Насколько широко известно и всегда цитируемо гоголевское определение смеха в его "Театральном разъезде после представления новой комедии" (1842), настолько неясно, как Гоголь пришел к этому определению существа собственного смеха и на основе каких предпосылок он это определение выработал.

Даю его окончательный текст, которым Гоголь как бы завершил свое собрание сочинений:

"Нет, смех значительней и глубже, чем думают. Не тот смех, который порождается временной раздражительностью, желчным, болезненным расположением характера; не тот также легкий смех, служащий для праздного развлечения и забавы людей, - но тот смех, который весь излетает из светлой природы человека, излетает из нее потому, что на дне ее заключен вечно биющий родник его, который углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы, без проницающей силы которого мелочь и пустота жизни не испугала бы так человека. Презренное и ничтожное, мимо которого он равнодушно проходит всякий день, не возросло бы перед ним в такой страшной, почти карикатурной силе, и он не вскрикнул бы, содрогаясь: неужели есть такие люди? тогда как, по собственному сознанью его, бы-

стр. 162


--------------------------------------------------------------------------------

вают хуже люди. Нет, несправедливы те, которые говорят, будто возмущает смех. Возмущает только то, что мрачно, а смех светел. Многое бы возмутило человека, быв представлено в наготе своей; но, озаренное силою смеха, несет оно уже примиренье в душу. И тот, кто бы понес мщение противу злобного человека, уже почти мирится с ним, видя осмеянными низкие движенья души его".1

Это определение природы смеха было сделано Гоголем в начале октября 1842 года и отослано в Петербург.

Укажу сразу, что в первоначальной редакции "Театрального разъезда", написанного в 1836 году, еще до отъезда из России, под свежим впечатлением от приема "Ревизора", определение смеха звучало так: "О, еще далеко не понято высокое значение чистого смеха, не злобного, порожденного не оскорбленной личностью смеха, но светлого, излетающего из ясной душевной глубины. О, вы еще не знаете, как высоко нравственен и силен смех, проникнувший произведение!"2

По мнению С. Гончарова, есть общность "смехового" начала у Гоголя и Сковороды, которое связано "с одной стороны, с фольклорной и литературной стихией малороссийского низового барокко, а с другой - с религиозным пониманием "высокой" природы "светлого" божественного смеха".3

Последнее утверждение, как мне кажется, недоказуемо. Где нашел исследователь указание на "божественную" природу смеха у Сковороды? Тем более, хорошо известно, что православная церковь в своем осуждении смеха ссылалась на слова Христа из Евангелия от Луки, где сказано, что Царство небесное достанется его ученикам и бедным, а не тем, кто их преследует. "Обаче горе вам, богатым: яко отстоите утешения вашего. Горе вам насыщении ныне: яко взалчете. Горе вам, смеющимся ныне: яко возрыдаете и восплачете". В этих словах нет осуждения смеху вообще или указания на его изначальную греховность. Смех здесь осужден ситуационно, а не универсально. Однако позднее ссылка на эти слова Христа была использована для обоснования запрета на смех вообще.

Как пишет Я. С. Лурье, "вопрос о допустимости шуток и смеха в письменности постоянно был предметом обсуждения и дебатов в средние века. Категорически запрещала всякие формы смеха и шутовства ранняя христианская литература. Иоанн Златоуст заявлял, что Христос часто скорбел, но никто никогда не видел, чтобы он смеялся или хотя бы "мало улыбался"; "играть учит не бог, а диавол"".4

Иную точку зрения предложил С. Аверинцев. По его мнению, Иисус Христос "свободен абсолютно... из самой довременной глубины своей "предвечности". В своем воплощении Христос добровольно ограничивает свою свободу, но не расширяет ее; расширять ее некуда. Поэтому предание, согласно которому Христос никогда не смеялся, с точки зрения философии смеха представляется достаточно логичным и убедительным. В точке абсолютной свободы смех невозможен, ибо низменен".5 Однако исследователь не вполне последователен. Юмор он находит и в евангельских текстах, "если смеховой экстаз соответствует суверенному пользованию свободой. И естественно, что юмор - не редкость в евангельских притчах и афоризмах".6

Такая суверенность свободы характерна для раннего Гоголя. Та точка, на которой возникло гоголевское творчество, те традиции украинского юмора, каким он был верен в "Вечерах на хуторе близ Диканьки" и в "Миргороде", не знали деления


--------------------------------------------------------------------------------

1 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Л., 1949. Т. 5. С. 169.

