Бальмонта мог создать лишь русский народ, а углубить, утоньшить, возвысить его душу - только скорби всероссийского масштаба.

Георгий Гребенщиков1

В биографиях сразу нескольких писателей, выезжавших из России в начале 1920-х годов, фигурирует версия о том, что Константин Бальмонт, отпущенный за границу с обязательством не выступать против советской власти, нарушил обещание и стал причиной запрета на их выезд. Наиболее определенные очертания эта версия приобрела в судьбе Вяч. Иванова, о чем писала его биограф О. А. Шор (Дешарт): "Весной 1920 г. несколько видных писателей получили разрешение на время выехать в Западную Европу. (...) Бальмонт уехал первым, и едва переехав границу, разразился невежливым выступлением (...). В ответ на это все остальные писатели были лишены их заграничных паспортов. Вяч. Иванов надеялся, что Швейцария и Ривьера восстановят здоровье его тяжело больной жены. Отказ был для него большим ударом. Ему обещали отправить больную в его сопровождении на юг. Вера Константиновна умерла в Москве в августе того же года".2 В семье Вяч. Иванова поведение Бальмонта считалось едва ли не одной из причин гибели Веры Константиновны Шварсалон.

Тень Бальмонта реяла и над отказом на выезд Андрея Белого, который писал 17 июля 1920 года Иванову-Разумнику: "Не везет мне! Сперва зарезал Мережковский; потом таки дали мне командировку , а я не знал и сидел в Петрограде; и никто не уведомил меня из Москвы; я бы мог уехать до Бальмонта! Теперь, накануне быстрого движения дела - второй зарез: Бальмонт!"3

Горький добавил в этот список жертв еще как минимум двух человек. 29 января 1928 года он писал Ромену Роллану: "...получив разрешение на выезд за границу, он (Бальмонт. - Р. Б., Е. И. ) тотчас же объявил себя врагом "коммунизма", и, конечно, это очень плохо отозвалось на Блоке и Сологубе, которые хлопотали о разрешении выехать".4 Из этого письма следует,


--------------------------------------------------------------------------------

1 Гребенщиков Г. О здравии. Из дневника // Последние новости. 1922. 5 фев. N 555. С. 2.

2 Письмо О. А. Шор к Н. В. Котрелеву цитируется по его статье "Вяч. Иванов - член Общества Любителей Российской Словесности" (Europa orientalis. 1993. N 1. P. 327 - 328). Ср.: Дешарт О. Введение // Иванов В. И. Собр. соч. Брюссель, 1971. Т. 1. С. 169; Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 8.

3 Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка / Публ., вступит, статья и коммент. А. В. Лаврова и Дж. Мальмстада. СПб., 1998. С. 209.

4 М. Горький и Р. Роллан. Переписка //Архив А. М. Горького. М., 1995. Т. XV. С. 149. Ср. также: Луначарский А. В. Ответ Ромену Роллану // Вестник иностранной литературы. 1928. N 3. Подробнее о Сологубе см.: "Шипение Сологуба не прибавит ничего" (Письма писателя 1920 - 1921 гг.) / Публ. В. Шепелева и В. Любимова//Источник. Приложение к российскому историческому журналу "Родина". 1995. N 5. С. 66 - 71; Лавров А. В. Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская // Неизданный Федор Сологуб. Стихи. Документы. Мемуары. М., 1997.

стр. 55


--------------------------------------------------------------------------------

что с невозможностью своевременно выехать из России современники связывали не только смерть Блока и Сологуба, но и самоубийство жены Сологуба - Анастасии Чеботаревской. Если эти обвинения подтвердятся, придется признать: неосмотрительность Бальмонта слишком дорого обошлась его окружению. Тяжесть этих обвинений заставляет рассмотреть их особенно внимательно.

1. Отъезд писателей в 1920 году

В начале 1920-х годов дореволюционная интеллигенция независимо от своих политических убеждений была поставлена в крайне тяжелые условия. Ее существование в России утратило экономический фундамент: при национализации банков были ликвидированы все капиталы, сбережения, пенсии, страховки и другие виды рент. К этому моменту были закрыты частные газеты и сведена к минимуму деятельность частных издательств, в итоге, оказалось, невозможно жить литературным трудом. Тогда же закрылись многие учебные заведения, в уцелевших же проводилась политика вытеснения дореволюционных профессоров. Экономическая реальность в не меньшей степени, чем политическая, делала невозможной жизнь при новом строе.

Многие деятели культуры, и в частности писатели, оказались вынуждены думать об отъезде за границу. Далеко не все при этом предполагали покинуть Россию навсегда, так как политическая ситуация тогда казалась достаточно неопределенной. В 1920 году через Коллегию Наркомпроса о разрешении на выезд за рубеж одновременно хлопотали, среди прочих, Андрей Белый, Михаил Гершензон, Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская, Василий Иванович Немирович-Данченко, Константин Бальмонт, Михаил Арцыбашев и Вяч. Иванов.

Ходатайства о выезде должны были получить одобрение трех инстанций - Наркомпроса, Наркоминдел и ВЧК. Возглавлявший Наркомпрос А. В. Луначарский, за редкими исключениями, благосклонно относился к ходатайствам, но в марте 1920 года он получил официальное письмо от заместителя Наркоминдел, в котором, в частности, указывалось, что "в случаях командирования кого-либо заграницу необходимо путем сношения поставить в известность об этом Наркоминдел с приложением выписки из протокола заседания Коллегии центрального учреждения об утверждении данной командировки, причем Коллегия ручается за лояльность командированного лица в том смысле, что уезжающий не будет вредить заграницей интересам Советской Республики".5 Таким образом, выпуская писателей за рубеж, Наркомпрос должен был выдать поручительство в их лояльности. Луначарский подобные поручительства давал, хотя его поддержку получали далеко не все.

Прошения Вяч. Иванова проходили через инстанции успешнее, чем ходатайства других писателей, поскольку в 1918 - 1920 годах он занимал ряд


--------------------------------------------------------------------------------

С. 299 - 300. О неосуществившемся отъезде Блока см.: "Он будет писать стихи против нас": Правда о болезни и смерти Александра Блока (1921) / Публ. В. Шепелева и В. Любимова // Источник. Приложение к российскому историческому журналу "Родина". 1995. N 2. С. 33 - 45. Косвенным свидетельством того, что сам Блок не винил Бальмонта в крушении своих надежд на заграничную поездку, может служить продолжение им работы над редактированием неосуществившегося сборника "Избранных сочинений" для издательства З. И. Гржебина в 1920 - 1921 годах (см. об этом: Донгаров Р. Б. Блок - редактор Бальмонта // Блоковский сборник. Тарту, 1972. Вып. II. С. 416 - 423).

5 ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 1. Д. 398. Л. 3 - 3, об.

стр. 56


--------------------------------------------------------------------------------

руководящих постов в Театральном и Литературном отделах Наркомпроса и в Государственном издательстве,6 был близок к О. Д. Каменевой и пользовался личной благосклонностью самого Луначарского. Поэтому разрешение на выезд он получил одним из первых. Рассматривая 11 марта 1920 года его прошение, Коллегия Наркомпроса под председательством А. В. Луначарского вынесла следующее решение: "Принимая во внимание 1) Болезненное состояние т. В. И. Иванова и его семьи, 2) серьезность предпринимаемых им работ и поручений Наркомпроса, которые он берется выполнить, а) ассигновать В. И. Иванову единовременно 50000 р. на выезд за границу, б) установить для него командировочное жалование в 50000 р. в месяц, сроком на полгода, в) ходатайствовать перед Наркомфином о выплате этих сумм знаками думского образца".7 На том же заседании постановили ассигновать Вяч. Иванову 15000 рублей для перевозки его библиотеки в музей А. Бахрушина, после чего было записано: "Указать т. В. И. Иванову, что ни на какую дополнительную поддержку со стороны Наркомпроса он не может рассчитывать".8

Поначалу отъезд Иванова затягивался из-за того, что Наркомпрос не мог выдать ему конвертируемую валюту, кроме того, дополнительное разрешение требовалось для оформления на выезд семьи. 19 или 20 июня Луначарский сообщал Вяч. Иванову, что удалось получить его месячный оклад в бумагах думского образца. Но обращение во Внешторг за дополнительными средствами в конвертируемой валюте натолкнулось на отказ, что, как писал Луначарский Иванову, "ставит Вашу поездку под весьма тяжелые условия".9 Таким образом, до июня Вяч. Иванова задерживали чисто финансовые хлопоты, разрешение на выезд он при этом имел.

Хлопоты Бальмонта о визе шли рука, об руку с хлопотами Вяч. Иванова, и он также вывозил с собой часть своей разнообразной по составу семьи. Бальмонту приходилось выдавать всяческие заверения в собственной лояльности, что он и делал. 16 марта 1920 года он даже писал Луначарскому: "Если мне будет разрешено поехать с семьей за границу, я был бы очень рад выполнить какое-нибудь поручение учено-литературного свойства или же дипломатического. Позволяю себе напомнить, что у меня есть различные связи в Париже, Лондоне, Мадриде и Варшаве, главным образом, в Париже, - и что я знаю много иностранных языков (...). Кстати. Мой очерк "Океания", написанный 7 лет тому назад, есть точное указание, что я давнишний враг европейского империализма. Посылаю Вам, в этом письме, написанную с неделю тому назад "Песню Рабочего Молота". Мне хотелось бы увидеть ее в 1-м номере "Художественного слова"".10 Стихотворение действительно вышло в дебютном номере журнала Литературного отдела Наркомпроса, и 1 мая 1920 года Бальмонт декламировал его в Доме Советов.11


--------------------------------------------------------------------------------

6 Подробнее о служебной карьере Вяч. Иванова в ТЕО см.: Зубарев Л. Д. Вячеслав Иванов и театральная реформа первых послереволюционных лет // Начало: Сб. работ молодых ученых. М., 1998. Вып. VI. С. 184 - 216.

7 ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 1. Д. 318. Л. 109, об. (ср. также: Д. 320. Л. 62, об.; Д. 328. Л. 160). Подробнее о неосуществившемся отъезде Вяч. Иванова в 1920 году см.: Берд Р. Вяч. Иванов и советская власть // Новое литературное обозрение. 1999. N 40. С. 305 - 331.

8 ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 1. Д. 318. Л. 109, об. См. также: Берд Р. Указ. соч. С. 307.

9 Лит. наследство. 1971. Т. 80. С. 189.

10 Там же. С. 210. Об отношениях Бальмонта и Луначарского см.: Пияшев Н. А. В. Луначарский о Бальмонте // Русская литература. 1966. N 1. С. 189 - 192.

11 Художественное слово. Временник Литературного отдела Народного комиссариата просвещения. 1920. Кн. 1. С. 4. Стихотворение вошло в сборник "Песня рабочего молота" (М., 1922). Ср.: Бальмонт К. Д. Стихотворения. Л., 1969. С. 647 (Б-ка поэта. Большая сер.); письмо Бальмонта от 4 мая 1920 года (Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. М., 1996. С. 516).

стр. 57


--------------------------------------------------------------------------------

В статье от 22 мая 1921 года "Кровавые лгуны" (см. Приложение В) Бальмонт изложил всю историю своего отъезда: "Когда (...) я встретил Луначарского в театре и напомнил ему его слова, он сказал: "Подайте мне заявление, и вы уедете заграницу". Он сказал мне также, что нужно формально обосновать мое желание. Я предложил дать для Государственного издательства три книги, которые, конечно, могут быть написаны только заграницей". Само заявление Бальмонта с просьбой о выезде, которое рассматривалось одновременно с аналогичным заявлением дирижера С. А. Кусевицкого, не сохранилось; по-видимому, командировка была разрешена ему для работы над антологиями иностранной поэзии. В запросе от Коллегии Наркомпроса, направленном в Наркоминдел по поводу Кусевицкого, сказано: "С. А. Кусевицкий командируется за границу для ознакомления с новой оперной и симфонической литературой, а также для связи с нотными издательствами и привлечения на будущий концертный сезон артистов",12 и там же сообщается о командировании Бальмонта.13

Сохранилось решение Коллегии Наркомпроса от 17 апреля 1920 года, утвердившей командировки Бальмонта и дирижера С. А. Кусевицкого "для исполнения работ, указанных в их докладных записках, и с оставлением за ними получаемого содержания".14 Относительно Бальмонта известно также, что два месяца спустя ему было выделено дополнительно 200000 рублей для командировки.15 Все это время Бальмонт и Иванов демонстрировали свою лояльность советскому режиму, участвуя в целом ряде правительственных и агитационных мероприятий: в основном Бальмонт декламировал стихи на разного рода собраниях и митингах,16 а Иванов выступал в публичных диспутах от имени Наркомпроса.17 При этом не следует забывать, что в голодное время вся эта деятельность приносила необходимый заработок. Накануне отъезда в Ревель Бальмонт писал Е. А. Андреевой-Бальмонт: "Эти последние месяцы, только чтобы пропитаться вчетвером, а не жить впроголодь, как мы жили, и как более жить уже стало нельзя, ибо силы кончились, я делал невероятные усилия и зарабатывал по 150000 руб. в месяц".18

Были и другие, более объективные основания для командирования писателей за границу. Как Иванов, так и Бальмонт привлекались Луначарским к созданию в Италии некой "Студии славянской культуры", задуманной, по-видимому, по аналогии существующей в Москве с апреля 1918 года "Studio Italiano", в работе которой участвовали оба писателя наряду со многими другими видными деятелями русской культуры.19 По словам самого


--------------------------------------------------------------------------------

12 ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 1. Д. 319. Л. 22.

