальной, хотя совсем не исчезает.

Ваше письмо, относительно "ста причин", немножко выдает ваш самодержавный стиль. У вас "сто", у нас - три. Но ведь дело не в количестве. Хочу не спорить, а рассуждать разумно и последовательно. Первый вопрос, который надо решить совместно: нужно ли то, о чем мы говорим, нужно ли объективно, непременно, - или нет. Мне кажется - да, но решение одной стороны (нашей) не имеет значения. Трудность заключается в том, что я не могу написать вам, изложить все

стр. 206


--------------------------------------------------------------------------------

основания этого "да". Тут приходится прибегать к нашему чутью, предполагать его в вас. Ежели совместное решение этого первого вопроса будет отрицательное, то тогда, конечно, дальше и говорить нечего. Если же положительное - вот тогда уже подлежат обсуждению следующие вопросы, т. е. насчет того "мусью к мусью, мадам к мадам" - когда и как. Мы все пишем по роману (исключая Д(митрия) В(ладимировича), который, между прочим, должен был бы по родственным делам уехать раньше) - так что тут мы равны.3 А наши три причины, мож(ет) б(ыть), и стоят ваших ста, как знать?

Насчет Коня: поверьте, что в данный момент, при данной температуре (которую) вы не можете знать точно, я признаю) ни один издатель не взял бы книги иначе как "вторым изданием". Если бы во время печатания я была в С(анкт)-П(етербурге) и, кроме того, имела бы полный текст (он у меня был, но вымолил Чуковский и, черт, зажилил) - то попыталась бы сделать кое-какие вставочки, но лишь попыталась бы, без надежды на успех.4 Но печатание будет в феврале, задерживать же не стоит, т. к. от этого зависит получение денег, на кот(орые) вы также можете рассчитывать в феврале. Они будут присланы нам, и в условии их - 600 рублей, теперь я узнала точно. Мы и думали - вам, а не В(ере) Г(лебовне),5 ибо указания ваши не касались второго издания.

Д(митрий) Вл(адимирович) думает, не лучше ли ему не читать вашего романа. Ибо он наиболее объективно способен судить о нем в пункте вашего расхождения с Ил(юшей), а судить он не хочет. Мне это жаль. Всегда хорошо, когда есть чье-то объективное тут мнение. А затем можно ему подчиняться или не подчиняться. В Черт(овой) Кукле я не подчинилась. Но - сознательно. Ибо во многом Дм(итрий) Вл(адимирович) был прав.

Посылаю вам бандеролью книгу "Ч(ертова) К(укла)"6 - предисловия, кстати, вы не читали. А затем - жду вестей, с ок(азией) или без оной.

----------

1 Штемпель на почтовой бумаге.

2 Речь идет о романе "То, чего не было".

3 В это время Гиппиус работала над "Романом-царевичем", Мережковский продолжал работу над "Александром I", вероятно, обдумывал роман "14 декабря". Что касается Философова, то в 1912 году вышло два сборника его статей: "Старое и новое"; "Неугасимая лампада".

4 Савинков надеялся опубликовать "Коня бледного" без цензурных купюр. В 1908 году, готовя повесть для публикации в журнале "Русская мысль", Гиппиус ее "цензурила". Полное издание "Коня бледного" появилось в Ницце в 1913 году.

5 Речь идет о первой жене Савинкова - Вере Глебовне Савинковой, дочери Г. И. Успенского. Она рассталась с Савинковым в 1908 году. Воспитывала двух его детей (сына и дочь).

6 В предисловии к отдельному изданию "Чертовой куклы" Гиппиус разъяснила основную идею романа: "Моя книга - вовсе не книга о революции, но - о реакции. Обнажить вечные, глубокие корни реакции (...) такова была моя задача" (Гиппиус З. Н. Чертова кукла. Жизнеописание в 33-х главах. М., 1911. С. III-IV).

3

Гиппиус - Савинкову

19. 1. (19)12

1. 2. (19)12

Милый друг, пользуюсь случаем, чтобы написать вам письмо - критическую статью.1 Так и смотрите, и помните, что критик уже не друг, не враг, не знакомый даже, но - исследователь, по мере разумения своего.

С трех пунктов был судим ваш роман, т. е. можно судить его: 1) с чисто-художественной 2) с идейной 3) с моральной. Третий пункт, простите, мне совершенно (или очень мало) интересен в данную минуту. Да и надо для этого быть в другом

стр. 207


--------------------------------------------------------------------------------

положении, чем я. Поэтому оставляю его в полном покое. Два же первых пункта для меня неразрывно связаны, так как, в моем понимании, безыдейность художественная всегда немного нехудожественна. О внешности, о стиле, о языке придется, конечно, упомянуть отдельно - в свое время.

Мне кажется в высшей степени ценной, важной и широкой мысль, которую я могла бы формулировать так: вот, была революция, был истинный, святой, стихийный подъем; была святая, необходимая, первичная сила, сила, побеждающая всех врагов, вплоть до "самого последнего" - Смерти; она в Давыде,2 она в Проньке3 эта сила, ею пропитан был морозный воздух там, за баррикадой; и не было необходимого же луча света, простого, может быть, но все же луча, в который, как в прожектор, попали бы и Давыды, и все баррикадники, и все забастовщики. Он был условием "сохранения энергии" - сохранения силы, т. е., значит, и условием победы. Говоря грубее (и, пожалуй, не вполне точно), Партия "не помогла" не только одним тем, что у нее в руках не было револьвера, а за плечами ружья, но и тем, что у нее за душой чего-то не было, такого же всегда необходимого, как револьвер. Можно бы далее понять это, но, стремясь быть краткой и надеясь, что вы меня поймете, опускаю дальнейшее. Такая идея вполне достойна вас, очень художественна и хорошо ответственна. В самом деле, если вся беда в том, что в Ц. К. сидели случайно глупые и надутые люди, трусы, не нюхавшие пороха, но желавшие идиотски распоряжаться, - то разве это уж такой вечный вопрос и разве стоит писать об этом роман? Согнать их - и кончено, сесть на их место - и довольно. Не в том ведь беда Пр(авославной) Церкви, что попы плохи: в том, что они плохи от нее, а не она от них. Я не могу не считать, что идея вашего романа именно такова, как я определяла выше. И, став на эту точку зрения, я попробую показать, где у вас она проведена ярче, где затемнена.