2 Там же. С. 388.

3 Гончаров С. А. Творчество Н. В. Гоголя и традиция учительной культуры. СПб., 1992. С. 3.

4 Лурье Я. С. Книгописец Ефросин и борьба против "глумов" и смеха в древнерусской письменности // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1985. Vol. 31 - 32. P. 257 - 258.

5 Аверинцев С. Бахтин. Смех, христианская культура. Venezia, 1988. С. 121.

6 Там же.

стр. 163


--------------------------------------------------------------------------------

на "народное" и официальное, на смешное и серьезное. Смех в эту пору гоголевского творчества находит себе место всюду, владеет любым жизненным материалом.

Позволю себе напомнить о художестве кузнеца Вакулы: "Кузнец был богобоязненный человек и писал часто образа святых, и теперь еще можно найти в Т... церкви его евангелиста Луку. Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная на церковной стене в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгоняющего из ада злого духа; испуганный чорт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и чем ни попало".7 Литературные источники этого эпизода указаны М. Вайскопфом; могу только прибавить, что "орудия" изгнания получают у Гоголя совершенно бытовое происхождение.

Гоголь очень резко почувствовал перемену в отношении к нему критики после "Ревизора". Гоголя терпели, пока можно было отнести его смех в особую этнографическую сферу, локализованную на Украине, т. е. далеко от "нас", петербургских зрителей "Ревизора". Гоголь остро почувствовал назревающий конфликт между ним и столичной театральной публикой. Гоголю стала нужна защита, нравственная опора его смеху, его оправдание. Тогда же, в 1836 году, была написана ранняя редакция "Театрального разъезда". В том чтении "учительной литературы", которому Гоголь неистово предался в Риме, он не мог найти опоры для своего смеха. Более того, в ней он мог найти осуждение смеха.

При всем своем интересе к Гоголю, Бахтин не мог принять его определение смеха.8 Может быть, поэтому он не включил главу о Гоголе в первое издание книги о Рабле. Впервые эта глава, которая представляет собой фрагмент из диссертации о Рабле, не вошедший в книгу, был опубликован в сборнике "Контекст 1972" (М., 1973). По мнению М. М. Бахтина, "Гоголь глубоко чувствовал миросозерцательный и универсальный характер своего смеха и в то же время не мог найти ни подобающего места, ни теоретического обоснования и освещения для такого смеха в условиях "серьезности" культуры XIX века. Когда он в своих рассуждениях объяснял, почему он смеется, он, очевидно, не осмеливался раскрыть до конца природу смеха, его универсальный, всеобъемлющий народный характер; он часто оправдывал свой смех ограниченной моралью времени".9

Ключевым понятием в этой характеристике неспособности Гоголя понять природу собственного смеха, очевидно, является определение "народный", на котором следует остановиться особо. М. М. Бахтин, как это сейчас уже ясно, был одним из самых активных борцов с официальной идеологией Советского Союза, т. е. со сталинским тоталитаризмом, старательно и неуклонно подчинявшим себе всю духовную культуру страны. А предложенная Бахтиным оппозиция "народная - официальная культура" дается как аксиома, хотя ее надо было бы предварительно обосновать не только догматически, но и, в первую очередь, исторически.

Предложенное Бахтиным разграничение официальной и "народной" культуры сомнительно, и аргументы против этого разделения содержатся уже у такого знатока Древней Руси, как Ф. Буслаев. Он с неудовольствием отметил в западном искусстве "игры фантазии, не обузданной должным уважением к святыне: например, в церковных рельефах, рядом с ангелами и святыми, в назидание публике, помещалась скандалезная сцена, как любовница Александра Македонского едет верхом на Аристотеле, взнуздав его, будто коня, или как поэта Виргилия спускают из окна в корзине, и тому подобные забавные сюжеты, заимствованные из шутливых рассказов труверов".10


--------------------------------------------------------------------------------

7 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 203.