13 Там же. Л. 260 - 260, об.

14 Там же. Д. 318. Л. 172, об.

15 Там же. Д. 319. Л. 22.

16 Помимо вышеупомянутой "Песни рабочего молота", известны выступление Бальмонта перед рабочими в Иваново-Вознесенске 13 марта 1920 года (см. об этом в статье "Кровавые лгуны", Приложение В) и чтение стихов о Герцене в Большом и Малом театрах (см.: Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. С. 512 - 513). В 1920 году Бальмонт готовил к печати свой сборник "Песня рабочего молота" и выпуски "Революционной поэзии Европы и Америки" (см.: Пияшев Н. А. В. Луначарский о Бальмонте. С. 191 - 192), а также продолжал работать над сборниками неполитической лирики "Перстень" (1920) и "Тропинкой огня" (в свет не вышел).

17 См.: Известия. 1920. 22 июня. N 134 (981). С. 2 и 3; 24 июня. N 136 (983). С. 2; 1 июля. N 142 (989). С. 2; 3 июля. N 144 (991). С. 2; 13 июля. N 152 (999). С. 2.

18 Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. С. 517.

19 Подробнее об этом см.: Rizzi D. Lettere di Boris Jakovenko a Odoardo Campa (1921 - 1941) // Archivio italo-russo. Русско-итальянский архив. Trento, 1997. P. 397 - 398; Зайцев Б. Studio italiano // Зайцев Б. Далекое. М., 1991. С. 421 - 422; Petracchi G. Da San Pietroburgo a Mosca. La diplomazia italiana in Russia 1861 - 1941. Roma, 1993. P. 225 - 235. Ср. также объявление об образовании Студии от апреля 1918 года: РГБ. Ф. 109. Карт. 8. Ед. хр. 34. Л. 12 - 12, об.

стр. 58


--------------------------------------------------------------------------------

Луначарского из письма к М. Н. Покровскому от 3 мая 1920 года, "институт этот предложен писателем Одоардо Кампа от имени группы итальянской интеллигенции и с полным благословением министра народного просвещения Торри. Т. Чичерин очень ему сочувствует, также Балабанова и Радек. Не знаю, как ответит Шейнман. Ответ его т. Гинзбург немедленно передаст Вам. Вяч. Иванова направлю тоже к Вам. Предполагалось в этот институт включить Вяч. Иванова, а если можно, то и Бальмонта. Думал принять участие в его работах и Марр".20

Идея создать "Студию славянской культуры" ни к чему не привела, хотя Иванов продолжал уповать на нее и после июня 1920 года, но, несомненно, она послужила еще одним поводом для поездки писателей за границу.

Командировки Бальмонта и Иванова явно связывались друг с другом в сознании современников, их вместе провожали остающиеся в Москве товарищи по перу. Уже в середине мая и Бальмонт, и Вяч. Иванов, что называется, сидели на чемоданах, хотя и не знали, куда едут. Еще 20 мая 1920 года Бальмонт писал Е. А. Андреевой-Бальмонт: "...я не в силах разрешить вопрос: на Кавказ ли мне ехать или пытаться проехать в Италию, в Париж. Все эти слова и названия так поменялись в своем содержании".21 По случаю предстоящего отъезда состоялось прощальное заседание Общества Любителей Российской Словесности. Бальмонт выступил на нем с довольно смелой по тем временам речью и, среди прочего, заявил: "...я счастлив, что меня и моего старшего брата В. Иванова так дружески приветствуют. Особый отдел ВЧК задерживает наш отъезд. Но мы уедем. Мы увидим вольную Италию, где люди дышат, где, созидая, перерабатывают, а не только ломают. И в этом здании, где невзирая ни на что люди работали при температуре ниже 0 градусов, с особой силой чувствуешь, что все преходяще, что рабий лик изменится, и наука снова будет свободна, как она была свободна в самые тяжелые времена прошлой жизни России".22

Отметим, кстати, что дух выступления Бальмонта противоречит его вышеприведенному письму к Луначарскому, написанному за два месяца до этого заседания. Подобная изменчивость взглядов и позиций способствовала распространению тех обвинений, которые рассматриваются в настоящей статье. С другой стороны, из разных источников складывается такое впечатление, что еще до отъезда Бальмонт, по-видимому, был избран в качестве некоего "гаранта лояльности" властям. Андрей Белый зафиксировал, например, следующее предупреждение Л. Б. Каменева: "Если Бальмонт обманет, то не выпустим ни одного писателя, ни одного интеллигента" .23 Зная характер этого "стихийного гения", от Бальмонта словно ждали, что он не сумеет сдержать обещание.

Вяч. Иванов был более осмотрителен. В своем слове перед собравшимися на заседании Общества Любителей Российской Словесности он не поддержал темы, которые были затронуты в выступлении Бальмонта, сказав лишь, что "...первым его душевным движением было ответить К. Д. Бальмонту строками сонета, которым он благодарил когда-то своего брата. Но


--------------------------------------------------------------------------------

20 РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории). Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 498.

21 Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. С. 516.

22 Протокол цит. по: Котрелев Н. В. Вяч. Иванов - член Общества Любителей Российской Словесности. С. 332. Подробнее о позиции Бальмонта в этот период см.: Куприяновский П. В. 1) Был ли Бальмонт революционером? // Откровение: Литературно-художественный альманах. Иваново, 1997. N 4. С. 245 - 255; 2) К. Д. Бальмонт в 1917 - 1920 годах // Филологические штудии. Иваново, 1999. С. 104 - 116.

23 Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 208.

стр. 59


--------------------------------------------------------------------------------

этого сонета нет со мной (...). Помню лишь, что в нем были слова: "Люблю тебя за то, что ты горишь", а кончался он словами: "Ты по цветам найдешь дорогу к раю"".24 И далее Вяч. Иванов читал свои переводы из Эсхила и Новалиса.

Несмотря на рискованные выступления в Москве, из всех командированных Наркомпросом писателей Бальмонт выехал первым - и последним.

2. Ревель

О своем отъезде Бальмонт вспоминал год спустя: "25-го июня 1920 года я уехал через Петербург в Нарву и в Ревель. Полный круг из двенадцати месяцев. Я прожил месяц в Ревеле. Я узнал там, что Европа наших дней - не та свободная благочестивая Европа, которую я знал целую, достаточно долгую жизнь, а исполненная духа вражды, подозрений, перегородок, преград, равнодушная, бездушная пустыня, без духовной жизни, без вольного гения, который озарял бы жаждущую душу неожиданным новым светом. Я ушел из тюрьмы, уехав из Советской России и, конечно, в сравнении с тем невероятным Сатанинским царством, которое представляет из себя Россия текущих дней, Европа, начиная ее хотя бы с Эстонии, царство благословенное. Но это только на те дни, которые нужны замученному человеку, чтобы опомниться после трех лет невероятного кошмара. (...) Первый мой шаг в нынешнюю Европу был ознаменован хлопотами о визах. И если Франция тотчас же, через благую весть телеграфа, гостеприимно раскрыла мне свои двери, Англия сделала полицейское лицо и убила во мне желание ехать в эту, когда-то желанную мне страну, а малоумный немецкий консул города Ревеля, пообещав мне дать визу, в последнюю минуту чего-то испугался, налгал мне, и когда очередной пароход отбыл в Штеттин, в нем остались четыре, незанятые, мной оплаченные койки, и в улетающем дыме этого корабля развеялись мои 20000 эстонских марок, добытые, можно себе представить с какими трудностями. А через несколько часов после отплытия парохода один мой приятель случайно познакомил меня с находившимся тогда в Ревеле вице-президентом германского рейхстага Вильгельмом Дитманом, и этот честный добрый человек, узнав о моем злополучии, тотчас подошел к телефону, разбранил консула, сказал ему, что он слепец, не умеющий различать то, что у него перед глазами, и приказал ему тотчас же дать мне визу. Виза тотчас и была мной получена - через шесть часов по отбытии моего корабля, а следующего пришлось ждать еще две недели. Нужно было соединение двух таких имен, как Бальмонт и Дитман, чтобы произошло звездоносное ниспадение с невозможного неба того дьявольского уродца, который называется женским именем Виза".25

Приезд Бальмонта и его пребывание в Ревеле почти не освещались в ревельских русскоязычных газетах. Только 7 июля газета "Народное дело" сообщала о том, что Бальмонт и Кусевицкий "прибыли 27 июня в Нарву с семьями. Разрешение на выезд из Советской России они получили при посредстве Луначарского для поездки с учебной целью в Италию. Два дня продержали их на границе и чуть не довели этим до отчаяния, но, в конце концов, все-таки выехали".26 Парижские "Последние новости" написали о при-


--------------------------------------------------------------------------------

24 Котрелев Н. В. Вяч. Иванов - член Общества Любителей Российской Словесности. С. 333.

25 Бальмонт К. Завтра. 1921. VI. 24 // Бальмонт К. Где мой дом? М., 1991. С. 11 - 12.

26 К. Поэт Бальмонт и композитор Кусевицкий в Эстии // Народное дело. 1920. 7 июля. N 1. С. 3.

стр. 60


--------------------------------------------------------------------------------

езде Бальмонта в Ревель 15 июля, причем опять ошибочно утверждали, что поэт следует в Италию.27 В газетах сообщалось также, что 9 - 10 июля Бальмонт встречался в Ревеле с Игорем Северянином, с которым они по этому случаю обменялись стихотворными посланиями.28 30 июля, накануне отъезда из Ревеля, Бальмонт написал Северянину прощальное письмо, не содержавшее политических высказываний.29 Никаких упоминаний о вечерах или публичных выступлениях Бальмонта в эстонской периодике нет.30 Сообщения о его деятельности сразу же по приезде в Париж также не имеют никакой политической окраски.31 Первые выявленные публикации Бальмонта за границей в этот период - стихотворение "Узник" (о жизни на чужбине)32 и статья о Толстом "Малое приношение".33

Между тем уже в середине июля, когда Бальмонт еще не успел получить разрешение на въезд в Германию, другим писателям внезапно отменили уже утвержденные командировки, мотивировав это тем, что якобы он вероломно нарушил обещание и выступил с политическими заявлениями. Едва узнав о проникших в Москву слухах, Бальмонт писал 22 июля Луначарскому: "Мне сообщили, что до Вас дошло сведение, будто бы я публично выступал в Ревеле против Советской России. Свидетельствую, что это сведение есть вымысел. Ни публично, ни частным образом я ничего не говорил против Советской власти. Прежде всего, никакого публичного выступления у меня здесь не было и не будет, через неделю я уезжаю в Штеттин и оттуда в Париж. Затем, что касается интервьюеров, я с ними поступал так, как говорил Вам об этом в Москве: зная, что интервьюеры вообще неспособны правильно, передавать чужие мысли, я ни одного из них не принял и ни с кем из них не разговаривал. Уезжая через неделю в Европу, я еще раз благодарю Вас за то, что Вы помогли мне осуществить эту поездку. До свидания в Москве. Преданный Вам К. Бальмонт".34

Это письмо свидетельствует о том, что никаких договоренностей Бальмонт не нарушал. То же относится и к его письмам из Ревеля Е. А. Андреевой-Бальмонт, в одном из которых поэт сообщал: "Виза французская от Палеолога в ответ на мою телеграмму, посланную Пети, получилась в двухдневный срок. Я был уверен, что немецкая транзитная виза будет дана


--------------------------------------------------------------------------------

27 Последние новости. 1920. 16 июля. N 68. С. 3.

28 В подзаголовке "Сонета Бальмонту" Игорь Северянин указал дату их встречи - 9 - 11 июля. Кроме того, он упомянул "карантин" Бальмонта, который поэты "развлекли веселою гульбою", и обратился к своему адресату со следующими словами:

Так ты воскрес. Так ты покинул склеп,
Чтоб пить вино, курить табак, есть хлеб,
Чтоб петь, творить и мыслить бесконтрольно.
Сонет датирован 11 сентября 1920 года и опубликован в сборнике Северянина "Фея Eiole" (Берлин, 1922). Никаких намеков на политические взгляды Бальмонта в этом послании нет (если исключить сравнение советской России со склепом).

29 Текст этого письма см.: Северянин И. Письма к Августе Барановой. 1916 - 1938 / Сост., подгот. текста, введение и коммент. Б. Янгфельдта и P. Kpyyca. Stockholm, 1988. С. 152.

30 Насколько легко могли возникнуть неверные слухи в такой обстановке, хорошо видно из заметки, опубликованной в "Последних новостях" 18 июля 1920 года (N 71. С. 4). В частности, в ней говорилось: "Известный дирижер симфонических концертов С. Кусевицкий бежал из Москвы. Он перешел эстонскую границу у Нарвы и направляется в Англию". Впрочем, 8 августа здесь сообщалось о приезде в Ревель антрепренера Б. Е. Евелинова и известной опереточной артистки Е. В. Потопчиной, а о Бальмонте не было сказано ни слова.

