Прочтение романа в качестве инверсионного аналога русской волшебной сказки может определять значение в тексте той или иной детали, отсылающей к какому-либо тексту- прототипу. Например, такими скрытыми реализациями сказочной функции ("начальная беда или недостача ликвидируется")2 являются произведения классиков мировой литературы XIX века - двух русских писателей и трех западноевропейских (француза, англичанина и немца), которые вслух читает в Варыкино семья Живаго. Юрий Андреевич записывает в дневнике: "Без конца перечитываем "Войну и мир", "Евгения Онегина" и все поэмы, читаем в русском переводе "Красное и черное" Стендаля, "Повесть о двух городах" Диккенса и коротенькие рассказы Клейста".3 В чем именно состоит ликвидация недостачи (в данном случае недостачи знания о чем-либо, например о будущем, о предстоящих доктору испытаниях), можно судить по содержанию упоминаемых произведений. Указание на них в определенном месте текста, как, впрочем, и появление в нем (тоже в определенном месте) любой другой детали, далеко не случайно. Выход детали на "поверхность" сигнализирует о возможности прочтения текста через соответствующий код. Мы попытаемся сделать это, обратившись к одному из упомянутых доктором романов. Каждый из них актуален для семьи Юрия Живаго не только в плане сравнения с событиями прошлого, но и для понимания того, что переживает она в настоящем и что предстоит ей в будущем.

Для исследователя эти произведения могут представлять скрытые отражения "Доктора Живаго" и выполнять функции комментариев и "расширяющих" роман Пастернака текстов.4 Мы покажем, как отразилось в "Док-


--------------------------------------------------------------------------------

1 Данная работа представляет собой часть неопубликованного исследования "Сказочные ключи к "Доктору Живаго"", в которой рассматриваются связи романа с русской волшебной сказкой.

2 Пропп В. Я. Морфология (волшебной) сказки. Исторические корни волшебной сказки. М., 1998. С. 42 - 44.

3 Пастернак Б. Собр. соч.: В 5 т. М., 1990. Т. III. С. 278. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.

4 Ю. К. Щеглов, дополняя список текстов, на которые ориентирован "Доктор Живаго", замечает, что "писатель обратился к повествовательным приемам западных авторов, отчасти уже перешедших в разряд "детского" чтения: Вальтера Скотта, Дюма, Гюго, Диккенса, Конан Дойля (...) по причинам, которые никто еще по-настоящему не попытался объяснить". Щеглов Ю. К. О некоторых спорных чертах поэтики позднего Пастернака. (Авантюрно-мелодраматическая техника в "Докторе Живаго") // Пастернаковские чтения. М., 1998. Вып. 2. С. 171). Нам кажется, что дать такое объяснение могло бы выявление интертекстуальных связей "Доктора Живаго" с тем или иным произведением этих и других авторов. Это может быть объяснением не столько даже со стороны технической, орудийной, сколько с точки зрения того, что именно в конкретных произведениях того или иного автора привлекало Пастернака и казалось ему пригодным для изображения событий своей эпохи. Не случайно ведь сам Пастернак придавал доминирующее значение содержанию и заботился в первую очередь о нем. Такая сопоставительная работа позволяет выделить в "Докторе Живаго" костяк, взятый из текста предшест-

стр. 90


--------------------------------------------------------------------------------

торе Живаго" произведение Ч. Диккенса,5 название которого на английском - "A Tale of Two Cities" - "отсылает" не только к значению "повесть" или "рассказ", но и к значению "сказка", что Пастернак, несомненно, оценил и учел при ориентации "Доктора Живаго" на волшебную сказку. Это уже отмечалось А. В. Лавровым: "В следовании сказочному архетипу Пастернак по-своему был верен избранным ориентирам: ведь и поэтика романов Диккенса, которая оказывалась для него, столь близка, во многом была родственна поэтике волшебной сказки, сказочное начало входило у английского писателя органическим элементом в жизнеподобные обстоятельства".6

Вряд ли будет ошибочным предположение, что "Повесть о двух городах" (1859) - не самое читаемое в России произведение английского классика. Поэтому, прежде чем предложить читателю картину связей "Доктора Живаго" с этим романом, напомним сюжет и проблематику последнего.