Несомненно лучшее, и мож(ет) быть, лучшее из всего, что писалось кем-нибудь в этом роде, - баррикадные дни и ночи, фигуры всех баррикадников, все, до мелочей. Взят верный тон, и даже стиль тут приобретает свое железо. Равно хороша, в неизбежной и праведной бессмыслице своей, смерть Давыда. Он и весь хорош, впрочем. Весь удался. Приятен и радостен ваш твердый рисунок. Сумели показать вовсю последнюю, великую - и конечную - силу человеческую. Все, что "возможно человеку", его - только - его телу и душе. Даже больше: человеку и человеческой совместности. Нельзя требовать дальше от человека; но Дух (говорю очень широко), увенчивающий дела людские победой, не сошел; и победы не было. Каждый из них - герой и подвижник; но всех вместе - их все-таки победила смерть, она их, а не они ее. Теперь, смотрите: как подчас нестройно выражается у вас столкновение двух сил и как, благодаря этому, вопросы переходят из высшей плоскости в низшую. В смысле чисто художественном - всегда минус, если мы умаляем врага и уже затем с легкостью его побеждаем. Мне сейчас глубоко наплевать, состоял ли в действительности ваш реальный Ц. К. из одних грубых Бергов4 или нет; внутреннее повеление художественности, логика искусства требует, чтобы он из одних Бергов не состоял, чтобы это не была сплошная, тупая и случайная, зазнавшаяся мразь... почему? Да потому, что я знаю, - и знаю не фактически, а просто читательски, знаю, ничего "не зная", - что даже если бы там сидели все Берги самые добрые, честные и милые, - было бы то же самое. Дорого было бы показать ничтожество и подлость Берга значительного, - и дешево, легко, затемнив глубину вопроса, столкнуть каррикатурную куклу. Я для резкости очертаний преувеличиваю, быть может, но это есть. Особенно чувствуется дешевка в последних главах, в "приемной врача" и т. д., благодаря этому дешев и эффект контраста: тупоумная скотина - и "верующий, пылкий наивный" мальчик Миша.5 Повторяю: мне совершенно все равно, было ли это в действительности. Я даже уверена, что было. Но я об этом не думаю. Искусству нет дела до действительности, - вернее же, чтобы избегнуть парадокса, - искусству дело до действительности есть, но только совсем особенное, в рамках своего закона.

стр. 208


--------------------------------------------------------------------------------

Речь Володи в вагоне не удовлетворяет меня именно тем, что это "речь", а не разговор.6 Почему ваш Болотов* молчит? Почему он непрерывно мякнет душой и двух слов не может связать ни перед другими, ни перед собою? Он не ушиблен, а как-то в корне зашиблен; прекрасно вел себя на баррикадах, но, однако, не вылечился и не поумнел. Володя такой же зазнавшийся тупоумец, как и Берг, только весь в обратную сторону; за Володей, конечно, стоит оправдание, - стоит кровь; но когда он "говорит", словами пытается оправдать себя, он, извините, достоин не меньшего щелчка в нос, чем Берги. С истинным страхом я наблюдаю, что люди простодушные (а ведь роман пишется и для них - для всех, иначе это "дело семейное"), люди, к вам расположенные, выводят из речей Володи etc. etc. - такое положение: Партии не нужно, а только одна Б(оевая) О(рганизация), она же и все. Когда стихийно вспыхнет революция, Б(оевая) О(рганизация), каждый член ее, к рев(олюции) примыкает и действует в ее рядах. В другое время - организованный террор. К этой Б(оевой) О(рганизации) могут принадлежать все, способные для этого дела, независимо от какой-либо идеологии: и анархисты, и кто угодно. Ибо тут важнее всего личная годность. - Почти дословно привожу это мнение. От сжатости оно делается особенно резко. Комментарии излишни. Вы и без них поймете, почему я от таких выводов прихожу в ужас. Право, такое "понимание" хуже всяких цензорств и гнева "товарищей". Эти друзья опаснее врагов. Подите, объясняйте им, что "он вовсе не это хотел сказать" и что "это неинтересно" - avant tout.7

(К сожалению, у меня мало времени, только сегодня вечером я узнала, что завтра - оказия, и вот - тороплюсь.. Неистово досадно, что нельзя поговорить. Особенно досадно, что это - из-за денег. Недели через полторы мы уезжаем в По.8 Через месяц-полтора опять будем в Париже. К вам не едем потому, что тогда нас не пустят в Россию больше. А согласитесь, что делаться эмигрантами раньше, чем сделал малейшее из задуманного дела, - не умно. Если бы вы имели понятие, во что превратилась наша петерб(ургская) квартира теперь, вплоть до ваших портретов у швейцара, вы бы поняли, что тут не шутки, а серьезное идиотство).