31 См. сообщение об участии Бальмонта в детском журнале "Зеленая палочка" (Последние новости. 1920. 5 сент. N 113. С. 3).

32 Бальмонт К. Узник // Последние новости. 1920. 31 окт. N 146. С. 2 (стихотворение включено в сборник "Марево").

33 Бальмонт К. Малое приношение // Последние новости. 1920. 20 нояб. N 178. С. 2.

34 Лит. наследство. Т. 80. С. 210.

стр. 61


--------------------------------------------------------------------------------

тотчас, как и было обещано. В немецком консульстве солгали и визу мне не дали. Я употребил все влияния, - их было не мало, - но тщетно. Уперся консул Хенкель, которого мне хотелось назвать Henker.35 Счастливый случай свел меня с Дитманом, вице-президентом немецкого Рейхстага, только что приехавшим в Ревель. Он отнесся ко мне необычайно мило, и после телефонады его в немецкое консульство я визу получил в 6 ч. в. 17 июля, а в 11 ч. у. того же дня мой корабль уехал в Штеттин, и я потерял 4 места,36 то есть 20000 эстонских марок, то есть 400000 советских рублей. Следующий корабль идет 31 июля. Сегодня утром я обеспечился местами на нем. Странно, когда я стоял на пристани и Кусевицкий, с которым мы были все время вместе, посылал мне прощальный привет с палубы, его лицо было охвачено судорогой скорби, и я видел, как он жалеет меня, а я был совершенно спокоен. Сейчас мне, конечно, жаль утраченных денег, но я по-прежнему спокоен".37 Это описание полностью соответствует сведениям, содержащимся в письме И. Гуковского, которое будет цитироваться далее. Последнее наводит на мысль, что в Ревеле поэт находился под наблюдением советских агентов.

В статье "Кровавые лгуны" Бальмонт вспоминал: "Луначарскому из Ревеля я написал, что я не произносил в Ревеле никакой речи против советской власти, ибо я действительно не произносил ее. Никаких слухов об этом вымышленном моем выступлении в Москве не было. Был донос одного из шпионов, о чем я в точности знал, ибо, если чрезвычайка знает многое о нас, мы тоже кое-что весьма точно знаем о чрезвычайке. Некто, приехавший из Москвы в Ревель, когда я там был, сообщил мне, что из-за этого доноса не выпускают из России целый ряд писателей, уже получивших разрешение на выезд.

Естественно, не желая вредить другим, я должен был написать опровержение, которое тотчас и написал. Но сообщение о писателях было очередной ложью паучьих душ.

Эти писатели и поныне сидят в той большой тюрьме, которая называется советской Россией".38

Источник слуха о вероломстве Бальмонта зафиксировать не удалось. В письме А. В. Луначарского к Ленину от 22 июля 1920 года есть фраза: "Мне известно, между тем, что Вы были осведомлены Гуковским о поведении выпущенного мною за границу (...) Бальмонта".39 Однако в последующей переписке по этому вопросу сам Гуковский отрицал факт антисоветского выступления Бальмонта.

Луначарский же отнесся к слухам скептически с самого начала. 22 июля он писал Ленину: "Я до сих пор не получил еще официального ответа от Гуковского, у которого затребовал данные по поводу Бальмонта". И. Гуковскому тогда же был направлен официальный запрос, и 24 июля он сообщал Луначарскому: "Мне неизвестно ни о каких интервью, ни иных публичных выступлениях Бальмонта. Думаю, что таковых и не было, так как я не мог бы не знать о них, если бы были".40 Таким образом, Гуковский никаких сообщений о выступлениях Бальмонта не посылал, и ссылки на него были ложными.


--------------------------------------------------------------------------------

35 Палач (нем.).

36 Вместе с Бальмонтом ехали его жена Елена Цветковская, их дочь Мирра и племянница Е. А. Андреевой-Бальмонт - Анна Николаевна Иванова, в переписке выступающая под именем Нюша.

37 Цит. по: Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. С. 518.

38 Бальмонт К. Кровавые лгуны // Воля России. 1921. 22 мая. N 209. С. 4 - 5.

39 Лит. наследство. Т. 80. С. 206.

40 Там же. С. 206, 208.

стр. 62


--------------------------------------------------------------------------------

Итак, невиновность Бальмонта обрела официальное подтверждение. Получив ответ Гуковского, Луначарский сделал все от него зависящее, чтобы опровергнуть слухи о выступлениях Бальмонта. В частности, он писал Ленину: "Пересылаю Вам копию с письма, посланного мне Гуковским на мой запрос о том, что Бальмонт скомпрометировал себя с советской точки зрения. Это меня взволновало, тем более, что Вы дали распоряжение (...) Особому отделу не пускать писателей и журналистов заграницу. Между тем письмо Гуковского ясно свидетельствует, что кроме подозрений у него, Гуковского, решительно ничего нет против Бальмонта".41 Луначарский выступил и с публичным опровержением слухов о нелояльности Бальмонта. В "Известиях ЦИК" было помещено его письмо: "Ввиду появляющихся время от времени слухов, частью проникших даже в печать, о нарушении, якобы, Бальмонтом (поэтом) доверия Советской власти, выразившегося в разрешении ему уехать временно за границу, определенно заявляю, что никаких оснований для такого рода слухов нет, и что от Бальмонта получено мною письмо с категорическим опровержением всяких таких слухов. Равным образом справки, которые я навел через наших представителей за границей, ясно свидетельствуют о совершенно корректном поведении К. Д. Бальмонта за границей".42 Однако, несмотря на все усилия, слухи эти широко распространились, особенно среди писателей, которым вдруг запретили отъезд. Раньше других они зафиксированы в цитированном выше письме Андрея Белого Иванову-Разумнику от 17 июля 1920 года: "Каменев сказал: "Если Бальмонт обманет, то не выпустим ни одного писателя, ни одного интеллигента". А уже появилось, говорят, ужасное интервью: Луначарский посылает в Ревель курьера расследовать это дело; может быть, Бальмонт не повинен; если же он нарушил слово, то - я даже не пойду в Комиссариат, где уже имеется протокол о моей командировке".43

Слухи сразу же достигли Вяч. Иванова, и в письме от 18 июля на имя Н. К. Крупской, со ссылкой на того же Гуковского, он писал: "За мою безусловную положительную лояльность поручились хорошо знающие меня товарищи Луначарский, Карахан, Каменев. Внезапно Особый Отдел ВЧК отказал мне в визе заграничного паспорта, причем полуконфиденциально объяснил А. В. Луначарскому, в ответ на его энергический запрос и протест, что по категорическому предписанию Владимира Ильича выпуск заграницу писателей и артистов прекращен до окончания войны вследствие политического поведения поэта Бальмонта в Ревеле, о чем имеется официальное телеграфическое сообщение т. Гуковского из Ревеля (...). Ужели выходки чуждого мне по всему жизнепониманию литературного коллеги должны отнять у меня последнюю надежду на спасение жены? Мне представляется это чудовищной случайностью, невероятным кошмаром. Я понимаю весь тактический смысл мероприятия, но сам являюсь случайною, неповинною и трагическою жертвой происшедшего".44


--------------------------------------------------------------------------------

41 Этот отрывок опущен при публикации письма в "Литературном наследстве" (Т. 80. С. 207). Письмо цитируется по копии (ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 1. Д. 385. Л. 336). В "Литературном наследстве" опубликован отрывок из письма Луначарского от 26 июля к Наркоминдел Г. В. Чичерину, где опять речь идет об опровержении этих слухов: "В зависимости от этого (т. е. от подтверждения или опровержения слухов о Бальмонте. - Р. Б., Е. И.) Владимир Ильич и Особотдел ставят отпуски для некоторых весьма нуждающихся в поездке за границу лиц" (Т. 80. С. 208).

42 Известия. 1920. 5 окт. (цит. по: Книга и революция. 1920. N 3 - 4. С. 101).

43 Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 208 - 209.

44 ГАРФ. Ф. 130. Оп. 4. Ед. хр. 254. Л. 35 - 39. Карахан Лев Михайлович (наст, фамилия Караханян; 1889 - 1937) - в 1918 - 1920 годах был заместителем комиссара по иностранным делам; Каменев Лев Борисович (наст, фамилия Розенфельд; 1883 - 1936) - в 1920 году был чле-

стр. 63


--------------------------------------------------------------------------------

Вероятно, к этому моменту относится эпизод, описанный Лидией Ивановой: "Когда Луначарский выхлопатывал командировки Бальмонту и Вячеславу, он попросил их дать ему лично честное слово, что они, попав за границу, хотя бы в первые один или два года не будут выступать открыто против советской власти. Он за них ручался. Они оба дали это слово. Но Бальмонт, как только выехал в Ревель, резко выступил против Советской России. В результате этого выступления командировка Вячеслава была аннулирована. Помню трагическое лицо Веры в окне поезда (она ехала в Голубое), когда она узнала эту весть. "Это смертный приговор". Последняя ее надежда на выздоровление в Давосе рушилась. (...) Вера скончалась 8-го августа 1920 года, в клинике Московского университета. 6 августа ей минуло тридцать лет".45

Ни Вяч. Иванов, ни тем более члены его семьи не могли этот слух тогда же проверить. Не могли они и подозревать, что Бальмонт лишь один из предлогов, действительная же причина отказа состояла в другом. Отвечая на запрос Н. К. Крупской, переславшей в ВЧК письмо Вяч. Иванова, глава Особого отдела ВЧК В. Р. Менжинский писал ей 24 июля 1920 года: "Мы полагаем, что Вячеславу Иванову нельзя дать заграничного паспорта по следующим соображениям: 1. Вяч. Иванов во всех своих официальных выступлениях (в деловых заседаниях, диспутах и т. д.) старается подчеркнуть свою аполитичность и защищает всегда независимость литературы и искусства от государственной власти - в то же самое время, в своих частных беседах с людьми его лагеря, он достаточно резко высказывается противником коммунизма вообще и настоящего советского строя вообще. 2. Известно со слов самого Вяч. Иванова, что он запасся мандатом от группы профессоров или на тот случай, если та или иная страна его не впустит с советским паспортом, или для того, чтобы проехать с профессорским мандатом, таким образом, себя не компрометируя перед европейским "общественным" мнением. Кроме того, этот мандат был выдан ему с той целью, чтобы он сообщил европейскому общественному мнению о положении ученых и литераторов в Советской России. 3. Советская власть уже дважды совершила опрометчивость в выдаче паспортов высшим представителям буржуазной литературы: а) она дала возможность выехать Мережковскому, Философову и Гиппиус и вести им в Варшаве яростную антибольшевистскую кампанию; б) Бальмонт, произнесший во Дворце Искусств революционную речь, чтобы облегчить себе выдачу паспорта, по приезде в Ревель дал интервью в буржуазные газеты, в котором проявил свою бешеную ненависть к Советской власти. Тут же можно отметить, что так называемые корифеи русской буржуазной литературы почти не имеют исключения в подобном же вероломном отношении к Советской власти - укажем хотя бы на Бунина и Куприна".46

Из этого письма следует, что Особый отдел ВЧК в своих решениях руководствовался слухами в не меньшей мере, чем остальные инстанции. Здесь есть явные неточности: никакого заграничного паспорта Мережковские и Философов не получали, они через Бобруйск и Минск добрались до Польши, нелегально перейдя границу. Слухами руководствовался Менжинский и в своих ссылках на поведение Бальмонта.


--------------------------------------------------------------------------------

ном Коллегии ВЧК и членом Политбюро РКП (б). Письмо Иванова к Каменеву см.: Берд Р. Указ. соч. С. 325, прим. 39. Поручительство Каменева Иванов мог получить через его жену Ольгу Давидовну, которая возглавляла ТЕО Наркомпроса, где поэт деятельно сотрудничал. Подробнее об этом см. в указанной выше статье Л. Д. Зубарева "Вячеслав Иванов и театральная реформа первых послереволюционных лет".

45 Иванова Л. Воспоминания. С. 86. Отметим, что О. А. Шор ошибочно относила эти события к 1919 году (см.: Иванов В. И. Собр. соч. Т. 1. С. 169).

46 ГАРФ. Ф. 130. Оп. 4. Ед. хр. 254. Л. 35 - 39.

стр. 64


--------------------------------------------------------------------------------

Кроме того, становится ясно, что до ВЧК дошли слухи о заседании Общества Любителей Российской Словесности, где Вяч. Иванову был выдан этот самый "мандат от группы профессоров",47 и что там собирались сведения о его высказываниях, о советской власти. Обратим еще раз внимание теперь уже на два момента: во-первых, на то, что в качестве источника слухов в обоих случаях выступает сообщение И. Гуковского, который в тот момент был полпредом Советской России в Эстонии, Литве и Латвии; и, во-вторых, на то, что, помимо ссылки на Бальмонта, в качестве причины отказа фигурирует еще и начавшаяся тогда же война с Польшей. Действительная причина отказа была не только в Бальмонте. Особый отдел ВЧК был против выезда Вяч. Иванова сразу по многим причинам.