"Повесть..." - второй и последний исторический роман Диккенса - состоит из трех книг. В первой повествуется о "возвращении к жизни" доктора Манетта, который долгие годы провел в одиночной камере в Бастилии. Банковский служащий мистер Лорри и дочь доктора Манетта Люси увозят его из Парижа в Лондон. Вторая книга начинается рассказом о суде над Чарльзом Дарнеем и его избавлении от смерти. Вскоре Люси выходит за него замуж, и семья ведет спокойную и одухотворенную жизнь. А во Франции тем временем назревает революционная буря. Отец и дядя Дарнея - французские аристократы-эксплуататоры, с которыми Чарльз не желает иметь ничего общего, - как раз и являются теми, по чьей вине доктор Манетт был без вины заключен в Бастилию. Когда начинается Великая французская революция, с дядей расправляются. Дарней едет в бушующую Францию, чтобы выручить управляющего, попавшего в руки восставших. Но озверевший "народ" хватает и его. Дарней оказывается среди тех, кто должен стать жертвами революционного террора. Третья книга - кульминация и разрешение сюжетных линий. Доктор Манетт, Люси и Картон тоже отправляются в Париж, чтобы всеми возможными способами постараться спасти Дарнея. Но их попытки оказываются тщетными. Накануне казни друг семьи Сидни Картон, жертвуя собой ради любимой им Люси и ребенка, подменяет в камере Дарнея и идет на эшафот, поддерживая душевные силы у девушки, случайно попавшей в общую мясорубку.

Диккенс не приемлет ни бесчеловечной эксплуатации, ни революционных зверств, которые она вызывает. И заставляет читателя содрогаться от того и другого. Носителями христианского гуманизма, который противопоставляется двум социальным силам, являются в том или ином плане все главные герои: мистер Лорри, доктор Манетт и его дочь, Дарней, Картон и служанка мисс Просе. Милосердие и жертвенность - главные добродетели, которые были актуальны для Диккенса, - для Пастернака стали нравственным выбором, в соответствии с которым жил он сам и жили его герои.

Как и при работе с другими текстами, какая-либо сцена или ситуация "Повести о двух городах" воспроизводилась Пастернаком обращенно и не


--------------------------------------------------------------------------------

венника, и, разумеется, она так же бесконечна, как бесконечны глубины текстов. К сожалению, ограниченный объем статьи не позволяет отмечать интертекстуальные связи "Доктора Живаго", выходящие за рамки нашей темы. Мы ограничились лишь немногими исключениями.

5 О сюжетных параллелях между "Доктором Живаго" и "Повестью о двух городах" говорил в своем докладе на Пастернаковской конференции в Оксфорде в июле 1990 года Кристофер Варне (Barnes Christopher J. Pasternak, Dickens and the novel tradition // Forum for modern language studies. 1990. Vol. XXVI. N 4. P. 326 - 341).

6 Лавров А. В. "Судьбы скрещенья" (теснота коммуникативного ряда в "Докторе Живаго") // Новое лит. обозрение. 1993. N 2. С. 251.

стр. 91


--------------------------------------------------------------------------------

обязательно с неукоснительной регулярностью. Порой детали одной ситуации "Повести..." разбросаны по далеко отстоящим друг от друга эпизодам "Доктора Живаго", которые оказываются, связаны отношениями параллелизма. Так создается скрытая связь всего изображаемого в романе - "существованья ткань сквозная" (I, 411). "Доктор Живаго" является отражением "Повести..." и композиционно.7 Очевидна перекличка финала книги первой, описывающего отъезд мистера Лорри, Люси и доктора Манетта из Парижа в Англию, с финалом книги второй, когда мистер Лорри и Дарней, а за ними Люси и Картон, отправляются из Англии в Париж, и финалом всей "Повести...". В "Докторе Живаго" эта структура сказывается отъездами героев, которые приходятся на финал Первой книги, финал прозаической части Второй книги и стихотворение "Гефсиманский сад", завершающее весь роман и стихотворения Юрия Живаго. В первой половине "Повести..." изображаются Англия и Франция за 15 лет до революции. Похороны матери Юрия Живаго, которыми открывается роман, относятся к 1902 году, т. е. действие начинается тоже за 15 лет до революций 1917 года. Вторая половина "Повести..." относится к революционному пятилетию (1789 - 1793). События Второй книги "Доктора Живаго", относящиеся в основном к 1918 - 1922 годам, охватывают также 5 лет.