Возвращаюсь к роману. Он написан совсем другим языком, чем "Конь". Мне думается, вы еще своего языка окончательно не выработали. Были и в "Коне" свои недочеты, есть и здесь свои. Но, пожалуй, суховатая и резкая краткость, к кот(орой) вы и здесь, в самых лучших местах, невольно приближаетесь, более вы, нежели цепи придаточных предложений с излишне удлиняющими, повторяющимися местоимениями, с чуть нарочитой "простотой" а la Л. Толстой. Особенно заметна эта излишность в начале. Язык, стиль Толстого прекрасен для него, но только для него одного. Вот уж не образец! Я думаю, наш литературный язык эволюционирует и стремится к своему совершенству - к незаметности. Недаром он перешел полосу последней вычурности. Теперь он хочет быть именно незаметным, прятать слова за яркость представления. Идет к "Пиковой даме", к "Капитанской дочке" скорее, - и это благо. Пишите по представлению и с минимумом слов - так, чтобы все менялось, если выкинешь хоть одно. Вот для этого полезно уметь писать стихи. Толстой не писал стихов, а вы умеете, поэтому вы не можете и не должны, как "вы", даже издали подходить к языку Толстого. Кстати: перечтите смерть Пети в "Войне и Мире". У меня нет книги под рукой, не могу справиться, но, кажется, именно Петя, убитый, лежал так же, глядя вверх, точно так же, как у вас Миша. Впрочем, это пустяк.9

Несмотря на очень хорошие, чисто художественные, яркие мелочи описаний, восьмая глава не много дает нового в сравнении с предыдущей, где Миша приезжает в деревню. Но дело не в том, а в неархитектурности внешнего построения повес-


--------------------------------------------------------------------------------

* Кстати, знаете ли, что Андрей Болотов - историческое, очень известное лицо? Есть его записки, есть еще что-то.

стр. 209


--------------------------------------------------------------------------------

ти. Вам придется или прибавить к началу 8-й главы несколько фраз, или вообще как-нибудь устроиться с временами. Нить повествования длится, - и так внезапно завертывается, что от неожиданности ломается впечатление. Глава 7-я кончается глубокой зимой, и когда вы после этого пишете, что "в августе полили дожди", без всяких оговорок, то неизбежно кажется, что это следующий август. И тем более, что так ярка и сильна эта седьмая глава; читатель не опомнился от впечатления, он жил там, на баррикадах, жил, тяжко переживал, пережил наконец, - и вдруг ему предлагают, - незаметно, - вообразить, что этого еще ничего не было! Нет, оговорка, и очень твердая и ясная, непременно нужна. И я бы сильно сократила эту главу, опять в виду предыдущей и в виду ускорения темпа, когда мы идем к концу.

По сравнению с "Конем", у вас есть приобретения: например, отсутствие схематичности, большее приближение к эпосу (не от стиля это зависит). И вопрос, который вы ставите, столь же широк, если не шире. Работа громадная, и в ней неизбежны те нервные неровности, которые есть. Громадная, - но благодарная, и я бы, на вашем месте, еще не раз просмотрела ее серьезно. Не отсылаю вам рукопись с моими отметками (легко карандашом), ибо ее еще не читал Дм(итрий) С(ергеевич). Он сказал бы вам, верно, еще что-нибудь, сверх моего, но, думается, в общем был со мною согласен. Если, как-никак, увидимся - многое можно еще прибавить. Да, насколько я знаю, - в романе масса нецензурного. "Знанию" придется выкинуть почти все о войске, или - что лучше? - идти на конфискацию. Впрочем, это не ваше - их дело.

Кончаю второпях. Помните, что я не сказала ни одного слова намеренно не точного. После неумеренных похвал друзей, да не покажется вам слишком сдержанным мой отзыв. Но если я говорю "хорошо" - это именно и значит - хорошо. Последние слова - общее впечатление: очень интересная, местами режуще сильная, вещь. Все провалы исправимы. Спасибо вам.

Быть может, вам удобнее было бы приехать в По? Но, конечно, это не так хорошо, как если бы вы были в Париже. О Ил(юше) напрасно вы так говорите: вот уж не "цензор"! Да он и не выражал вам своего мнения непосредственно, а через третьи руки.10 Но, конечно, его суд должен касаться той области, кот(орая) для меня как раз неинтересна, да и где я не судья. - Нас интересует ваше отношение к П(артии). Но совсем с другой стороны. К сожалению, вы преувеличиваете: никогда вас не "исключат" из П(артии) ни за каких Бергов.11 Но это все в скобках и из другой оперы. Я написала "к сожалению", - но это не точно. Желательно ваше не "искл(ючение)", а ваш разумный выход. А вы точно его боитесь.12

----------

1 Гиппиус критически рассматривает I часть романа Савинкова "То чего не было". В письме к Фондаминскому от 26 января 1912 года Савинков писал: "Зинаида Николаевна прислала свою критику. Я ею недоволен" (ГАРФ. Ф. 6212. Оп. 1. Д. 42. Л. 41).

2 Правильно: Давид. Речь идет о герое романа революционере Давиде Коне.

3 Пронька - герой романа, примкнувший к революции.

4 Речь идет о герое романа "То, чего не было", члене ЦК партии эсеров, провокаторе, докторе Берге.

5 Михаил, младший из трех братьев Болотовых.

6 Гиппиус пишет о XI главе I части романа, повествующей о разговоре максималиста Владимира Глебова с главным героем романа членом ЦК партии эсеров Андреем Болотовым.

7 прежде всего (фр.).

8 По (Pau) - город на юго-западе Франции. Гиппиус вспоминала: "Возвращаться в Россию нам было еще рано, и мы вздумали поехать недели на 3 в По, где еще никогда не бывали" (Гиппиус З. Н. Дмитрий Мережковский. С. 196 - 197).

9 На заимствования из романа Л. Н. Толстого "Война и мир" критика указывала неоднократно. Так, А. Е. Измайлов писал: "Он избрал себе превосходный образец - другую эпопею, уже бессмертную в русской литературе. Ропшин - ученик Толстого и его верноподданный" (Измайлов А. Е. Литературные беседы. То, чего не было // Биржевые ведомости. 1912. 8 авг. С. 5 ). А. А. Бурнакин считал роман "грубой имитацией" "Войны и мира" Л. Толстого, указывал на заимствование Ропшиным толстовского стиля, манеры, отдельных образов. Для доказа-

стр. 210


--------------------------------------------------------------------------------

тельства подобной точки зрения критик сравнивал фрагменты из "Войны и мира" и из романа "То, чего не было" (Бурнакин А. А. Литературные заметки. Очередной плагиат // Новое время. 1912. 14 сент. С. 4).

10 Савинков от эсера М. М. Чернавского узнал об отрицательном отношении Фондаминского к роману "То, чего не было". См. прим. 12 к письму 1.