К моменту получения этого отказа его жена Вера Константиновна находилась уже в санатории в очень тяжелом состоянии, о чем М. О. Гершензон писал Шестову 31 июля 1920 года: "Печальные дела у Вяч[еслава] Иван[ова]. Вера Конст[антиновна] после плеврита зимою все лихорадила, а теперь у нее скоротечная чахотка в последних градусах; с прошлой недели она лежит в клинике, и дни ее сочтены. А он еще весною получил от Наркомпроса денежную командировку за границу, и уже его паспорт заграничный был почти готов, чтобы ехать со всей семьей, но тут-то Вере Конст. и стало хуже".48 Таким образом, состояние здоровья Веры Константиновны также могло послужить одной из причин задержки, и едва ли в этот момент выезд был для нее возможен. Но из всей суммы этих причин память Вяч. Иванова и его близких закрепила одну - Бальмонт.

В письме Гуковского Луначарскому от 24 июля есть информация, позволяющая сделать предположение о той почве, на которой мог возникнуть слух о нелояльных высказываниях Бальмонта. Речь не идет о публичных выступлениях, но возможность устных высказываний Бальмонта письмо Гуковского не исключало: "...я считаю, что те командировки, которые стали все чаще и чаще даваться Вами разным лицам из среды нашей интеллигенции, следует по возможности сократить и давать с возможной осторожностью. Дело в том, что всякую иную визу, кроме эстонской, можно пока получить, отрекшись от близости к Советской власти или скрыв свою связь с нею. Ни французы, ни англичане, ни шведы, ни даже немцы не пускают обыкновенных русских граждан с нашими паспортами. К ним могут проникать или члены тех или иных наших делегаций, или белогвардейцы, скрывающиеся от большевиков. Нужно очень много такта и выдержки, чтобы суметь, не роняя собственного достоинства и достоинства РСФСР, убедить консула того или иного государства выдать визу при наличии большевистского паспорта. Сделать это не все умеют и поневоле, добиваясь паспорта или визы, высказывают мнения и положения очень нежелательные. Пускаются в ход старые связи и знакомства с бывшими посланниками или с нынешними министрами; считается не очень плохим с радостным вздохом сказать, что вырвался на отдых в культурную страну и т. п. Вот, чтобы всего этого не было, мне думается, следует быть поосторожнее с командировками. Бальмонта с женою я случайно видел в виде просителя визы у здешнего немецкого представителя. Он был чрезвычайно жалок, хотя ничего предосудительного не говорил, но оба они, и муж, и жена, так униженно просили, так уверяли его, что разрешение на визу получится, что мне было стыдно за них


--------------------------------------------------------------------------------

47 Подробнее об этом см. в статье Н. В. Котрелева "Вяч. Иванов - член Общества Любителей Российской Словесности".

48 Гершензон М. О. Письма к Льву Шестову (1920 - 1925) // Минувшее: Исторический альманах. М., 1992. Вып. 6. С. 245.

стр. 65


--------------------------------------------------------------------------------

и неловко пред бывшими случайно здесь же пятью немецкими товарищами, ехавшими на конгресс III Интернационала. Вот все, что я могу сказать о поведении Бальмонта здесь. Боюсь, что без меня в сношениях с теми же немецкими и другими представителями, от которых он добился визы, он не всегда был так сдержан в словах, как при мне. Французскую визу он получил по телеграфному ходатайству у своего приятеля, бывшего посла в России Палеолога".49

Возможно, что в процессе добывания немецкой визы Бальмонт и позволил себе какие-то вольные высказывания, и они могли стать тем зерном, из которого выросла вся последующая легенда, но даже это предположение не находит подтверждения ни в одном из источников.50

3. Идеологическая позиция Бальмонта

Можно отметить несколько факторов, удерживавших выпущенных за границу писателей от таких политических выступлений, в каких обвиняли Бальмонта. Во-первых, оппозиция советской власти отрезала их от России, от советских издательств и от материальной поддержки государства. Во всех документах, относящихся к принятию решения о командировании за границу по линии Наркомпроса, есть формула: "Коллегия ручается за его политическую лояльность по отношению к Советской власти".51 Кроме того, как покажет в дальнейшем история Бальмонта, вероятно, между Луначарским и выезжавшими существовали и некоторые устные договоренности.

Во-вторых, заявленная оппозиционность могла сказаться на судьбе оставленных в России родных и близких. Например, Бальмонт получил разрешение на выезд для себя, своей спутницы жизни Елены Цветковской, их общей дочери Мирры и свояченицы - Анны Ивановой. Но в России у него оставались "заложники" - бывшая жена Екатерина и дочь Нина, о судьбе которых он все время волновался, так что для неосмотрительного поведения поэт имел тем меньше оснований. В опасности находились и другие члены его семьи: в 1920 году фамильное имение Бальмонтов подверглось конфискации, о чем брат Бальмонта Александр Дмитриевич послал протест в Совет Народных Комиссаров как раз 12 июня 1920 года.52

В-третьих, уезжавшие часто не хотели закрывать себе дорогу домой. Вероятно, в первые месяцы после отъезда из России Бальмонт допускал возможность возвращения на родину. Его сложное настроение в эти дни характеризуется письмом от 27 августа 1920 года из Парижа к С. А. Кусевицкому, с которым Бальмонт ехал из Москвы в Ревель: "Мы, увы, все в том же отеле, и в точном смысле на том же месте. Уехать пока никуда еще не удается, пребываем среди квартирных и литературных хлопот, дамы мои бодры, а я, признаюсь, уже много раз пожалел, что уехал из Москвы. У меня очень мало надежд как-нибудь устроиться с заработком, и хорошо, если к половине сентября не окажусь в средоточии всех четырех ветров горизонта. Впрочем, я не падаю духом, но невесел".53


--------------------------------------------------------------------------------

49 Лит. наследство. Т. 80. С. 208.

50 Удивительно, что, несмотря на слухи о ревельских выступлениях, несмотря на его позднейшую публицистику, еще в 1922 году Государственное издательство выпустило книжку Бальмонта "Песня рабочего молота" тиражом 2000 экземпляров (см. об этом: Бальмонт К. Д. Светлый час. Стихотворения. М., 1992. С. 552).

51 ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 1. Д. 321. Л. 260 - 261, об.

52 ГАРФ. Ф. 130 (СНК). Оп. 4 (1920). Ед. хр. 609. Л. 21.

53 Library of Congress (Washington D. C, USA). S. A. Koussevitzky Archive. Box 3.

стр. 66


--------------------------------------------------------------------------------

Однако, несмотря на все внешние обстоятельства, побуждающие Бальмонта уклоняться от прямых высказываний, все же нельзя игнорировать его политические взгляды, в силу которых он, несомненно, принадлежал к духовной оппозиции советской власти. Идеологическая позиция Бальмонта в 1920 году была сложной и допускала самые разные интерпретации, но сам поэт считал ее адекватным выражением своего врожденного видения мира. Например, еще в Москве он сочинил и обнародовал "Песню рабочего молота", в которой, как и в стихотворениях "Поэт - рабочему" и "Рабочий - поэту", воспевается универсальное значение всякого труда. Естественно, в условиях советской России подобные произведения воспринимались как восхваление труда, и в цитированном выше письме Луначарскому Бальмонт приводит "Песню рабочего молота" в доказательство своей верности советской власти. Когда же он напечатал эти стихи в эмиграции, в газете "Воля России", то П. Б. Струве справедливо оценил их как просоветские политические гимны. Это, кстати, косвенно подтверждает, что в эмиграции не придавали значения слуху об антисоветских выступлениях Бальмонта и что у него была слава скорее "просоветского" поэта.54 Вместе с тем уже тогда, например в новогодней статье "Два голоса", Бальмонт позволяет себе рискованные выражения, лишенные политической определенности, но допускающие антисоветскую интерпретацию и предвосхищающие его открытую критику советской власти в статьях, публикуемых с апреля 1921 года: "...обычно бывает так, что, чем более обогащен праздный, тем менее он хочет думать о ком-либо и чем-либо, кроме себя. И какие бы грозные вулканы ни взрывались тут рядом, своекорыстный не способен проснуться для справедливости, великодушия и красоты.

Тогда в тысячах обиженных вырастает гнев, но за вспышкой справедливого гнева, вырастает слепая месть. (...)

И среди бешеных голосов слепой ярости вкрадчиво пробирается голос тех исторических лжецов, которые, во имя власти, во имя духовного и телесного пированья, хоть на час, хоть на какую-нибудь историческую минуту, манят воскресеньем в понедельник, обещают все будни превратить в праздник, и, завладевши всей колодой игральных карт, смотрят в глаза обыгранным с той медноглазой наглостью, которой отличаются шулеры во всех странах и во все времена.

В том великом вулканическом взрыве, который далеко еще не кончился, и будет продолжаться, все люди являются несчастливыми участниками. Несчастных больше, но есть и счастливые проклятым счастьем нечестных игроков. К этим последним придет в свой час историческое возмездие. Но не о возмездии и не о мщении хочу я говорить и думать".55

В статье "Трудность" (см. Приложение А) Бальмонт приводит текст, якобы исключенный им из очерка о "Песне рабочего молота", в котором он делает более откровенные выпады против советского строя. В письме Е. А. Андреевой-Бальмонт от 26 декабря 1920 года поэт позволяет себе выразить желание, "чтобы в России была преображающая заря. Только этого хочу".56

Нечестность и некрасивость советской действительности, неизбежность народного гнева станут лейтмотивами политических выступлений Бальмонта, но в статьях 1920 года эти темы поднимаются в общем, контексте современности и могут быть отнесены как к советскому строю, так и к Западу.57


--------------------------------------------------------------------------------

54 Ср.: Бальмонт К. Трудность // Воля России. 1921. 10 апр. N 174. С. 4 - 5 (см. Приложение А).

55 Бальмонт К. Два голоса и больше // Воля России. 1921. 1 янв. N 92. С. 4 - 5.

56 Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. С. 519.

57 Такая же неопределенность прослеживается и во многих политических стихах Бальмонта, например в известном сатирическом стихотворении 1901 года "Маленький султан", за

стр. 67


--------------------------------------------------------------------------------

Самые известные "просоветские" стихи Бальмонта, "Песня рабочего молота", позднее послужат доказательством его политического мужества, поскольку они призывают к равноправию и гуманизму.58 Вплоть до подавления Кронштадтского мятежа, а может быть и позже, главным моментом в политической позиции Бальмонта было не его отношение к той или иной идеологии, а утверждение "Красоты" (как в эстетическом, так и в этическом смысле) в общественной сфере. Поэтому поэт неизбежно находил свои идеалы противоположными любой власти. Так, в свое время он склонен был преувеличивать степень своего гражданского мужества во время событий 1905 года, после которых семь лет жил в эмиграции, ссылаясь на угрозу ареста и даже казни в случае возвращения на родину. Однако, когда Бальмонт вернулся в Россию в 1913 году и подал прошение об амнистии, объявленной по случаю 300-летия Дома Романовых, Департамент полиции не нашел за ним никаких обвинений.59 В 1917 году Бальмонт горячо поддерживал Февральскую революцию, пока она не превратилась в обыденность Временного правительства, претендующего стать государственным строем (см. стихотворение "Этим летом", приведенное в статье "Кровавые лгуны"; Приложение В). Еще 18 октября 1917 года он писал: "...скоро, верно, исполнятся твои предсказания, что совсем замолчу. Я слишком глубоко презираю все, что делается в России".60 В вопросах политики у поэта всегда преобладали чувства презрения или восторга. В политических взглядах, как и в других делах, Бальмонт, полностью доверялся своим чувствам, которые заставляли его искать волю и жалеть, что так "горько похмелье свободы".61


--------------------------------------------------------------------------------

которое поэт подвергался репрессиям. При обыске на его квартире из предосудительного нашли только "листок, воспроизведенный на пишущей машине, с обращением к князю Леониду Дмитриевичу Вяземскому. Это как бы адрес выражения ему сочувствия по поводу известного инцидента с ним во время беспорядков 4 Марта у Казанского собора. Листок этот имеет три собственноручных подписи: К. Д. Бальмонт, Ек. Бальмонт и А. Минцлова". Текст обращения характерен для политических акций Бальмонта:

"Уважаемый

Князь Леонид Дмитриевич.

Мужественная, благородная и человеколюбивая деятельность Ваша 4-го Марта перед Казанским собором известна всей России. Мы надеемся, что Вы так же, как и мы, относите выговор, полученный Вами от Государя за эту деятельность, только к грубости и жестокости тех людей, которые обманывают его. Вы сделали доброе дело, и русское общество всегда останется Вам благодарно за него. Вы предпочли отдаться чувству негодования против грубого насилия и требованиям человеколюбия, а не условным требованиям приличия и Вашего положения, и поступок Ваш вызывает всеобщее уважение и благодарность, которые и мы выражаем этим письмом.

Подписали: К. Д. Бальмонт, Ек. Бальмонт и А. Минцлова.

С подлинным верно:

Начальник Охранного Отделения, Полковник Пирамидов" (ГАРФ. Ф. 102 (Департамент полиции, Особое отделение, 1901). Оп. 229. Л. 7).