8 Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 484.

9 Там же. С. 490.

10 Буслаев Ф. О литературе. Исследования и статьи. М., 1920. С. 386.

стр. 164


--------------------------------------------------------------------------------

Анализ концепции "народной смеховой культуры", так увлекательно изложенной М. М. Бахтиным в его книге о Рабле, не входит в задачу нашей работы. Я ссылаюсь на скептическое замечание Буслаева только как на пример объективного подхода к синтезу официального и "народного" в средневековом искусстве.

После "Ревизора" и в начальную пору работы над "Мертвыми душами" Гоголь стал искать опоры для своей художнической деятельности уже вне ее самой. Социального или собственно эстетического обоснования своего права судить мир, т. е. говорить о нем правду, показалось Гоголю недостаточно. И то, и другое обоснование, и социальное и эстетическое, как бы уравнивали Гоголя с его критиками, давали им право оспаривать верность его позиции в литературе. Возможно, что обращение или, вернее, возвращение Гоголя к религии и пересмотр собственного поведения с новой точки зрения должны были дать ему то право судить и учить, в котором он стал, было сомневаться. Но уже в мае 1836 года он писал Погодину: "Все, что ни делалось со мной, было спасительно для меня. Все оскорбления, все неприятности посылались мне высоким провидением на мое воспитание. И ныне я чувствую, что неземная воля направляет путь мой - он верно необходим для меня".11 Зеньковский назвал это "религиозным расцветом".12 Сам Гоголь получил уверенность в том, что "кто-то незримый машет передо мною могущественным жезлом".13

Я не могу подробно проследить весь ход развития новых убеждений Гоголя, мне кажется важным установить, как это развитие привело Гоголя к тому представлению о смехе, которое он высказал в "Театральном разъезде" 1842 года и которое М. М. Бахтин считал проявлением несмелости Гоголя высказать свое истинное понимание смеха, совпадающее с тем, какое мы находим в книге о Рабле.

Вернулся Гоголь к работе над "Театральным разъездом" в 1842 году, когда предназначил ему место итоговой декларации в своем собрании сочинений. "Но более всего хлопот было мне с остальной пиэсою "Театральный разъезд". В ней столько нужно было переделывать, что, клянусь, легче бы мне написать две новых. Но она заключительная статья всего собрания сочинений и потому очень важна и потребовала тщательной отделки", - писал он Прокоповичу в ноябре 1842 года.14 Написанный, в сущности, заново в июле-октябре 1842 года (22 октября Гоголь отослал его в Петербург), "Театральный разъезд" содержал полное и продуманное определение смеха и его нравственную оценку. В каком отношении находится эта концепция смеха с тем поворотом к религии, которым отмечены 1836 - 1841 годы в жизни Гоголя?

Как отметил еще Зеньковский, "религиозные размышления и переживания Гоголя (по 1842 год. - И. С.) были далеки от конфессиональных разногласий, - так что ввиду распространившихся в России слухов о переходе Гоголя в католичество, он писал матери: "Нет надобности переменять нашу православную религию на католическую, ибо обе они совершенно одно и то же"".15 Вот почему мы вправе предположить, что, вопреки давно сложившемуся и очень устойчивому в православии официальному отношению к смеху, Гоголь в "Театральном разъезде" обосновал от имени "автора" (действующего лица "Театрального разъезда") совершенно новую концепцию смеха и его общекультурного значения.

Как осторожно отметил Гончаров, от новых религиозных убеждений Гоголя "рождается ощущение эклектизма, который формируется под влиянием не только православных традиций, но и под влиянием идей протестантизма, католицизма, пиетизма и т. п.".16 Возможным и основательным источником католических идей


--------------------------------------------------------------------------------

11 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 446.

12 Зеньковский В. Н. В. Гоголь. Париж, 1981. С. 157.

13 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 75.

14 Там же. Т. 12. С. 104.

15 Зеньковский В. Указ. соч. С. 144.

16 Гончаров С. А. Указ. соч. С. 131.