11 Речь идет о провокаторе докторе Берге, видном члене ЦК партии. Образ этого героя напоминал о недавней позорной истории партии, связанной с разоблачением двойного провокатора, руководителя боевой организации Е. Ф. Азефа.

12 В письме к В. С. Миролюбову от 4 марта 1913 года Савинков писал: "Гиппиус говорит "роман мне очень нравится", "надо выходить из Партии", "плагиат - вздор, смешно отвечать". Разругался. Мереж(ковский) романа не читал, кроме 1-й части. Говорит "Чрезвычайно интересно". "Надо выходить из Партии". Разругались. Разругался со всеми". (ИРЛИ. Ф. 185. Оп. 1. Д. 1012. Л. 5).

4

Гиппиус - Савинкову

11 bis, Avenue Mercedes, Paris XVI1

4. 2. (19)12

My dear,2

все более прихожу к выводу, что нам надо повидаться. Давайте думать, как это устроить. Но сначала вникните в положение дел. Вникните объективно, без капризов. Париж - одно, это некий океан. Ехать же к вам, в ваш стеклянный дом, - другое. Вы не имеете представления о модернистских течениях в охранке, о том, что мы видели уезжая, о высылке Ил(юшиных) родственников и т. д. Об участии в этих "анекдотах" Дм(итрия) Вл(адимировича), о вашей современной "славе", о нашей теперешней репутации, о том, что у "них", по собственному признанию, "сейчас дел нет никаких" - значит, приходится выдумывать, и т. д. и т. п. Маня Ш(кольник) (с кот(орой) мы очень подружились)3 необыкновенно хочет, чтобы мы с вами увиделись и понимает всю нужду, всестороннюю, этого, - однако понимает вполне и желание наше обставить дело поразумнее. Для вас тоже не будет пользы, если мы раньше срока сделаемся эмигрантами. Мы отнюдь не отказываемся, но желали бы разве хоть одно колесико подвинуть, - вернее - видеть, что оно двигается. Очень возможно, что это преувеличение, что Дм(итрия) С(ергеевича) не тронут и после S(an)-Remo, однако с уверенностью сказать нельзя, - напротив: по тому судя, чем в России сейчас пахнет, - очень просто: пошпыняют и вышлют. Мы - надоели. Мы - редкие "неуспокоившиеся" обыватели. На нас глядят с досадой. Сыщик буквально не отходит от наших дверей, другой приник к нашему телефону, а вместо писем мы просто получаем пустые конверты, с пометкой, что "письмо вынуто". Впрочем, этого не расскажешь, а главное, я не понимаю, что тут для вас "обидного" и причем ваша формула "все или ничего", т. е. почему, если мы размышляем, как удобнее повидаться - вы предлагаете вообще "порвать отношения". Уж коли где "обида" - так здесь, и для нас, а не для вас. Хорошо, что мы не обижаемся. "Коли вы такие трусы, коли я вам так страшен, так и не надо вас". Отнюдь не правда. Не порвали бы мы с вами отношений, конечно, ни в каком случае. Но этого даже и не требуется, дело в мере. Если вам никак нельзя будет приехать ни в По, ни в Париж, ни в другое место - мы подумаем, как приехать к вам. В крайнем случае, м(ожет) б(ыть), Д(митрий) Вл(адимирович) к вам приедет. Дело в том, чтоб решить свидание и далее вместе, без несогласий, его устроить. Вот и все.

Д(митрий) С(ергеевич) прочел ваш роман. Он хочет вам написать отдельно, пока же скажу, что, как я и думала, он во многом согласен со мной. Говорит, что читал с громадным интересом. Главы восстания ему кажутся лучшими. Конец, по его мнению, слабее. Он считает, что вещь с очень большими горизонтами и сейчас

стр. 211


--------------------------------------------------------------------------------

не закончена. Да, я вовсе не считаю Давыда положительным типом. Сохрани Боже! Это - в данном окружении "неизбежная слабость", именно сегодняшне-неизбежная. Оттого-то и хорошо, оттого-то и веришь - да, так. Вы меня просто не поняли. В общем - я согласна с вашими возражениями, тем более что вы согласны с моими везде, где не приписываете: надо считаться, что роман - не весь, а часть. Да, с этим я должна считаться и, мож(ет) б(ыть), это порою забывала. - Изумляюсь искренно, что вы верите "литературе" Миролюбова.4 Господь с вами! Да это неслыханно, да М(иролюбов) известен, испокон веков, тем, что ни аза не понимает. Если уж кого-нибудь из них непременно хотите слушаться (если уж непременно!) - то, черт с ним, слушайтесь Чернова.5 К Мир(олюбову) следует относиться с милой добротой и лит(ературных) разговоров не вести, а к Горькому6 - с откровенным недоверием. Чем это вас Мир(олюбов) обольстил? Да еще тут же сев в лужу, т. е. объявив, что лучшие главы - худшие? Я Дм(итрию) С(ергееви)чу моего мнения об этих главах не внушала, он сам увидел слишком ясное, - кто же бы этого не увидел из нас? Два пункта в вашем письме, на кот(орые) желаю возразить. 1) По какой логике вы пришли к заключению, что я, судя Бергов, слушаю мнения каких-то "товарищей"? На их цензуру, на их мнения, да и, простите, на них самих мне глубоко начихать, когда я стою лицом к лицу с известным художественным произведением. Даже мое личное отношение к автору, и оно отходит на второй план при этом. Я требую "морального" отношения к своей идее, т. е. того, что требует искусство. И далее - точка. Ил(юша) прекрасный человек, но его суд в этом деле меня просто не касается, мне неинтересно. Или уж перейти в другую плоскость, забыть роман, говорить о Партии, о вас, о нем... это можно, но это другая опера. Есть еще третья плоскость разговоров... но ее мы оставим до личного свидания. (В скобках: это отлично, что я отнеслась к Володе, как к типу отрицательному, вы пишете, что он так и задуман: значит, удалось. Я же не виновата, что авторское отношение не выяснено в незаконченной вещи.) 2) С чего вы взяли, что я вам преподнесла "конфетку"? Никто меня еще не подозревал в любви к сладостям. Я, действительно, считаю, что ваша вещь незаурядная, хорошая и широкая. Чтобы сказать, насколько шагов ушли вы вперед от "Коня бледа" - надо судить их вместе, т. е. цельное и цельное. Мне ничего не стоило бы, принимая во внимание и то, и се, - мало ли! наговорить вам кучу комплиментов, превознести вас превыше облака ходячего, и так, чтобы все поверили, остались очень довольны. (Я бы это сумела, да и вы избалованы похвалами окружающих, так что верите легко.) Но не хочу и не могу, слишком серьезно отношусь и к вам, и к литературе, и к данной вашей вещи. Считаю, что могу, вне критики, сказать про нее серьезно: хорошо (объективно) и мне нравится (субъективно). Это не сводка разбора, это общий круг, отметка, что ли. Разбор - сам собой. И повторяю, без сладости, а памятуя Корделию, младшую дочь Лира: хорошо. Не радуйтесь Гонерильям.