58 Поляков (Литовцев) С. О поэте Бальмонте // Последние новости. 1920. 10 нояб. N 169. С. 2 (см. Приложение С).

59 "Ввиду отсутствия в делах Департамента Полиции сведений о том, чтобы Бальмонт с 1904 г. подвергался каким-либо ограничениям, объявленные в Манифесте 21 Февраля сего года Монаршие Милости к нему относиться не могут" (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 210. Ед. хр. 2. Ч. 34. Л. 24 (7-е делопроизводство за 1913 г.)); "о принудительной высылке Бальмонта за границу или об его эмиграции сведений не имеется" (Там же. Л. 22); "сведений о судимости дворянина Владимирской губернии Константина Дмитриева Бальмонта в делах Министерства Юстиции не имеется" (Там же. Л. 27). Единственное, о чем имелись сообщения после 1904 года, "а) что 7/20 Марта 1911 г. в Париже имел состояться литературно-музыкальный вечер в пользу "кассы помощи каторжанам и политическим ссыльным", в коем должен был принять участие Бальмонт, отчество и звание которого не означено, и б) что во время проживания Бальмонта за границей в 1912 г. у него состояли в качестве гувернанток и бонн лица русско-подданные - революционного направления" (Там же. Л. 23, об. -24).

60 Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. С. 499.

61 Письмо от 14 декабря 1917 года (Там же. С. 502).

стр. 68


--------------------------------------------------------------------------------

Даже после того, как он обнаружил свое негативное отношение к советской власти, Бальмонт довольно резко отзывался о состоянии послевоенной Европы. Начало открытой борьбы против советской России не означало приятие Запада. Например, в статье "Среди чужих", напечатанной в "Воле России" 7 мая 1921 года и затрагивающей в основном положение поэта в изгнании, Бальмонт писал: "Представители честного русского творчества и свободного русского творчества систематически истребляются в современной России. Прямо и косвенно их просто-напросто там изводят. Не такими свирепыми средствами, но прямо и косвенно изводят и здесь. Коммунистическая блокада творческой мысли там, буржуазная блокада художественного творчества здесь".62 "Никакая революция не дает ничего, кроме того, что было бы в свой час, и в недалекий час, достигнуто и без нее, - писал он в другом очерке, опираясь на опыт жизни под властью большевиков. - А проклятия, которые всегда приводит с собой, и за собой, каждая революция, неисчислимы".63 Констатируя отсутствие свободы слова и совести в России, Бальмонт так же яростно выступал против нарушений свободы слова в эмиграции.64 Зинаида Гиппиус писала о нем в 1922 году: "Пусть скажут одни, что это плохое искусство? Не скажут. Пусть другие, которым дела нет до искусства, попробуют сказать, что это плохая политика, попытаются записать его в правые, в левые, еще куда-нибудь? Нет, его "политика" мудрейшая из мудрых, она подсказана ему самой жизнью".65

4. 1921 год

Как показывает дальнейшая история с выездом Вяч. Иванова, слух о Бальмонте оказался слишком удобным, и им продолжали пользоваться, невзирая на полное отсутствие каких-либо конкретных доказательств. Трудно сказать, почему совершенно безосновательные слухи стали общим местом и в позднейшей историографии этого периода. Вероятно, они вспомнились и пригодились властям в уже совершенно другой политической обстановке.

Живучесть слухов явно беспокоила Бальмонта. Уже 12 ноября 1920 года появилось опровержение в парижских "Последних новостях" за подписью С. Полякова (Литовцева) (см. Приложение C). Здесь отсутствие антисоветских выступлений не только принимается за истину, но и служит объяснением того, почему в эмиграции Бальмонта обвиняют как раз в коммунистических симпатиях! В свою очередь 22 мая 1921 года поэт напечатал обстоятельную статью "Кровавые лгуны" (см. Приложение B), в которой дал подробный отчет о своей деятельности при советской власти и после отъезда. Эта статья послужила основой для других попыток оправдать поведение Бальмонта. 13 июля 1921 года за подписью Станицкий (псевдоним С. В. фон Штейна) в ревельской газете "Последние известия" появилась статья (см. Приложение D), в которой опровергается его вина: "Я видел Бальмонта в последний раз ровно год назад, когда, покинув советскую Россию, он проезжал через наш Ревель и задержался тут в ожидании дальнейших виз. (...) Боязливая тревога сказывалась в его речах и движениях: словно не верилось ему, что он - уже на воле, а то, что осталось за его спиною, отошло для него в область неповторимых кошмаров. Теперь он - в Па-


--------------------------------------------------------------------------------

62 Бальмонт К. Среди чужих. Очерк // Воля России. 1921. 7 мая. N 197. С. 3.

63 Статья Бальмонта "Где правда?" цит. по: Бальмонт К. Где мой дом? С. 14.

64 См. письмо Бальмонта, цитируемое в заметке "В "Летучей мыши"" (Последние новости. 1921. 18 мая. N 331. С. 4).

65 Антон Крайний. Бальмонт//Последние новости. 1922. 11 авг. N 710. С. 2.

стр. 69


--------------------------------------------------------------------------------

риже, и ожесточенные обличения стали складываться вокруг его имени. Наемные перья советских официозов и полуофициозов не перестают клеймить его, как лукавого обманщика. Говорят, что он ценою лжи добился для себя свободы. Ставят ему в вину, что он употребил во зло доверие советской власти, великодушно отпустившей его на запад - для изучения революционного творчества народных масс", и т. д.66

На самом деле, к маю 1921 года вопрос о поведении Бальмонта принял новый поворот. Вместо мифического ревельского интервью власти начали ссылаться на его "гнусную кампанию против Советской России".67 В этих "гнусных измышлениях" он, конечно, был не один. Чаще всего имя Бальмонта соседствует с именами Куприна и Бунина.68 Несомненно, к этому времени многое уже изменилось. Рубиконом для поэта стал Кронштадтский мятеж, после подавления, которого он вдруг почувствовал себя вправе нарушить обет лояльности. В письме Кусевицкому от 26 марта 1921 года Бальмонт пишет: "Вспыхнул Кронштадт и погас. Английские изверги приветствуют русских кровопийц. В Риме черный комок воров. Несчастное русское имя. Я рву последние нити, связывающие меня с Россией, и уже отрезал себе путь возврата в Москву. Это совсем по-русски. Из проруби в прорубь. Но я бодрее, и так лучше".69 22 мая 1921 года он сообщал Дагмар Шаховской, что уже "несколько раз резко выступал против большевиков", имея в виду как публикацию стихов и статей, так и устные выступления на разного рода литературных мероприятиях.70 Как явствует из статьи "Кровавые лгуны" (см. Приложение В), к маю 1921 года на Бальмонта начали сыпаться обвинения в левой печати разных стран. Однако необходимо подчеркнуть, что в этих публикациях речь идет о его выступлениях 1921 года, а слухи о ревельских интервью, кажется, уже забыты. Примечательно, что начало выступлений Бальмонта 1921 года почти совпадает со снятием запрета на писательские командировки: еще 21 или 22 марта 1921 года И. Г. Эренбург уехал в Ригу, получив разрешение лично от В. Р. Менжинского.71 Это лишний раз опровергает версию о связи положения писателей, оставшихся в России, с его поведением.

Первым печатным выступлением Бальмонта, которое можно назвать нелояльным, была публикация стихотворения "К безумной" в парижской газете "Последние новости" 20 марта 1921 года. Приведем его полный текст:

Взамен двуглавого орла
Нашла двуглавого ты змея,
Его пригрела, вознесла,
Сама всечасно холодея.

В одной змеиной голове -
Обман, в другой - горенье злобы,
Но над тобой - их, лютых, две,
И обе выдыхают гробы.

И только смерть, и только ложь
Ты обретешь в двуглавом змее

--------------------------------------------------------------------------------

66 Последние известия. 1921. 13 июля. N 169. С. 4.

67 Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП (б) - ВКП (б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917 - 1953. М., 1999. С. 15.

68 Там же. С. 21.

69 Library of Congress (Washington D. C, USA). S. A. Koussevitzky Archive. Box 3.

70 Beinecke Rare Book and Manuscript Library. Yale University. Gen MSS 315.

71 См.: Илья Эренбург: Хроника жизни и творчества. СПб., 1993. Т. 1:1891 - 1923. С. 203.

стр. 70


--------------------------------------------------------------------------------
И снова кровь свою прольешь,
И будешь трижды голоднее.

Когда ж безумью твоему
Придет конец в минуте тесной,
И, снова дань, отдав уму,
Опять ты будешь благочестной?

Орла так буйно развенчав,
Зачем так долго терпишь змея?
Пусть двухголовый он удав,
Но ты насколько же сильнее!72

Среди других стихов, публиковавшихся осенью 1920-весной 1921 года в газетах "Последние новости" и "Воля России", с некоторой натяжкой "политическим" можно назвать перевод стихотворения испанского поэта XIX века Эспронседы "Палач".73 Следующее после "К безумной" политическое стихотворение Бальмонта - "Хлеба нет", напечатанное 2 сентября 1921 года.74 В некоторых других стихотворениях 1921 года, вошедших затем в сборник "Марево", обнаруживаются прозрачные намеки на советскую власть, например, в следующих строках из стихотворения "Забытый ":

И может быть, когда туда, где ныне
Бесчинствует пожар бесовских сил,
Смогу дойти, лишь встречу прах в пустыне,
Что вьется в ветре около могил.
И может быть, мне не дождаться мига,
Когда бы мог хоть так дойти туда.
Приди же, Ночь, и звезд раскройся книга,
Побудь со мной, Вечерняя Звезда.75
Другой пример открытого выпада против советской России приходится только на июнь 1922 года.

Открытое письмо Максиму Горькому

Ты бросил камень в лик Родимого Народа.
Предательски твоя преступная рука
Слагает свой же грех на плечи мужика.
Твои приспешники подрыли камни свода.

В те дни, когда была растоптана свобода,
Ты извратителей грозы, чей путь - века,
Вознес хвалой, хоть знал, как язва глубока,
Пасть в прах пред палачом - была тебе угода.

Опричник Сатаны - твой получил венец.
От недр народных ты имеешь дар словесный,
И хлещешь тех кнутом, кто спутан в доле тесной.

--------------------------------------------------------------------------------

72 Бальмонт К. К безумной // Последние новости. 1921. 20 марта. N 281. С. 2.

73 Бальмонт К. Эспронседа. Палач//Последние новости. 1921. 16 фев. N 262. С. 2.

74 Бальмонт К. Хлеба нет // Последние новости. 1921. 2 сент. N 423. С. 2.

75 Бальмонт К. Забытый // Последние новости. 1921. 27 окт. N 470. С. 2.

стр. 71


--------------------------------------------------------------------------------
Отплата добрая за дар златых колец.
Ты переметный дух. Поступок твой - бесчестный.
И кто в тебе сильней: слепец иль просто лжец?76
Не исключено, что этот сонет сыграл определенную роль в обвинениях, предъявленных Горьким Бальмонту в его письме Ромену Роллану 1928 года.

Из публичных выступлений Бальмонта первым открыто антисоветским является прочитанная 23 апреля 1921 года по-французски лекция "Три года при большевиках" (или "Три года под большевистским режимом"), о которой появились заметки в газетах "Общее дело" и "Последние новости", где даются следующие тезисы докладчика: "Состояние умов во Франции и русские события. - Два различных полюса индивидуализма: свобода и рабство. - Самая мирная революция становится всепожирающим адом. - Уничтожение интеллигенции. - Ложь как система. - Белая мечта. - Факел в ночи. Мера человеческой силы, что в состоянии перенести человек. - Инквизиция наших дней. - Отъезд. - По воле ветра".77 В этих тезисах много общего с первой выявленной нами статьей Бальмонта "Трудность" (см. Приложение А), содержащей открытые выпады против советской власти. За ней последовала целая серия антибольшевистских и антикоммунистических статей, частично включенных в сборник прозы Бальмонта "Где мой дом?", который вышел в 1924 году в Праге. Получается, что только после Кронштадтского мятежа Бальмонт сознательно и открыто, выступил против советской власти, при этом он вполне отдавал себе отчет в своих действиях.

Но до этого почти целый год Бальмонт оставался, верен обещаниям, и ссылки на него были только удобным предлогом, так как никто не мог проверить достоверность распространяемой большевиками информации. Если искать реальную причину, которая стояла за отказами писателям, то, скорее всего, это была война с Польшей, потому что только после заключения мира с Польшей 12 марта 1921 года возобновился их отъезд из России: как уже говорилось, в двадцатых числах марта из России выехал И. Г. Эренбург, незадолго до смерти, в конце июля, разрешение на выезд в Финляндию для лечения получил Блок, который уже не мог воспользоваться им по состоянию здоровья, в октябре того же года уехали Андрей Белый и М. Горький.78

Однако вина с Бальмонта так никем и не была снята, а поскольку после 1921 года поэт часто весьма нелестно высказывался о большевиках в стихах и статьях, мнение о его вероломстве упрочилось. И независимо от реальных фактов, в сознании семьи Ивановых имя Бальмонта навсегда связалось с трагическими обстоятельствами болезни и смерти Веры Шварсалон.