стр. 165


--------------------------------------------------------------------------------

мог послужить Гоголю салон Зинаиды Волконской, постоянным посетителем которого он, как известно, был. Могли быть и литературные источники. Так, тема обращения или возвращения к религии является основной в нашумевшем в свое время романе Сент-Бева "Volupte" (1836). Возможно, что именно в этом романе мог Гоголь найти близкие себе идеалы и обратить внимание на Блеза Паскаля как религиозного мыслителя. Во всяком случае, мы знаем, что в 1839 году Гоголь и Сент-Бев долго разговаривали (3 часа!) на пароходе из Генуи в Марсель, и можем предположить, что выход 1-го тома "Порт-Рояля" в 1840 году заинтересовал Гоголя, поскольку даже "Библиотека для чтения" встретила эту книгу сочувственной рецензией: ""Царский приют" (то есть "Порт-Рояль") своими сочинениями и примерами имел весьма большое влияние на французскую литературу, которая в свою очередь оказала столько влияния на все прочие европейские литературы. Если иногда можно упрекнуть этот монастырь в излишне аскетической строгости, то, с другой стороны, он показал примерную искренность, большую набожность, простую и спокойную нравственную силу и весьма замечательную умеренность".17

Новое истолкование природы смеха Гоголь мог найти у автора, который пережил в романтическую эпоху как бы второе рождение, - у Блеза Паскаля.

Как известно, лучшие умы XVIII столетия вслед за основоположником антипаскалевской критики, Пьером Бейлем, занимались опровержением идей Паскаля. Назову, например, Фонтенеля, Вольтера, Кондорсе.

Вслед за Сент-Бевом Паскалем заинтересовался В. Кузен, тогда еще очень популярный среди либеральной интеллигенции. Кузен обратился к автографу "Мыслей" Паскаля в парижских собраниях и опубликовал в 1842 году подробное изложение философии Паскаля. Увлеченный своей идеей аутентичного текста "Мыслей", который он стремился освободить от всех вольных или невольных неисправностей, Кузен дал свое изложение философии Паскаля и только, между прочим, отозвался о "Les Provinciales": " ...никогда человек не был так противоречив. (...) Автор "Провинциалей" - провозвестник нового духа, а автор "Мыслей" - его противник! Вот почему именно "Провинциали" сделали имя Паскаля памятным; именно этим, именно той смелостью, с какой он встал на защиту дела, неважно, плохого или хорошего, но несправедливо угнетаемого, именно той мужественной убежденностью, которую он противопоставил скептицизму, скрытому под маской пробабилизма, именно этим замечательным догматизмом здравого смысла и добродетели объясняется популярность Паскаля".18

Кузен выступал на протяжении 1842 года с лекциями о Паскале и одновременно печатал их в "Journal des Savants" с апреля по ноябрь 1842 года. Гоголь не был в это время в Париже, но можно предположить, что об этом предприятии Кузена он мог узнать от кого- либо из своих знакомых, побывавших в это время во Франции.

По Кузену, самое удивительное в философии Паскаля то, что он определил как "la passion de la perfection". Так в самых общих чертах проявился тот поворот к Паскалю, который, как кажется, не мог не затронуть и Гоголя с его исканиями в период его религиозного обращения. Особенно Паскаль мог привлечь внимание Гоголя тем, на что другие читатели французского философа могли бы и не обратить внимания, а именно его (Паскаля) совершенно оригинальной оценкой роли смеха в основных священных текстах христианства. Предполагаю, что именно мысли Паскаля о смехе помогли Гоголю найти определение смеха, которое, как я думаю, гораздо ближе к сущности смеха вообще, хотя, как мы видели, М. М. Бахтин думал, что Гоголь сам себя не понимал.

Этому, очень важному для Паскаля в его полемике с иезуитами и Сорбонной вопросу о допустимости смеха и насмешки посвящено целиком одиннадцатое пись-


--------------------------------------------------------------------------------

17 Библиотека для чтения. 1840. Т. 42. Отд. VII. С. 16.