"ИСТОРИЯ" КАК ПРОЛОГ К "ДОКТОРУ ЖИВАГО"

Как уже отмечалось исследователями,8 интерес к Диккенсу, и особенно к "Повести...", был у Пастернака едва ли не всю творческую жизнь. И связан он был с желанием писать прозу. Диккенс-романист был одним из главных учителей Пастернака в литературе. Наиболее длительное и пристальное чтение Диккенса относится к концу 1922- го - началу 1923 года, когда Пастернак находился в Берлине. (Он прочел тогда, по меньшей мере, "Крошку Доррит" и "Дэвида Копперфилда".) По свидетельству Е. Б. Пастернака, родители привезли с собой из Москвы собрание сочинений английского писателя.9 Пастернак читал английского классика в уединении, иногда вместе с женой, иногда во время позирования ей для портретов. Сын поэта пишет: "С отъездом Ходасевича в Сааров, встречи его с Пастернаком обрываются. Пастернак уединяется в своей комнате, тоскует по московским друзьям, пишет письма, читает Диккенса, начинает прозу. Попытки уехать из этого "безликого Вавилона" в Марбург не удались, 23 марта он вернулся в Москву".10 О чтении Пастернаком Диккенса в Берлине вспоминал и Н. Н. Вильмонт.11 Следы "Повести..." можно обнаружить уже в творчестве Пастернака конца 20-х. Так, образный строй стихотворения "Когда смертельный треск сосны скрипучей" ("История", 1927)12 ведет "происхождение" именно из


--------------------------------------------------------------------------------

7 Влияние сюжетной архитектоники "Повести..." на "Доктора Живаго" и наличие параллелей в композиционном плане отметил А. В. Лавров. Он также указал на параллелизм временных интервалов, разделяющих эпизоды повествования (Лавров А. В. Указ. соч. С. 247 - 248).

8 Barnes Christopher J. Op. cit. P. 326 - 341.

9 Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак (дополненная письмами к Е. Б. Пастернаку и его воспоминаниями). М., 1998. С. 25 - 26.

10 Пастернак Е. Постскриптум (к статье Джона Е. Мальмстада "Единство противоположностей") // Лит. обозрение. 1990. N 2. С. 59.

11 Вильмонт Н. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли. М., 1989. С. 112.

12 Семантика "Истории" была подробно проанализирована Ю. И. Левиным в первой части работы "Разбор трех стихотворений". Исследователь, однако, не затронул интертекстуальных связей стихотворения, в частности с романом Диккенса, а указал лишь на некоторые переклички с другими текстами Пастернака, в том числе с "Доктором Живаго" (Левин Ю. И. Избр. труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998. С. 156 - 161).