--------------------------------------------------------------------------------

76 Бальмонт К. Открытое письмо Максиму Горькому // Последние новости. 1922. 23 июня. N 669. С. 2; с незначительной неточностью опубл.: Бальмонт К. Д. Где мой дом? С. 26. Стихотворение явилось первой репликой в споре, который разразился лишь в 1928 году. См.: Бальмонт К. Мещанин Пешков. По псевдониму: Горький // Сегодня. 1928. 1 апр. N 89. С. 4; Поляков (Литовцев) С. Ромен Роллан и Россия // Последние новости. 1928. 23 фев. N 2528. С. 2; Бальмонт К. Ромену Роллану // Последние новости. 1928. 17 марта. N 2551. С. 3.

77 Вечер К. Бальмонта// Последние новости. 1921. 23 апр. N 310. С. 4. Информацию о других публичных выступлениях Бальмонта см.: Русская эмиграция: Хроника научной, культурной и социальной жизни во Франции. 1920 - 1940 / Под ред. Л. Мнухина. Париж, 1995. Т. 1: 1920 - 1929.

78 См. переписку ЦК РКП (б) по этому вопросу в апреле - июле 1921 года (Власть и художественная интеллигенция. С. 14 - 22, 24 - 30).

стр. 72


--------------------------------------------------------------------------------

Приложение A

ТРУДНОСТЬ 79

Иисус сказал: Не запрещайте ему... Евангелие от Марка, гл. 9:39

В доме старинного моего друга я встретился недавно с П. Б. Струве, которого не видал очень давно. После первых слов, при таких обстоятельствах - для каждого благовоспитанного человека обязательных, Струве удостоил меня снисходительно-небрежным упреком: "А вы все еще пишете политические гимны!" Он разумел мои стихи "Песня Рабочего Молота", не так давно напечатанные в газете "Воля России". - "Политические гимны? - воскликнул я почти обиженно. - Восхваление в стихах всех ликов человеческого труда разве есть политика?" Реплики кончились, и разговор перешел на другую тему.

Этот маленький случай возбуждает во мне много мыслей, и о некоторых мне хочется сказать. Я думаю, слова мои представят некоторый общий интерес, хотя они будут чисто личного свойства.

В "Песне Рабочего Молота", которая слишком длинна, чтоб сейчас приводить ее, есть такие строки:

Услышьте все, кто жив и молод:
Свободный труд - как изумруд.
Я в пляске, я рабочий молот,
Во мне столетия поют,
Плясал я весело и звонко,
Любил огонь вдыхать и пить,
Сковал игрушку для ребенка,
Венец, чтобы его разбить.
Я бунт, я взрыв, я тот, который
Разрушил смехом слепоту,
Пряду из зарева уборы,
Хватаю звезды налету.
Гранит высоких скал расколот,
Я ходы вырыл в глубине,
Я сердце мира, слушай молот,
Я кровь, я жизнь, будь верен мне.
Я нарочно взял не те строфы, где от Рабочего Молота я говорю: "Когда мотыги я и плуги" или "Серпы я выковал и косы". Нет, я взял несколько таких строф, которые можно заподозрить, и вопрошаю тех, кто чувствует поэзию, много ли политики в моих строках.

Я думаю, ее вовсе нет, в том смысле, как хотят люди подозрительные. Я думаю, что она есть в ином смысле, о котором скажу в конце.

Сейчас мне хочется рассказать другой маленький случай. Это было прошлую зиму в Москве. Один мой друг, поэт, имевший самые разнообразные знакомства, предупредил меня, что я на днях буду арестован чрезвычайкой. Так ему сказали осведомленные. Ну что ж, я этого ждал не раз. Я не однажды на публичных выступлениях заявлял, что Россию сейчас держат за горло кровавые руки и что никакое творчество немыслимо там, где не любят работать и любят убивать. Действительно, через неделю после этого я получил повестку, приглашающую меня явиться для дачи показаний на Лубянку.


--------------------------------------------------------------------------------

79 Воля России. 1921. 10 апр. N 174. С. 4 - 5.

стр. 73


--------------------------------------------------------------------------------

Слова "на Лубянку", возбуждая ощущения черного и красного цвета, звучат в ушах каждого москвича совсем особой музыкой. Но страха не было, да притом ничего страшного не произошло. Совсем напротив.

Срок мне был дан явиться до 5 часов дня, иначе в повестке было любезное обещание привезти меня. Я предпочел дойти пешком. Но так как от Арбата до Лубянки довольно далеко, а я жил на Арбате, и так как я вообще довольно [не] люблю опаздывать на представления, я пришел в чрезвычайку в 5 часов без 20-ти минут. Какой-то юноша офицерского вида, учтивости чрезвычайной, - говорю это без иронии, - сказал мне, что следователь, товарищ Рославец (следователь женского пола, а именно жена композитора Рославца80 ) уже ушла и сейчас у себя дома. Я вынул свои часы, показал на коридорные часы, показал на повестку, и сказал, что я покорнейше прошу товарища Рославец придти и допросить меня, что я пришел, и второй раз приходить, не намерен. "Она здесь недалеко", - обворожительно шепнул с полным ко мне доверием юноша, и исчез. Через несколько минут он вернулся и сообщил: "Товарищ Рославец будет здесь через четверть часа". Имея всегда в кармане книгу, я сидел в коридоре и читал какого-то испанского поэта 17-го века. Мимо меня проходили чрезвычайные барышни, окончившие день своей праведной службы. Четверть часа продлилось в полчаса, и в эти полчаса я испытывал чувства изумительные. Лицо мое достаточно знакомо многим в Москве, так как я много раз выступал публично как лектор и как поэт. И вот в продолжение получаса мимо меня прошло целое множество девушек, которые сочли возможным служить в чрезвычайке, и многие из этих многих, проходя мимо меня, краснели, опускали голову, даже пытались закрыть свое лицо. Мне поистине казалось, что я не в Москве наших дней, а где-то в испанской инквизиции, и я почти суеверно ощущал книгу испанского поэта в моих руках.

Наконец около меня прошелестела судейская дама нового образца и пригласила меня в свою служебную комнату. В несколько минут дав мне почувствовать, что она отлично осведомлена о том, где, когда я был, она меня спросила: "В каких отношениях вы с изданиями, с повременной печатью?" - "Вы хотите сказать - с издательствами. Еще есть в Москве два-три, и там берут иногда мои переводы. А изданий, кроме правительственных, ведь нет, в них же я не участвую". - "А в зарубежных?" - "С 1915-го года, уехав из-за границы, ничего о них не знаю". - "А в каких вы отношениях с Константинополем?" - "С Константинополем ни в каких", - сказал я, совершенно веселея. - "А с Принцевыми островами?" - прозвучало лукаво. Я откинулся на спинку стула и начал искренно хохотать. - "Много я путешествовал, дважды совершил кругосветное путешествие, но до Принцевых островов ни разу не доехал, о чем весьма жалею". - "Однако, - и голос дамы стал суров, - там, в белогвардейской газете напечатаны ваши стихи, посвященные Деникину". - "Нет, к Деникину я не чувствую особого влечения и стихов ему не посвящал". - "Но они подписаны вашим именем". - "Любой товар выигрывает от марки, и кто-то захотел воспользоваться моим именем". - "А как вы относитесь к партии?" - "Вне партий". - "Какие ваши политические убеждения?" - "Абсолютное отсутствие какого-либо соприкосновения с политикой". - "Ну вот, и запишите все это", - сказала чрезвычайная дама, облегченно вздохнув, когда я отрекся от политики, и подавая мне опросный листок. "А также напишите, как вы относитесь к советской власти", - добавила она голосом вовсе женственным, как будто желая знать, нахожу ли ее очаровательной или нет. Я


--------------------------------------------------------------------------------

80 Рославец Николай Андреевич (1881 - 1944) - русский и советский композитор.

стр. 74


--------------------------------------------------------------------------------

написал свои ответы, и, подумав: "Постой, любезная, я тебя сейчас угощу", прибавил четким почерком: "Советскую власть считаю, логическим следствием исторического процесса и в заговоры против нее не вступал". Я смотрел на лицо крючкотворной дамы, о которой знал, что она кровожадна, и, признаюсь, не без удовлетворения увидал, что, когда, читая, она дошла до последнего моего показания, в лице у нее что-то дрогнуло, и она хотела предложить дополнительный вопрос, но воздержалась.

"Вы можете идти", - сказала она.

Насмешка моя была в совершенно неуязвимой форме. Да и только ли насмешка? Разве воистину из той мути, которая была в России последние десятилетия, могло выйти что-нибудь иное, кроме той кровавой низости, которая устраивает свои сатанинские торжества сейчас? Текущая действительность показывает, что нет.

Я сказал в своем заявлении точную правду. Я не добавил только, что, на мой взгляд, логическое следствие исторического процесса в недалеком будущем приведет к тому, что или отдельные самоотверженные герои истребят таких извергов, как созидатели Чека, или их сметет волна народного гнева и народного суда, медленно приходящего, но неизбежного в своем приходе. Я не добавил также, почему я не вступал в заговоры против советской власти. Да просто потому, что в этих заговорах я видел покушение с негодными средствами. В частности, когда Деникин был у Орла, и его со дня на день ждали в Москве и около Москвы, один человек, которого я любил и уважал, сообщил мне, что все готово для переворота и предложил мне, от имени лиц, которые долженствовали совершать переворот, написать манифест к обществу и к народу. Столь велика была путаница. Уже один тот факт, что с таким предложением обращались ко мне, совершенно не способному ни к каким политическим выступлениям, показал мне, что готовившийся заговор был детский заговор, к сожалению, со страшными последствиями. Я знал, кроме того, что несет с собой Деникин. Я не стал писать манифеста и умолял моего друга не губить себя зря, ибо не пришел еще час. Все совершилось неуклонно. Хищные звери более зорки, чем те существа, которыми они питаются. Заговор был сорван. Тот друг, о котором я говорю, был схвачен в числе других. Лишь через полгода, после всяческих расспросов, я узнал, что его пытали и, в конце концов, предательски застрелили в кровавых недрах чрезвычайки, в ночь под Новый год, так как на другой день коммунистические власти опубликовали подложную грамоту об отмене расстрелов, и всю ночь на Лубянке был пьяный праздник истребленья заключенных.

Какую роль в злодеяниях мнимо-рабочего правительства играют рабочие? Кронштадт показал и слепым: они жертвы обмана, попавшие в западню. Как лично я отношусь к понятию "рабочий"? Люблю работу, люблю труд во всех его ликах. Звездочет и плотник, кузнец и поэт, пахарь и зодчий равно работники. Я с детства видел деревню. Я с детства видел фабричные города. Я знаю, о чем я говорю, когда говорю: "Все лики труда благословляю".

Когда я посылал в "Волю России" стихи и очерк под названием "Песня Рабочего Молота" я вынул из рукописи одну страницу, при перечтеньи показавшуюся мне слишком личной. Считаю уместным теперь привести ее:

"Не рабочие сделали то, что после тридцати лет действительно трудовой жизни я лишен всего, на что мне давала бы право такая долгая честная работа. И если я не с рабочими, в этом, быть может, не моя вина, но также и не их. Будет иной час. Будет иная жизнь.

И если семь месяцев я томлюсь в Париже, где русская жизнь показала мне, что я ей ни за чем не нужен, - и если я в этом элегантном городе про-

стр. 75


--------------------------------------------------------------------------------

должаю ходить в том же рваном платье, в котором я ходил в теперешней растерзанной Москве, - что в том. Мне дано опуститься в глубокий колодец и выйти из него, зачерпнув звонкими ведрами той освежающей серебряной влаги, без которой не может жить никакая живая душа.

Около года тому назад, 22-го февраля, в той Москве, где я сумел оставаться свободным среди общего рабства, я тяжело захворал, потому что полуобут. Когда я начал поправляться было, не напевы мести и не слова гнева возникли во мне, а "Песня Рабочего Молота". Я хочу, чтобы те, которые прочтут ее, знали, что она родилась из глубины, как отзвук целой жизни. Не приказательность неимущих воспеваю я, а всем зазывом души зову к тому, чтобы совсем не было неимущих. Человек богаче, нежели он сам о себе думает. И если человеческий дух захочет, все будут богаты, вся жизнь будет счастьем ".

Возвращаясь к тому, с чего я начал, замечу политическому мудрецу, налагающему на меня запрет в мягкой форме, как деспотия налагает его в форме крайней, что, если русское слово "политика" взято с греческого "политике", что значит "искусство управлять государством", в сфере рассуждения есть более общее понятие, выражающееся словом "политейя", последний смысл которого есть "государство", а первый - "гражданство, право гражданства". Народ, создавший эти слова, не только не отказывал поэтам в праве гражданства, но настойчиво требовал от них, чтобы они были гражданами. Насколько мало современные политические мудрецы проникновенны в искусстве, управлять государством, показали, с яркостью адских огней, все последние годы. Итак, да будет мне, поэту, дозволено в этих вопросах, учиться не у политических мудрецов, а хотя бы у Алкивиада или Эсхила, или у Константина Багрянородного. А впрочем, могу взять ближе. Автор "Кузнечика-Музыканта", светлый поэт Яков Полонский обмолвился однажды стихами, которые я запомнил, когда мне было лет 16. Если память мне не изменила, они гласят:

Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не потрясен,
Когда поражена свобода.