Когда роман будет напечатан, я дам о нем подробный отзыв, не ожидая концов, а руководствуясь тем, что вы о них намечаете в письме и скажете еще лично. О более слабых местах, однако, не умолчу, и не думаю, чтобы это было полезно. Входя в круг писателей, вы должны, известным образом, и приобретать писательскую психологию, т. е. различать критику собратьев от критики уличной, с одной стороны, и от критики "товарищей" - с другой. Тут разные системы термометров, прежде всего. Вы должны бы не желать, чтобы я вас судила как "даровитого дилетанта"; как таковому - я наговорила бы вам кучу приятностей, и только приятностей. Что же от дилетанта еще требовать? А от вас очень много требуется, и нами в особенности, ибо голый профессионализм, голая литература (Ал. Толстой молодой, например) - в конце концов тоже не настоящая литература.

Словом, я считаю, что этой второй вещью вы входите в литературу и тем открываетесь для критики иного тона, подписываете векселя, по которым с вас будут требовать уплаты. Ничего не поделаешь. Кроме того, ваше положение вдвойне

стр. 212


--------------------------------------------------------------------------------

трудное (вдвойне благодарное, если победить трудности), и вот чем: вы не Тургенев, не Кузьмин (sic!), не Бальмонт, не Бунин; из подбора имен вы видите, что не о величине таланта я говорю; а о том, что вы не можете, по существу, не принося вреда самой вашей литературе, ограничиться узким литературным профессионализмом. Прямее говоря - ваша литература стоит в зависимости от вашего внутреннего роста и развития, от вашего личного человечества, от вашей жизни, от ваших действий. Происходить должно какое-то взаимопитание, причем отнюдь не становится литература дилетантством. У многих профессионалов их жизнь, их человечество - дилетантство. Я должна сказать, что это - отходящий тип, а новость новых людей как раз тут и намечается. Толстой - один из примеров, один из предтеч будущего типа настоящих литераторов. Вы скажете, что "Войну и мир" он написал, будучи только литератором. Нет; если бы он не ушел в Астапово, он не написал бы и "Войну", - никогда. Для этого надо было носить в себе эту возможность "уйти" (или "придти" - все равно). А кроме того, я считаю последние его произведения (лит(ературные)) не ниже, если не выше первых.

На эти мысли меня уже давно натолкнула жизнь; может быть, высказывать ИХ определенно еще не пора, но помнить их не мешает. Хотелось бы, чтобы вы не поняли меня превратно: это ведь не требование "добродетельной" жизни от писателя; это требование роскоши, и законное, от возрастающей человеческой личности; помните? - "дать человеку лишь необходимое - значит, превратить его в животное". Требования искусства повышаются тоже; профессионализм, чистота искусства уже начинают его узить. С одной стороны, жизнь толкает человечество к "специализации"... но она же в неуступающей "проблеме личности" создает широкое течение противоположное.

Это слишком сжато, чтобы быть ясным, но возвращаюсь к вам: я смотрю на вас, как на личность, способную на недилетантство в искусстве при недилетантском отношении к себе и к жизни; и даже это последнее условие необходимо для первого положения. В какой мере вы это осуществите - вопрос другой. Но таким рисуется мне ваш путь. Если же (по моему мнению; я могу и ошибаться) вы переходите к литературе, смотрите на нее, как на новую вашу "специальность", изменяете ради "новой" - "старой" - не удивлюсь, если "новая" не оправдает ваших надежд.

С точки зрения заслуженных консерваторов искусства, я говорю неслыханную ересь. Что-то непривычное. Однако все консерваторы тем и характерны, что консервируемое ими в конце концов "преходит" (sic!); прейдет (sic!) и взгляд их на необходимость "специализации" для высоты искусства. Впрочем, я ведь не диктую сейчас общих правил: Кузьмину (sic!) и Гумилеву, даже Брюсову может быть, и нужно еще оставаться "профессионалами", и пусть себе; но уже Блок, - Блок! - тоскует, мечется, иссякает; я тоску его вижу, не знаю для него нужных слов; и он не знает, лепечет что-то об "уходе" и пока - запирается от людей. Душа его беспомощна - но жива.7

Довольно, приписываю о другом пока, к этому когда-нибудь, во времени, вернемся. Возвращаюсь к нашему свиданию. Серг(ей) Ник(олаевич)8 объяснит вам положение дел на словах. Я же кратко ставлю так, после некот(орых) размышлений.

Отъезд Ил(юши) и Ам(алии)9 очень нам был прискорбен и весьма спутал наши соображения. Мы рассчитывали: пробыть в Pau (Basses Pyrenee's) до, скажем, 20 Марта (все по новому стилю). 20-го вернуться в Париж, где провести 7 Апреля (Пасху) и числа 15 - 20-го ехать в Россию. Теперь же не знаю, как будет, ибо что же нам в Париже целый месяц без вас и без них делать. Если они приедут к 1 Апр(еля) к нам - тогда мы вернемся в Париж только к 10 Апреля. Но вряд ли, вернее, что Ил(юша) приедет в Париж между 1 - 7, тогда наши планы остаются прежними.