стр. 92


--------------------------------------------------------------------------------

романа Диккенса, который на первых страницах с мрачной иронией рассказывает о положении во Франции и Англии накануне Великой французской революции. Диккенс персонифицирует силы, которые выступят на историческую арену во Франции, в образах Дровосека Судьбы, Хозяина Смерти и Революции. Описывая жестокости, реакцией на которые стала революция, он создает аллегорические фигуры: "Не лишено вероятности, что в ту пору (...) где-нибудь в лесах Франции и Норвегии росли те самые деревья, уже отмеченные Дровосеком Судьбой, кои предрешено было срубить и распилить на доски, дабы сколотить из них некую передвижную машину с мешком и ножом, оставившую по себе страшную славу в истории человечества. Не лишено вероятности, что в убогом сарае какого-нибудь землепашца, под Парижем, стояли (...) укрытые от непогоды, грубо сколоченные телеги, облепленные деревенской грязью, - на них, как на насесте, сидели куры, а тут же внизу копошились свиньи, - и Хозяин Смерть уже облюбовал их как собственные двуколки Революции. Но эти двое - Дровосек и Хозяин, - хоть они и трудятся не переставая, но трудятся оба беззвучно, и никто не слышит, как они тихо шагают приглушенными шагами, а если бы кто и осмелился высказать предположение, что они не спят, а бодрствуют, такого человека тотчас объявили бы безбожником и бунтовщиком".13 "История" являет собой скрытое поэтическое "переложение" данного отрывка романа Диккенса. Мы отметим лишь некоторые общие детали. В стихотворении, написанном не до, а после революции (у Диккенса повествуется о назревании революции, и отрывок предваряет повествование о ней), Пастернак контрастно меняет роли: диккенсовский Дровосек Судьба превращается в виновного "порубщика", которого "ведут", а в качестве Хозяина Смерти выступает "лесник". "С топором порубщика ведут" может истолковываться, кстати, как сопровождение его на казнь. Отрубание головы топором корреспондирует с гильотиной из романа Диккенса. У английского писателя Дровосек и Хозяин делали одно дело - у Пастернака они уже враги, поскольку Революция пожирает самых "правоверных": диккенсовская Смерть пожирает саму Судьбу. У Диккенса Дровосек и Хозяин "тихо шагают приглушенными шагами" - у Пастернака лесник14 возникает шумно: "возней лозин глуша окрестность", "Трещат шаги комплекции солидной" (I, 548). Далее в "Повести..." телеги Хозяина Смерти появляются неоднократно - так же регулярно они вводятся и в "Докторе Живаго".

Стоит добавить, что в интертекстуальном пространстве "Истории" Диккенс встречается с О. Шпенглером и А. Блоком, чьи "Закат Европы" (1918) и "Крушение гуманизма" (1919) оказались не менее важными претекстами, обусловившими историософию Пастернака. Наиболее полное выражение эта историософия нашла в "Докторе Живаго". Возникшую у Пастернака ассоциативную связь между тремя авторами можно объяснить, в частности, тем, что, наверняка, будучи знаком, с содержанием статьи Блока, он мог читать "Закат Европы" в Берлине одновременно с "Повестью..." (о чтении им


--------------------------------------------------------------------------------

13 Диккенс Чарльз. Собр. соч.: В 30 т. М., 1960. Т. 22. С. 10 - 11. Далее ссылки на этот том даются в тексте. (В послереволюционные годы в России - наоборот: если бы кто-нибудь открыто сказал, что он не "бодрствует", что он не "всегда готов" (как пионер), а "спит", того объявили бы верующим и контрреволюционером.)

14 Ю. И. Левин, комментируя детали описания лесника - "мясистых щек китайским фонарем", - замечает, что "трудно отделаться здесь от анахронической ассоциации с "великим кормчим"" (Левин Ю. И. Указ. соч. С. 159). С учетом того, что прозвище "Хозяин" было у Сталина, роман Диккенса добавляет еще один "анахронизм" (прозвище это появилось позже 1927 года, когда была написана "История"). Оба "анахронизма" предстают, таким образом, самым настоящим прозрением Пастернака.

стр. 93


--------------------------------------------------------------------------------

Диккенса - ниже). Там же, в Германии, и позже, в России, он мог обсуждать концепцию Шпенглера с Андреем Белым, отзывавшимся о книге немецкого философа как о "поверхностно новой и глубоко ветхой по существу".15