Писатель, если только он
Волна, а океан Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.81

К. Бальмонт

Приложение B

КРОВАВЫЕ ЛГУНЫ 82

Моя добрая приятельница, по роду своих занятий читающая чуть не все газеты Земного Шара, показала мне N 13 пражской большевистской газ. "Правда". Сам я, после отъезда заграницу, подобной нечисти никогда не читаю. Я знаю, что каждое слово большевика, каждое утверждение коммуни-


--------------------------------------------------------------------------------

81 Стихотворение Я. П. Полонского "В альбом К. III..." (1864).

82 Воля России. 1921. 22 мая. N 209. С. 4 - 5.

стр. 76


--------------------------------------------------------------------------------

ста нужно понимать наоборот. Если коммунист издает газету "Правда", читай: "Ложь". После трех лет в советской России, где я пробыл со дня большевистского захвата власти до конца июня 1920-го года, и где мы не читали никаких иных газет, кроме большевистских, ибо никаких иных не позволяли печатать, я знаю цену большевистским словам, говоримым и печатаемым под охраной чрезвычайки. В них ложь похожа на истину, а истина похожа на ложь. В этом номере 13-м "Правды" есть заметка, которую я воспроизвожу целиком, и пользуюсь случаем сказать несколько слов начистоту о советских заправилах, их заграничных шпионах и еще кое о чем. Вот эта заметка, воспроизводимая мною целиком.

"Бальмонт-Хамелеон". - "Кмен", чешский литературный еженедельник,83 пишет о Бальмонте по поводу его противосоветских выступлений в связи с кронштадтским мятежом, между прочим, следующее: "Хамелеонство Бальмонта поразительно. Перед революцией он - любимец салонов, потерявший последние крохи художественного бунтарства, - читал лекции барышням о женской психологии, о любви и поцелуях всех времен и народов. Неудивительно, что революция, когда она началась, мало ему нравилась: он злословил о "большевистских" погромах, писал, что Россию уж больше не любит. Но когда советская власть укрепилась, он весьма неожиданно переменил свои взгляды, сознался в своих ошибках, приветствовал новую "звездную эпоху", наступившую в России. В то же время он всеми силами старался получить заграничный паспорт, предложил Луначарскому, что будет во Франции и Италии собирать "революционный фольклор", получил на это от комиссариата народного просвещения 200000 царских рублей, говорил о своих горячих симпатиях к советской власти, пока не попал, наконец, в Париж. Писал также стихи с неопределенными намеками, Луначарскому послал письмо, опубликованное в "Известиях", что все московские слухи о его противобольшевистских выступлениях выдуманы. Однако слухи эти были лишь преждевременны. Достаточно было нескольких сообщений о предполагаемом кризисе советской власти, и Бальмонт быстро отбросил маску, ликовал и кричал: "Долой!.." Что-то он теперь напишет комиссариату народного просвещения ".

Вот умелою рукой, испытанной в Охранке, приготовленная и предназначенная для определенного действия смесь. Ни одного утверждения этой заметки я не оставлю без подробного и самого чистосердечного разъяснения.

Здесь что ни слово, то ложь или подтасованная истина. Перед революцией я не был любимцем салонов, а был любимым поэтом и лектором всех тех русских городов, куда я приезжал, а я совершил несколько поездок от Москвы через всю Россию до Тифлиса, Кутаиса и Баку, и от Петербурга через всю Сибирь до Владивостока. Читал я не о поцелуях всех времен и народов, я не так уж опытен в этой науке, - а о вопросах мировой литературы и мировой культуры. Слушали меня и барышни, - конечно не типа советских барышень, - и еще больше студенты, и интеллигентные труженики, и офицеры, и солдаты, и рабочие. Когда же разразилась мартовская революция, с первых дней встретившая ряд моих поэтических приветствий, я неоднократно выступал, как поэт и лектор, перед аудиторией, сплошь состоявшей то из одних фабричных рабочих, то из одних солдат. Перед подобной аудиторией за все трехлетие большевизма мне не довелось выступать ни разу. Коммунистические комиссары, из боязни моего свободного слова, коего я никогда не утрачивал, ни разу не допустили меня до солдат и рабочих, и


--------------------------------------------------------------------------------

83 "Kmen" - чешский литературный еженедельник, выходил с 1917 по 1922 год под редакцией Ф. Кс. Шалда и С. К. Ноймана.

стр. 77


--------------------------------------------------------------------------------

в этом, как в иных своих посягновениях и злодеяниях, они были куда прижимистее, чем царские губернаторы.

Революция в Москве началась первого марта 1917 года. Уже второго марта в газете "Утро России" были напечатаны мои вольные строки, они печатались и впредь, "Единение", "Слава Народу", "Слава Солдатам" и ряд других. Мой революционный гимн "Свободная Россия" был положен на музыку Гречаниновым и распевался революционными солдатами и рабочими достаточно часто везде. Мой гимн "Слава Народу" был положен на музыку весьма известным в Петербурге Коутсом.84 "Вольный Стих", написанный 13 марта в Иваново-Вознесенске, куда я был приглашен читать перед рабочими, встретил такое отношение, что рабочие немедленно попросили меня дать им эти стихи, и они были напечатаны в местной рабочей газете.85

Мое увлечение революцией длилось еще тогда, когда мутные волны разбойничьего и предательского большевизма начали захлестывать освободительное движение и совершенно извратили его. Оно кончилось 30-го июля, когда я в Пятигорске написал строки "Этим летом".

Не собрал я этим летом Божьей жатвы,
Не писал благовествующих стихов,
Видел низость, суесловье, лживость клятвы,
Миллионы обезумевших рабов.

Не дышал я этим летом духом луга,
Ни единого не встретил я цветка,
Видел руку, что заносит брат на друга.
Знал, что радость, хоть близка, но далека.

Не узнал я этим летом поцелуя,
Слышал только тот позорный поцелуй,
Что предатели предателям, ликуя,
Раздавали столько, сколько в море струй.

Этим летом - униженье нашей воли,
Этим летом - расточенье наших сил,
Этим летом - я один в пустынной доле,
Этим летом - я Россию разлюбил.
Только совершенно неумный или совершенно злостный человек может увидеть в этих стихах что-нибудь иное, кроме вопля измученного сердца, которое мучается именно любовью, терзается тем, что любимая, единственно-любимая, вечно-любимая, поступает не так, как ей свойственно, и искажает свой лик. Только слепой или сознательно-злостный человек может понимать такой возглас в букве, а не в духе его.

В московских свободных газетах, пока они издавались, и во время многочисленных публичных выступлений, в Москве и в провинциальных городах, я всегда говорил, и говорил весьма резко, против большевиков и против режима крови и насилия, - как до большевистского переворота, так и после него. Бессовестная клевета и сознательная ложь газетного сыщика, будто я изменил свой взгляд на насилие большевиков, когда они укрепились. Никогда и нигде я не восхвалял большевиков. Я говорил неоднократно, не опасаясь ничего за свои слова, что большевики - захватчики, что они дес-


--------------------------------------------------------------------------------

84 Вероятно, имеется в виду дирижер Мариинского театра Альберт Коутс.

85 См.: Бальмонт К. Д. Вольный стих // Бальмонт К. Д. Стихотворения. С. 431.

стр. 78


--------------------------------------------------------------------------------

поты, что никакая достойная творческая работа не мыслима там, где нет свободы слова, и где господствует система сыска и террора.

В Политехническом музее, в Москве, при многочисленной публике, когда Троцкий только еще грозился убийствами, я сказал, что в достойном обществе такого негодяя истребили бы немедленно за одну только угрозу основать правление на убийстве. Аудитория покрыла мою речь рукоплесканиями, - и только. Это было в начале большевизма. Но подобные же слова о кровавых руках, держащих Россию за горло, и о лживости того коммунизма, который содержит в тепле и холе своих ставленников и не дает дров для библиотеки Московского университета, где самоотверженные работники мысли в точности умирали и умирают от холода, - эти слова говорил я в последнюю свою зиму в Москве, в 1920 г. Почему меня ни разу не схватили за такие слова? Пусть сыщик спросит об этом своих господ. Я знаю от лиц, весьма ознакомленных со всем тем, что делается в чрезвычайке, что вопрос о необходимости меня расстрелять ставился, но был отвергнут. Так как я вне партий, меня сочли безответственным, во-первых, - и у меня даже среди коммунистических комиссаров достаточно поклонников, ценящих мой талант и мой стих, во-вторых. Быть может, также расстрел человека, которого знает не только вся грамотная Россия, а также знают в Европе, в Америке и в Японии, был бы достаточно вредным для большевиков фактом.

Относительно хлопот о заграничном паспорте и о пресловутых 200000 рублей - скажу следующее. При царе я не хлопотал о заграничном паспорте, когда хотел поехать во Францию или Испанию. Я просто подавал заявление в доме генерал-губернатора и через несколько дней получал паспорт. В советской России на усилия уехать было истреблено целые полгода. Те разбойники, которые сейчас заседают в Кремле и в других, воровски захваченных, московских домах, давно обратили все русское население в рабов и восстановили крепостное право с прикреплением к данному месту. Вырваться из советской России заграницу - чудо, и это чудо со мною совершилось, а равно и с моими близкими, которые умирали от холода и голода, и которых мне удалось спасти от смерти.

Я задумал бежать из России еще осенью 1919-го года. Через друзей, - не коммунистов, - я получил возможность поехать в Туркестан, откуда хотел бежать в Персию, и затем в Англию. Мой близкий друг и мой издатель, начавший печатание полного собрания моих сочинений, В. В. Пашуканис, обещал мне дать необходимые деньги, и они у него были наготове, я должен был взять их, когда поездка должна была из предположения превратиться в действительность. Случайно, в доме у поэта Рукавишникова, я встретился с Луначарским. Когда, во время самого обыкновенного разговора, Луначарский узнал, что я, любящий путешествовать, собираюсь куда-нибудь на юг, может быть на Кавказ, может быть в Туркестан, он сказал мне: "Зачем вам ехать в Туркестан. Еще два-три месяца, и мы заключим союз с Англией. Тогда каждый, кто хочет, может свободно ехать заграницу". Тогда же он сообщил, что внутренняя политика советского правительства совершенно меняется, что террор осужден, и будут возвращены все гражданские свободы. В течение этих обетованных месяцев Пашуканис был арестован, его пытали в чрезвычайке, обвиняя в сношениях с Деникиным, его расстреляли, чекисты после его убиения захватили все его вещи, захватили, конечно, и мои деньги, захватили, кроме того, и тысячи экземпляров моей книги "Будем как Солнце", которые этими убийцами были проданы в свою пользу. Я узнал обо всем этом, подробно, лишь весной, ибо коммунисты скрывали тогда свои злодеяния, заигрывая с Англией и одновременно притворяясь, что интеллигенции будут возвращены человеческие права. Когда, через несколько меся-

стр. 79


--------------------------------------------------------------------------------

цев после упомянутого разговора, я встретил Луначарского в театре и напомнил ему его слова, он сказал: "Подайте мне заявление, и вы уедете заграницу". Он сказал мне так лее, что нужно формально обосновать мое желание. Я предложил дать для Государственного издательства три книги, которые, конечно, могут быть написаны только заграницей. А именно "Народная песня Северной и Южной Европы". 2. "Революционная поэзия Европы и Америки". 3. "Лики рабочего и изображения труда в памятниках мирового искусства, от Египта до наших дней". Два выпуска "Революционной поэзии" я приготовил и отдал еще в Москве: избранные стихи Уитмана и избранные стихи Шелли. 200000 рублей, т. е. 200 грошей, я получил, но не очень убежден, что эти деньги принадлежат Луначарскому или вообще советскому правительству. Они представляют из себя лишь малую долю тех денег, которые у меня украли большевики, лишив меня результатов моей тридцатилетней литературной работы и лишив моих близких всего их достояния.

Деньги эти играли весьма малую роль в моем выезде заграницу. Я их отдал достойным, дорогим мне лицам, которые были ограблены большевиками. Чтобы иметь возможность уехать, я должен был продать знаменитому Гржебину десять своих томов за 250000 рублей (т. е. сто франков), продать свою библиотеку, продать все, что у меня еще оставалось ценного.

Луначарскому из Ревеля я написал, что я не произносил в Ревеле никакой речи против советской власти, ибо я действительно не произносил ее. Никаких слухов об этом вымышленном моем выступлении в Москве не было. Был донос одного из шпионов, о чем я в точности знал, ибо, если чрезвычайка знает многое о нас, мы тоже кое-что весьма точно знаем о чрезвычайке. Некто, приехавший из Москвы в Ревель, когда я там был, сообщил мне, что из-за этого доноса не выпускают из России целый ряд писателей, уже получивших разрешение на выезд.

Естественно, не желая вредить другим, я должен был написать опровержение, которое тотчас и написал. Но сообщение о писателях было очередной ложью паучьих душ.

Эти писатели и поныне сидят в той большой тюрьме, которая называется советской Россией.