стр. 213


--------------------------------------------------------------------------------

Вам же мы предлагаем, и просим внимательно отнестись:

Предложение I:

Вы приедете к нам в Pau, озаботившись не привезти с собой сыщика, что вам не так уж трудно, если вы будете заезжать в Париж. Местных там нет, по-видимому.

Предложение II:

Вы приедете в Париж не позже 1-го - 7-го апреля.

NB. В обоих случаях, ежели у вас встречаются денежные препятствия к дороге - passer outre;10 когда разбогатеете - мы сочтемся. Между нами даже и стыдно и говорить об этом.

Наконец, если оба эти предложения, 1 и 2, вы отвергнете - напишите, что "ни то, ни другое не годится" (пишите не в Pau, а на парижский наш адрес, так лучше, тем более что мы там еще и адреса не имеем). Если, значит, никак не годится - подумаем дальше, и что придумаем, узнаете от Амалии или как-нибудь, но узнаете.

В Париже нам все равно быть необходимо до возвращения в Россию.

У нас возник один очень скромный план, осуществить который в ожидании большого очень бы не мешало. Маня Шк(ольник) отнеслась к нему очень сочувственно, и только все говорит, как бы мы с вами повидались. (Кстати, как нельзя эту М(аню) Шк(ольник) сейчас совсем оставлять, грех и страшно не дать ей малейшего просвета). План так скромен, что мы были изумлены искренно, что Ил(юша) встретил его колебанием (признавая его нужду и смысл). Я вам не пишу о нем (плане), нужно говорить, тем более что Ил(юша) не дал решительного ответа, а так и уехал в колебании (причем я не думаю, чтобы колебание кончилось в одиночестве). За скромность же плана говорит уже то, что он предложен нашим известным минималистом - Дм(итрием) Вл(адимировиче)м. И все-таки!! Было чему удивиться.

Да, вот так все в жизни. Весной хотелось показать вам двух "наших" - скромных и серьезных - людей. Но, оказывается, что и этот номер не пройдет. Tant mieux.11 Будем ждать - с надеждой на следующие месяцы или годы, но все-таки с постоянной надеждой и упором.

До свиданья, - до непременного.

----------

1 Штемпель на почтовой бумаге.

2 Мой дорогой (англ.).

3 Мария Мордкова Школьник (1878-?) - эсерка. Вступила в Боевую организацию партии социалистов-революционеров в 1905 году. Была приговорена к смертной казни, замененной бессрочной каторгой, за покушение на жизнь черниговского губернатора Хвостова. В июле 1911 года загримированная в мужской костюм Школьник бежала из иркутской тюремной больницы. По агентурным сведениям, в сентябре 1911 года она оказалась в Бремене, а затем в Италии, в Сан-Ремо. В декабре 1912 года филеры заметили ее на вилле "Vera". Школьник оставила воспоминания, расходящиеся с действительным ходом событий (см.: Школьник М. Жизнь бывшей террористки. М., 1930).

4 Миролюбов Виктор Сергеевич (1860 - 1939) - литературный редактор журнала "Заветы" в 1912 - 1913 годах. Жил в Италии. Весной 1913 года покинул пост литературного редактора после конфликта в редакции.

5 Чернов Виктор Михайлович (1873 - 1952) - основатель партии эсеров, один из главных теоретиков и идеологов с момента ее возникновения, автор партийной программы. С 1899 года жил за границей, возглавляя заграничную организацию партии эсеров. После разоблачения в 1908 году одного из руководителей партии Е. Ф. Азефа ушел со всех партийных постов и переехал в Италию. Занялся литературной работой в журнале "Заветы". Став политическим редактором журнала, определял стратегию его развития. Под псевдонимом Я. Вечев вел раздел "Дела и дни", где высказывался по вопросам текущей политики. См.: Чернов В. М. Перед бурей. Воспоминания. Нью-Йорк, 1953.

6 Идея создания нового журнала "Заветы", вероятно, возникла во время приезда В. М. Чернова к Горькому на Капри осенью 1911 года. В первом номере "Заветов" за 1912 год, где начал печататься роман "То, чего не было", был опубликован рассказ Горького "Рождение человека". Соседство с романом Савинкова настолько возмутило Горького, что он отказался от сотрудничества с "Заветами".

7 Блок в 1912 году посещал собрания Религиозно-философского общества, но идеи "религиозной общественности" не воспринимал. Негативное отношение Блока к Мережковским выразилось в поэтической декларации стихотворения "Мой бедный, мой далекий друг!.." (1912):

стр. 214


--------------------------------------------------------------------------------

"И так давно постыли люди, // Уныло ждущие Христа... // Лишь дьявола они находят... // Их лишь к отчаянью приводят // Извечно лгущие уста..." Тем не менее в январе 1912 года Блок читал только что вышедшую книгу Философова "Неугасимая лампада" (1912), посвященную религиозным вопросам (Блок А. А. Дневник. М., 1989. С. 109). В феврале 1912 года Гиппиус посвятила Блоку стихотворение "Колодцы".

8 Сергей Николаевич Моисеенко - эсер-террорист. Принимал участие в убийстве Петербургского градоначальника В. Ф. фон дер Лауница (1906). Участвовал в покушениях на Николая II, премьер-министра П. А. Столыпина, великого князя Николая Николаевича.

9 Речь идет о супругах Фондаминских, близких друзьях Мережковских. Амалия Осиповна Фондаминская (урожд. Малка Броха Ошеровна; ум. в 1935 году) была близкой подругой Гиппиус. Фондаминские и Гавронские происходили из богатых московских купеческих семей, оказывавших помощь Боевой организации эсеров из собственных средств.

10 не надо преувеличивать (фр.).