18 Cousin V. Etudes sur Packal. Paris, 1876. P. 12 - 13.

стр. 166


--------------------------------------------------------------------------------

мо "Les provinciales". Паскаль обстоятельно, со ссылками на Священное Писание и отцов церкви, доказывает, что смех и насмешки не только допустимы, но и необходимы для исправления ошибок и заблуждений человечества и что такой смех содержит сострадание и заботу о спасении того, над кем смеются. Как авторитетный пример он приводит рассказ из Священного Писания о том, что Бог смеялся над Адамом, когда выгнал его и Еву из рая: "Но особенно замечательно по этому предмету то, что в первых словах, которые Бог изрек человеку после падения его, встречается насмешливая речь и едкая ирония, по словам отцов, церкви. Ибо, когда Адам ослушался, надеясь, по дьяволову наущению, стать подобным Богу, Бог, как это явствует из Св. Писания, сделал его причастным смерти и, приведя его в это несчастное положение, заслуженное его грехом, посмеялся над ним в следующих насмешливых словах: "Вот Адам стал как бы один из нас: Esse Adam quasi unus ex nobis", а это, по мнению св. Иоанна Златоуста и толкователей, есть жестокая и чувствительная ирония, которою Бог язвительно уколол его".19

В своей полемике с иезуитами Паскалю надо было доказать, что его над ними насмешки и издевательства не только не являются кощунственным высмеиванием священных предметов, но вполне оправданы по существу полемики и опираются на авторитет Священного Писания. И не просто как на общепризнанный авторитет, а как на свыше апробированное обращение к смеху. Далее Паскаль обращается прямо к своим оппонентам: "Не обманывайте же себя надеждой, отцы мои, что вы заставите людей думать, будто недостойно христианина относиться с насмешкой к заблуждениям, поскольку легко дать понять тем, кто этого не знает, что подобный прием справедлив, что он встречается у отцов церкви и одобрен Св. Писанием, примером величайших праведников и самого Бога. Ибо, не видим ли мы, что Бог в одно и то же время и ненавидит и презирает грешников до того, что даже в час их смерти, в такое время, когда состояние их самое плачевное и самое грустное, божественная мудрость присоединяет насмешку и посмеяние к мести и гневу, которые осуждают их на вечное мучение? In interitu vestro ridebo et subsannabo. И святые, движимые тем же духом, так же поступят, ибо, по словам Давида, когда праведные узрят наказание злых, "они убоятся и посмеются над ними: Videbunt justi et timebunt et super eum ridebunt". И Иов говорит также "Непорочный посмеется им: Innocens subsannabit eos"".20

Паскаль, вопреки обычным ссылкам на слова Тертуллиана против смеха, приводит совершенно противоположное суждение этого автора о смешном, с очень ин-


--------------------------------------------------------------------------------

19 Паскаль Блез. Письма к провинциалу / Пер. с фр. А. И. Попова; общая ред., комм., пер. вступ. ст. и дополнений О. И. Хомы. Киев, 1977. С. 222 - 223. "Mais c'est une chose bien remarquable sur ce sujet, que, dans les premieres paroles que Dieu a dites a l'homme depuis sa chute, on trouve un discours de moquerie, et une ironie piquante, selon les Peres. Car, apres qu'Adam eut desobei, dans l'esperance que le demon lui avait donnee d'etre fait semblable a Dieu, il parait par l'Ecriture que Dieu, en punition, le rendit sujet a la mort, et qu'apres l'avoir reduit a cette miserable condition qui etait par due a son peche, il se moqua de lui en cet etat par ces paroles de risee: Voila l'homme qui est devenu comme I'un de nous: Esse Adam quasi unus ex nobis. Ce qui est une ironie sanglante et sensible dont Dieu lepiquait vivement" (Pascal. Les provinciales. Paris, 1965. P. 196 - 197).