Целые полгода в Париже я безумно надеялся, что, может быть, в палачах проснется совесть, и не все есть ложь в словах о том, что большевики решили отказаться от террора. События показали, что палачи не могут измениться. Полгода я каждый день мечтал вернуться в Россию. Довольно. Судьба больше всяких большевиков, и они будут разметаны, и гораздо скорее, чем они предполагают. Тогда честным людям можно будет и нужно будет вернуться в Россию.

Луначарскому как человеку, за одно благое душевное движение, и двум-трем другим лицам, сумевшим заставить чрезвычайку выпустить меня из разбойничьего стана, я искренно признателен, и никак не могу не чувствовать признательности, хотя знаю все их коварство и иезуитскую ложь. С Луначарским как комиссаром и с кем бы то ни было из коммунистов, у меня ничего нет общего. Коммунизм я ненавижу, коммунистов считаю врагами всего человеческого, всего честного, всего достойного.

К. Бальмонт

стр. 80


--------------------------------------------------------------------------------

Приложение C

О ПОЭТЕ БАЛЬМОНТЕ 86

К. Д. Бальмонт свершил серьезное преступление: нарушил церемониал бегства из советской России. Вместо того, чтобы бежать из Москвы тайно, странником пробираться через леса и долины Финляндии, на границе случайно пасть от пули пьяного красноармейца или финна, - он четыре месяца упорно добивался разрешения на выезд с семьей, получил его и прибыл в Париж неподстреленным.

Прибыв в Париж, Бальмонт продолжал обнаруживать преступные наклонности. Вместо того чтобы с поезда отправиться в две-три русские газеты, потребовать пера и чернил и передать всем "тайны" Москвы - о том, например, что в Москве существует чрезвычайка, что там господствует жестокий террор и тому подобные, почти никому не известные вещи, - он постарался найти недорогой отель и лег спать после очень утомительной дороги.

За преступлением последовало наказание. Когда Луначарский в московской газете опроверг слухи о том, что Бальмонт ведет за границей агитацию против советской власти, все сказали "ага!". Сказали многозначительно. Бальмонт в переписке с Луначарским. Ну, конечно, большевик!

Бальмонт питает чрезмерное отвращение к газетной полемике. Друзья убедили его, однако, разъяснить публично, откуда и по какому поводу он писал Луначарскому. Он это сделал. Письмо написано им из Ревеля под влиянием и в интересах нескольких русских писателей, оставшихся в Москве и тоскливо ожидающих такого же разрешения на выезд из России. Бальмонту сообщили, что красные жандармы противятся выезду этих писателей на том основании, что Бальмонт, не успев перейти границу, в Ревеле, на большом митинге, выступил против советской власти. Бальмонту передали негодование против него литературных пленников Москвы: сам вырвался, а нас губит... Желая помочь московским писателям, Бальмонт написал Луначарскому простое сообщение, что слухи эти неверны.

Какой-то французский прокурор сказал:

"Дайте мне любые несколько фраз, написанные любым человеком, я найду в них материал для обвинения и смертного приговора".

(Надо будет справиться у М. Алданова, как звали этого прокурора, на какой улице он жил.)

Бальмонт, по неопытности в искусстве сочинения писем в редакцию, написал в своем письме в редакцию парижской газеты несколько фраз, которые опытному газетному полемисту могли дать блестящую тему для громоподобного фельетона. Так, он писал, что "все, что совершается в России так сложно и так перепутано". Фраза воистину многогранная. Она и верна, и не верна, ясна и туманна. Кроме того, Бальмонт намекнул на то, что многое из того, что делается в "культурной" Европе, ему также глубоко противно...

Ясно было, что Бальмонт больше всего не хотел в своем ответе усердствовать и подлаживаться под тон установленного образца за номером таким-то...

Это подало основание одному публицисту вопросить:

- Что сложно? Массовые расстрелы? Что перепутано? Систематический грабеж, разгон учредительного собрания, уничтожение всех свобод, военные экспедиции для усмирения крестьян?


--------------------------------------------------------------------------------

86 Последние новости. 1920. 10 нояб. N 169. С. 3.

стр. 81


--------------------------------------------------------------------------------

Нельзя отрицать, что вопрос поставлен остро и ловко. К сожалению, слишком остро и слишком ловко. Автор пишет о своем "преклонении перед поэтом". И в то же время позволяет себе ставить ему вопрос:

- А не сочувствуете ли вы, милостивый государь, расстрелам невинных людей? грабежу? порке крестьян?

Но в фельетоне есть мысль правильная.

"Русское общество вправе требовать отчета у Бальмонта (как и у всякого другого гражданина) об его отношении к преступному большевизму". По этому поводу я считаю долгом сообщить, что мне от достоверных лиц известно о поведении Бальмонта в Москве.

Бальмонт не приспособлялся ни одной минуты к советской власти. Не писал в большевистских изданиях, не служил, не продавал Пролеткульту своих произведений. Бедствовал безмерно. Жил со своей семьей в голоде и холоде. Средства его составлялись из доходов от частных лекций на литературные темы. Некоторые друзья иногда приносили ему куски сахару и щепотки чаю. Ему угрожала смерть от голода. Но и тогда он отклонил предложение советской власти о покупке у него его книг. Пока друзья не настояли и чуть не принудили его несколько книг продать. А ведь продажа сочинений Пролеткульту считалась в Москве в литературной среде совершенно нормальным делом. Да и как могло быть иначе, если это было единственным спасением от голодной смерти? Бальмонт один из немногих писателей, которые отказались присутствовать на "патриотической" демонстрации при начале польской войны. Бальмонт имел мужество на литературных митингах для рабочих в Москве читать такие, например, стихи:

Не я ли шел на плаху за тебя?
В тюрьму, в изгнанье уходил, не я ли?
Но сто дорог легко пройдешь, любя.
Кто хочет жертвы, не бежит печали.
Я ждал и жаждал вольности твоей.
Мне грезился вселенский праздник братства.
Такой поток ласкающих лучей,
Что не возникнет даже тень злорадства.
И час пришел, чтоб творчество начать.
Чтоб счастье всех удвоить и утроить.
Так для чего ж кровавая печать

На том дворце, который хочешь строить?
(Песня рабочего [молота])

Это читалось русским рабочим, не в Париже, не в Латинском квартале под охраной французской власти, а в Москве, под боком у чрезвычайки. И если вы знаете манеру Бальмонта читать, вы знаете, сколько в этих строфах было вызова и смелости.

Еще один случай. На литературной лекции кто-то, по заведенному в Москве обычаю, подает Бальмонту вопросную записку: отчего он не издает своих произведений? Ответ: не хочу. Ряд восклицаний в вызывающем тоне: почему? Ответ: не могу печатать у тех, у кого руки в крови.

Так вел себя Бальмонт в Москве, где раз в чрезвычайке обсуждался вопрос об его расстреле. Не было большинства голосов. Его спасла репутация поэта, которому многое-де прощается... Смею думать, что после такого поведения в Москве, Бальмонт вправе ответить вопрошающим:

- Оставьте меня, пожалуйста, в покое. Я знаю, что вы храбры. Считайте меня трусом.

С. Поляков (Литовцев)

стр. 82


--------------------------------------------------------------------------------

Приложение D

О БАЛЬМОНТЕ 87

Я видел Бальмонта в последний раз ровно год тому назад, когда, покинув советскую Россию, он проезжал через наш Ревель и задержался тут в ожидании дальнейших виз.

Большой перерыв был перед этим в наших встречах - и я невольно сравнивал того Бальмонта, которого знавал прежде, с тем, которого видел перед собою теперь.

Печать тягостной измученности лежала на его лице, и весь он казался еще во власти темных и скорбных переживаний, уже покинутых в стране бесправья и зла, но сполна еще не избытых им.

И здесь, где все мы, несмотря на близость роковой границы, привыкли дышать свободно и говорить, не боясь, все, что думаем, он чувствовал себя, по-видимому, далеко не спокойно.

Боязливая тревога сказывалась в его речах и движениях: словно не верилось ему, что он - уже на воле, а то, что осталось за его спиною, отошло для него в область неповторимых кошмаров...

* * *

Теперь он - в Париже, и ожесточенные обличения стали складываться вокруг его имени. Наемные перья советских официозов и полуофициозов не перестают клеймить его, как лукавого обманщика.

Говорят, что он ценою лжи добился для себя свободы. Ставят ему в вину, что он употребил во зло доверие советской власти, великодушно отпустившей его на Запад, - для изучения революционного творчества народных масс.

А вероломный Бальмонт не думает - ни выполнять заданный ему в совдепии урок, ни возвращаться из милостиво разрешенной ему командировки.

С достоинством и спокойно отвечал Бальмонт на все эти упреки. Но в них стоит вдуматься, чтобы лишний раз прочувствовать прелесть советской этики - чисто каннибальского пошиба.

Поэт Бальмонт, все существо которого протестует против советовластия, разорившего его родину и каждый день убивающего ее мощный, творческий дух в малейших его проявлениях, обязан свято держать свое слово, данное насильникам-комиссарам и чрезвычайкам.

Но эти же принципы нравственного поведения отнюдь не являются руководящими для советской власти и ее агентов.

Убивать парламентеров, расстреливать из пулеметов беззащитных женщин и детей, казнить голодною смертью десятки тысяч ни в чем не повинных людей, - все это, конечно, по мнению "товарищей-большевиков", - ничто в сравнении с нарушением обещания Бальмонта вернуться в коммунистический эдем Ленина, Бухарина и Троцкого.

Жутко становится при мысли об одной возможности высказывать подобные суждения.

* * *


--------------------------------------------------------------------------------

87 Станицкий [С. В. фон Штейн] О Бальмонте // Последние известия. 1921. 13 июля. N 169. С. 4.

стр. 83


--------------------------------------------------------------------------------

Вопрос о нравственном праве в связи с уходом Бальмонта из советской России под предлогом литературной командировки представляется для меня в совершенно иной плоскости, нежели для коммунистических его обвинителей.

Я спрашиваю: имел ли Бальмонт право не использовать представившейся ему возможности уйти без оглядки заграницу.

И на это я сам себе отвечаю: нет, он не имел на это права.

Для заурядного человека уход из советской России равносилен перемене звериных условий существования на человеческие - и только.

Для Бальмонта - царя современных русских поэтов - переселение на Запад открывало возможность дальнейшего творчества во славу русской литературы, на радость тем, кто не утратил способности стремиться душою навстречу солнечным лучам его вдохновенной поэзии.

Каждый из нас принадлежит самому себе, Бальмонт - себе, но еще в большей степени своей несчастной родине, и нити, связующие ее с вещим духом гениального поэта, не утратятся никогда...

Не сам ли он сказал:

Но за чертой мечты - мой помысел единый
Ведет мой дух назад, к моим родным полям.
И сколько бы пространств, какая бы стихия
Ни развернула мне, в огне или в воде, -
Плывя, я возглашу единый клич: "Россия!"
Горя, я пропою: "Люблю тебя - везде!"
* * *

Маленькая книжечка, присланная заказной бандеролью из Парижа, пробудила во мне отрывочные мысли о Бальмонте, который за последние месяцы снова выпрямляется во весь свой исполинский рост.

Этот миниатюрный сборник, изданный парижской фирмой И. Поволоцкого, называется "Светлый час".88 Он - как бы хрестоматия из произведений Бальмонта, составленная заботливой рукой самого поэта.

Такие сборники издавались им и в прежнее время. Особенным распространением пользовалась книжка "Звенья", заключавшая в себя лучшие произведения Бальмонта, начиная с первых шагов его в литературной деятельности до 1914 года.89

Помнится, при ревельской встрече я спросил поэта о судьбе этого издания.

"Оно разошлось давным-давно, и его более нет в продаже", - сказал Бальмонт, и на мое пожелание повторить его ответил, что теперь не думает делать это.

Однако потребность в настольной книге избранных стихотворений Бальмонта, по-видимому, была настолько велика, что поэту пришлось уступить.

И вновь проходят перед нами сверкающей вереницей вдохновенные переживания, с которыми мы, русские читатели, так сроднились, что они стали уже собственными нашими.

Поэт, постигший и чарующую прелесть родного языка ("Я - изысканность русской медлительной речи..."), и грустное обаянье далекой родины ("Есть в русской природе усталая нежность..."), снова говорит с нами.


--------------------------------------------------------------------------------

88 Бальмонт К. Светлый час. Избранные стихи. Париж, 1921.

89 Имеется в виду составленный Бальмонтом сборник собственных избранных стихов "Звенья. Избранные стихи. 1890 - 1912" (М., 1913).

стр. 84


--------------------------------------------------------------------------------

И какою созвучною печалью откликается сердце на его проникновенные стихи о покинутой нами "стране, которая молчит":

Страна, которая молчит, вся в белом-белом,
Как новобрачная, одетая в покров,
Что будет, тронут им, любующимся, смелым,
Несущим солнечность горячих лепестков.

Страна, которая всех дольше знает зиму
И гулкую тюрьму сцепляющего льда,
Где нет конца огням и тающему дыму,
Где долгий разговор ведет с звездой звезда.

Страна, которая за празднествами мая,
Чуть лето глянет ей, спешит сказать: "Я сплю", -
Страна великая, несчастная, родная,
Которую, как мать, жалею и люблю.
Станицкий

стр. 85