11 Тем лучше (фр.).

5

Философов - Савинкову

Gd. Hotel Gassion

Pau

15 - 28 февраля (1912)

Дорогой друг.

При сем письмо Вольфа.1 Я ему написал, чтобы он немедленно выслал гонорар на мое имя. Будьте добры, не поленитесь точно мне написать кому и как выслать деньги (получу я их дней через десять). Адрес наш новый: Hotel d'Angleterre Cambo-les-Bains (Basses - Pyre'nee's).2

Это в трех часах отсюда, и мы переезжаем в Cambo завтра.

Мы довольно благополучны, и надеемся, что С(ергей) Н(иколаевич)3 рассказал Вам о нас. Привет дорогим Вашим сожителям.

----------

1 См. прим. 4 к письму 1.

2 Камбо-ле-Бен - город на юго-западе Франции.

3 О С. Н. Моисеенко см. прим. 8 к письму 4.

6

Гиппиус - Савинкову

Gd. Hotel Gassion

Pau1

11 - 24 марта (19)12 г.

Давно не писала вам, милый collega. Ужасно раздражает Вольф: вы сами читали, что он обещал выпустить книгу на днях и не задерживать гонорара, однако нет о книге ни объявлений, ни денег.2 Мы ему уже послали телеграмму, надеюсь посовестится, что так наврал.

Как вы поживаете? Как здоровье М(арии) А(лексеевны)? Как ваша работа? Прав был Д(митрий) С(ергеевич), когда говорил, что письменно о новом вашем романе ничего толком не скажешь; пишется, о литературных произведениях, для читателей, а не для автора. С автором же можно только говорить. Вот и вышло, что, по вашему мнению, "мы перестали понимать друг друга". Как это печально! Неужели с Горьким и Мирол(юбовым) вы больше понимаете друг друга? Думаю, впрочем, когда мы с вами увидимся и поговорим толком, - будет ясно, к какой литературе вы тяготеете, к Горько-андреевской или нашей. (Кстати: журнал, где

стр. 215


--------------------------------------------------------------------------------

роман будет напечатан, решили издавать в Москве? Я читала, что Бунин написал для него большую вещь.)3

Мы поживаем изо дня в день; от ужаса, что мой собственный роман едва на половине, а Русская Мысль требует его в редакцию через два месяца, я онемела и не могу за него приняться вовсе.4 Так и сижу в отчаянии. Погода к тому же здесь такая, что и солнцем нельзя утешиться, так что, хотя и "надоела" Ривьера и пути сообщения отсюда с ней отчаянные (две ночевки, в Тулузе и Марселе), мы туда отправляемся к 8 Апреля. Насчет Парижа отчаялись, не стоит туда сейчас, по газетам видно, какие там "Жибуло" с бурями. В марте везде плохо, но все же авось погреемся хоть немного у нашей привычной каннской англичанки, которая нас уже поджидает, и даже виллу предлагает. Если и в Канне будет холодно, поедем в Ментону. Только там мы ничего не знаем, а Д(митрий) С(ергеевич) очень "труден" насчет помещения и гостиниц, капризен.

Ну, до свиданья. Да, я слышала, что вы на некоторое время уезжаете (1 нрзб.) в Италию. Не теперь ли? Но как же тогда с этим проклятым Вольфовским гонораром? Мы надеемся все-таки получить его на днях.

Вы успеете еще ответить нам сюда, - мы будем здесь, - если, конечно, это письмо застанет вас.

P. S. Сколько у меня книг из редакции Русск(ой) М(ысли)!5 Самые новейшие. Все, в конце концов, будут у вас, хотя придется "товаром" посылать. Очень интересен новый сборник "Земля", Сологуб и Саша Черный.6

----------

1 Штемпель на почтовой бумаге.

2 "Конь бледный" вышел в свет в мае 1912 года.

3 Речь идет о журнале "Заветы" (1912 - 1914), который по первоначальным замыслам должен был выходить в Москве. "Заветы" начали издаваться в Петербурге с конца апреля 1912 года. Название придумал секретарь журнала С. П. Постников: "Это слово выражало наше общее желание быть верными заветам Герцена, "Современника", "Отечественных записок". Тогда в сборнике "Вехи" и в "Русской мысли" был поход против всех этих заветов передовой интеллигенции" (цит. по: Морозов К. С. Партия социалистов-революционеров в 1907 - 1944 гг. М., 1998. С. 553). Журнал финансировался пожертвованиями сочувствующих. В нем печатались произведения многих русских писателей и поэтов. И. А. Бунин сотрудничал в литературном отделе журнала. В N 1 журнала 1912 года была помещена повесть Бунина "Веселый двор". Издание "Заветов" было приостановлено в связи с началом Первой мировой войны, а приговором Петроградской судебной палаты от 16 сентября 1914 года "Заветы" были запрещены окончательно.

4 Речь идет о "Романе-царевиче" Гиппиус, опубликованном в 1912 году в журнале "Русская мысль" (N 9 - 12). В мае 1912 Гиппиус писала С. П. Каблукову: "Ах, роман! Сколько он у меня крови портит! Не можете ли взглянуть, какая цифра стоит на последней стр(анице) рукописи Чертова Кукла? Неужели 600? Очень мало у меня написано" (РНБ. Ф. 322. Д. 19. Л. 168).

5 Гиппиус в 1912 году готовила литературные обзоры для журнала "Русская мысль".

6 Имеется в виду литературно-художественный сборник "Земля", выпускаемый в Москве (1908 - 1917). Гиппиус имеет в виду восьмой сборник "Земли" (1912). В нем были помещены рассказ Ф. Сологуба "Звериный быт" и рассказ Саши Черного "Первое знакомство".