20 Паскаль Блез. Письма к провинциалу. С. 223. "Ne pretendez done pas, mes Peres, de faire accroire au monde que ce soit une chose indigne d'un cretien de traiter les erreurs avec moquerie, puisqu'il est aise de faire connaitre a ceux qui ne le sauraient pas que cette pratique est juste, qu'elle est commune aux Peres de l'Eglise, et qu'elle est autorisee par l'Ecriture, par l'exemple des plus grands saints, et par celui de Dieu-meme. Car ne voyons-nous pas que Dieu hait et meprise les pecheurs tout ensemble, jusque-la meme qu'a l'heure de leur mort, qui est le temps ou leur etat est le plus deplorable et le plus triste, la sagesse divine joindra la moquerie et la risee a la vengeance et a la fureur qui les condamnera a des supplices eternels: In interitu vestro ridebo et subsannabo? Et les saints, agissant par le meme esprit, en useront de meme, puisque, selon David, quand ils verront la punition des mechants, Us en trembleront et en riront en meme temps: Videbunt justi et timebunt: et super eum ridebunt. Et Job en parle de meme: Innocens subsannabit eos (Pascal. Les provinciales. P. 195 - 196).

стр. 167


--------------------------------------------------------------------------------

тересной классификацией: "...приведу только прекрасные слова Тертуллиана, которые вполне оправдывают мой образ действий: "Сделанное мной - одна лишь игра перед настоящей битвой. Я скорее показал те раны, которые можно нанести вам, чем нанес их на деле. Если встречаются места, возбуждающие смех, то потому лишь, что самые предметы вызывают его. Есть много вещей, которые вполне заслуживают, чтобы над ними смеялись и издевались, таким образом, из опасения придать им значимость серьезным опровержением. Ничего так не заслуживает тщеславие, как насмешки, и, собственно говоря, истина-то и имеет правом смеяться, поскольку она весела, и издеваться над врагами, поскольку она уверена в победе. Правда, надо остерегаться, чтобы насмешки не были пошлы и недостойны истины. Но, за исключением этого, если можно искусно воспользоваться ими, то обязательно должно прибегать к ним"".21

Концепция смеха как особой формы борьбы с заблуждениями человечества, смеха как особой формы воспитания, смеха как проявления любви к человеку, к его духовному миру, смеха как просветляющего и просвещающего (от "свет", а не от "просвещение"!) самого глубокого понимания человека, - такая концепция смеха была необыкновенно новой и оригинальной формой оправдания права на смех. Это было новое слово в истории мировой литературы, слово, которое объясняло смех не в той его ограниченной физиологией, сексом и жратвой форме, которую оно получило в теориях особой смеховой культуры. Смех, по Паскалю, - это орудие самопознания и самопроверки человека; смех - это путь к познанию истины, а не самодовольное обжорство и пародирование традиционной официальности всех видов.

Более того, у смеха, по Паскалю, была, как верно замечает его комментатор Холин, еще более важная историческая миссия: "Общая тенденция нового времени вела к укреплению позиций инакомыслия, расширению пределов неприкосновенной со стороны любых внешних сил сферы индивидуального выбора, то есть к формированию современной идеологии прав человека. Однако вряд ли эта тенденция проявилась бы автоматически, не будь людей, которые, подобно Паскалю, презрев интересы личной безопасности, отстаивали право придерживаться собственного мнения там, где в действительности любая монополия взглядов может основываться лишь на лжи и насилии".22

Вот эту внутреннюю свободу смеха Гоголь увидел у Паскаля.


--------------------------------------------------------------------------------

21 Паскаль Блез. Письма к провинциалу. С. 225. "...Je ne dirai plus sur ce sujet que ces excellentes paroles de Tertullien, qui rendent raison de tout mon procede. Ce que j'ai fait n'est qu'un jeu avant un veritable combat. J'ai plutot montre les blessures qu'on vous peut faire que je ne vous en ai fait. Que s'il se trouve des endroits oil Ton soit excite a rire, c'est parce que les sujets memes у portent. II y a beaucoup de choses qui meritent d'etre moquees et jouees de la sorte, de peur de leur donner du poids en les combattant serieusement. Rien n'est plus du a la vanite que la risee; et s'est proprement a la verite a qui il appartient de rire, parce qu'elle est gaie, et de se jouer de ses ennemis, parce qu'elle est assuree de la victoire. II est vrai qu'il f aut prendre garde que les railleries ne soient pas basses et indignes de la verite. Mais, a cela pres, quand on pourra s'en servir avec adresse, c'est un devoir que d'en user" (Pascal. Les provinciates. P. 199).

22 Паскаль Блез. Письма к провинциалу. С. 518.

стр. 168