7

Философов - Савинкову

Grand Hotel Cassion

Pau1

29 марта 1912

Высылаю Вам чек на 1061 фр(анк), т. е. на 400 р(ублей). Договор с Вольфом остался у Дм(итрия) С(ергеевича) в Петербурге, и я точно не помню всей цифры гонорара. Но если не ошибаюсь, Вам причитается что-то еще рублей 200, в ка-

стр. 216


--------------------------------------------------------------------------------

кой-то срок. В Петербурге справлюсь и Вам отпишу. Сегодня получил Ваше письмо от 26 Марта, адресованное на Cambo, вместе с тем З(инаида) Н(иколаевна) Вам писала 24-го, а я 25-го.2 Получили ли наши письма? В них я писал как раз о деньгах (послал Вам письмо Вольфа), а З(инаида) Н(иколаевна) о предполагаемом нашем отъезде в Cannes. Что-то уж очень долго идут наши письма. Очевидно, Шпекины их читают. Дураки!

Итак, надеюсь до скорого свидания. Адрес и время пребывания в Cannes своевременно сообщим. Привет вашим.

P. S. В S(an)-R(emo) нет Cred'it Lyunnais. Они перевели на Monte-Carlo, говоря, что каждый банк в San-Remo в течение суток этот чек обменяет.

----------

1 Штемпель на почтовой бумаге. Письмо датируется по европейскому календарю.

2 См. письмо 6; Философов ошибся, он писал Савинкову 15 - 28 февраля 1912 года (см. письмо 5).

8

Философов - Савинкову

29.3.1912

По1

Пятница.

Получили сегодня Ваше espresso. Доставили его скоро, но распечатанным. Вот уж "тримадерам"2 нечего делать! Чек отправлен сегодня утром, при письме. Известите о получении - в Cannes Hotel Estere'l. Мы только будем не позже 8 Апр(еля). Но они насчет нашей корреспонденции предупреждены. Отсюда мы уезжаем завтра.

----------

1 Датируется по европейскому календарю по почтовому штемпелю на открытке, адресованной на имя "Auguste Malmberg".

2 Вероятно, шутливая транскрипция французского слова dromadaire, т. е. верблюд, - так в переписке с Савинковым "трио" условилось называть филеров. В дневнике Гиппиус писала: "Дмитрий очень боялся ехать к Борису в Сан-Ремо - да и действительно: они окружены сыщиками, письма все читаются. У нас в Спб. сыщик не отходил" (Гиппиус З. Н. Кн. 1. С. 153).

9

Гиппиус - Савинкову

17 - 30. m(a)r(s) (19)12 г.

Gare-de-Pau

Pyrenees

Вчера вечером получили телеграмму, что мать Дм(итрия) В(ладимировича) при смерти.2 Он уехал в ночь, мы едем сегодня, через Париж в С(анкт)-П(етербург) тоже.

Вряд ли Д(митрий) В(ладимирович) ее застанет в живых.

Видите, трудно в жизни что-либо предполагать, даже гадательно. Жизнь делается сама. Ну, все равно. Будьте здоровы, пишите хорошо ваш роман. Привет всем, М(арии) А(лексеевне) желаем здоровья побольше.

Кое-какие книги из Р(усской) М(ысли) послала вам отсюда, не все, ибо о других должна еще писать.

стр. 217


--------------------------------------------------------------------------------

1 Письмо на почтовой открытке.

2 Речь идет об Анне Павловне Философовой (урожд. Дягилева; 1837 - 1912), видной деятельнице либерального движения, начавшей общественную деятельность в начале 1860-х годов. Благодаря ее энергии в 1872 году открылись Высшие медицинские курсы, а в 1878 году Высшие (Бестужевские) женские курсы. Обширна ее деятельность в области благотворительности. В 1879 году за связи с народовольцами была выслана за границу, откуда вернулась в 1881 году. После убийства императора Александра II ее взгляды несколько изменились. Вела дружескую переписку с В. С. Соловьевым, Я. П. Полонским, Ф. М. Достоевским, В. В. Розановым. Являлась членом Религиозно-философского общества. Была вице-председателем русского Теософического общества. О деятельности А. П. Философовой см.: Сборник памяти Анны Павловны Философовой: В 2 т. Пг., 1915. Т. 1.

10

Гиппиус - Савинкову

31.3. (19)12

Pau1

Забыла второпях прибавить, что насчет гонорара от Вольфа я ошиблась только раз; и не 400 только, а 600, но остальные 200 через 2 месяца, кажется. Так что разочарование у вас лишь в 200 р(ублях).

Будьте же здоровы. А(ндреев)ский2 кланяется Марии Алексеевне.3 Книги вам послала, но все дрянь. Анна Map написала мне письмо, что очень красива и личный экз(емпляр) послала, но ее и лично выругала, и печатно.4 Очень жалею, что так мы с вами и не встретились, и не скоро прочту я II часть ваших "Братьев".5

----------

1 Датируется по европейскому календарю по штемпелю на почтовой открытке.

2 Андреевский Сергей Аркадьевич (1847 - 1848?-1918) был более известен как юрист, талантливый защитник, выступавший на многих громких процессах, чем как поэт и литературный критик. В 1878 году отказался выступать на процессе по делу первой русской террористки В. И. Засулич, оправдывая ее выстрел в Петербургского генерал-губернатора Ф. Ф. Трепова. Занимал видное место в адвокатуре. Блестящие речи Андреевского неоднократно переиздавались. По мироощущению был близок к модернистской поэзии. Приятель Мережковских, называвших его "адвокат-поэт". Их соучастник по Шекспировскому кружку (1896) (см.: Андреевский С. А. Литературные очерки. СПб., 1913). Написал автобиографическую "Книгу о смерти", которую по частям читал Гиппиус (Андреевский С. А. Книга о смерти. М., 2002. (Лит. памятники)).

3 Речь идет о М. А. Прокофьевой.

4 Анна Map (наст. имя и фамилия Анна Яковлевна Бровар; 1887 - 1917) - писательница, журналистка (см.: Грачева А. М. "Жизнетворчество Анны Map" // Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1996. С. 56 - 76).

5 Роман Савинкова "То, чего не было" имел подзаголовок "Три брата".

(Окончание следует)

стр. 218