Определение метафорики, в которую "одета" концепция истории у Пастернака, как "биологической"16 можно расширить до "природной", которая будет включать в себя все явления природы, а не только мир биологический. Отождествление природы и истории в творчестве Пастернака, в том числе в "Истории", вызвано, в частности, его реакцией на главу вторую первого тома "Заката Европы" - "Проблема мировой истории". Особенно отчетливо следы чтения Шпенглера видны в книге "Второе рождение" (1931), которая потому так и названа, что представляет относительно новый взгляд автора на историю, сформированный не без влияния Шпенглера. О силе и значении этого влияния свидетельствуют созерцательные и поэтому "историографичные" "Волны". Приехав с Зинаидой Николаевной на Кавказ, в Грузию, Пастернак последовал "рецепту" Шпенглера, который считал, что для правильного понимания истории необходима "дистанция от предмета", и предлагал "обозреть весь факт "человек" с чудовищного расстояния; окинуть взором культуры, включая и собственную, как ряд вершин горного кряжа на горизонте".17 В открывающих книгу "Волнах" разлита тема необходимости преодоления "мирового страха", вызываемого "необратимостью" однократного, направленного и неповторяющегося свершения.18 Средство против этого страха - написание книги, изоморфной "Закату Европы", коей и оказывается весь сборник. А завершает его "закатное" стихотворение "Весеннею порою льда", содержащее прямую отсылку к одной из основных идей книги Шпенглера, отраженной в ее заглавии:

Прощальных слез не осуша
И плакав вечер целый,
Уходит с Запада душа,
Ей нечего там делать.
(I, 423)
Оно отбрасывает прощальный свет шпенглеровской морфологии истории на всю книгу. Парадоксальное и скандальное заключение немецкого философа о том, что "природу нужно трактовать научно, об истории нужно писать стихи",19 обусловливает оппозиционный и взрывной заряд "Истории" и "Второго рождения". Пастернак так и делает - пишет стихи, сначала взяв темой историю, затем, взяв темой и материалом для исторических размышлений природу, позволяющую соотносить собственную эпоху и лич-


--------------------------------------------------------------------------------

15 Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. СПб., 1998. С. 257. Первую реакцию Андрея Белого на "Закат Европы" Пастернак мог узнать еще в Москве: как указывают А. В. Лавров и Д. Мальмстад, "обсуждению историософских и культурологических концепций" Шпенглера "было посвящено одно из заседаний "Вольфилы" в июне 1921 г. (...) Критический анализ взглядов Шпенглера Белый дал в философском очерке "Основы моего мировоззрения" (1922), оставшемся в рукописи и впервые опубликованном Л. А. Сугай вместе с ее предисловием "Андрей Белый против Освальда Шпенглера" (Литературное обозрение. 1995. N 4/5. С. 10 - 37)" (там же, с. 233).

16 Mossman Elliott. Metaphors of History in War and Peace and Doctor Zhivago // Literature and History. Stanford, 1986.

17 Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Том 1. Гештальт и действительность. М., 1993. С. 248, 249.

18 Подробно об этом: Там же. С. 250.

19 Там же. С. 252.

стр. 94


--------------------------------------------------------------------------------

ность с эпохами и личностями предшественников (Пушкиным, Лермонтовым, Толстым).

Во время создания стихотворений, вошедших во "Второе рождение", интерес Пастернака к морфологическим построениям Шпенглера мог сочетаться с интересом к "Морфологии сказки" В. Я. Проппа, вышедшей в 1928 году. В свою очередь на морфологический подход Шпенглера и Проппа сильнейшее влияние оказали идеи И. В. Гете, на что оба прямо указывали в своих книгах. Возможно, именно эти мощные влияния (в ряду других факторов) помешали Пастернаку завершить работу над прозой 30-х, которая не в полной мере соответствовала его находившимся в процессе становления представлениям об актуальности прозы и ее художественном соответствии культурологическим моделям современников. Работа Пастернака над переводом "Фауста", происходившая одновременно с созданием "Доктора Живаго", предстает, таким образом, обращением (после чтения Шпенглера и Проппа) к первоисточнику идеи всеобщего морфологизма и катализатором, завершившим формирование историософии, выраженной в "Докторе Живаго". По сравнению со Шпенглером и Проппом Пастернак применил эти идеи художественно, подобно автору "Фауста", но не поэтически, а прозаически.20

Влияние статьи А. Блока "Крушение гуманизма" в "Истории" и "Втором рождении" не так обширно, как влияние Шпенглера, но не менее весомо. Говоря об ужасных преследованиях представителей культуры представителями цивилизации, Блок объяснял их "действительной опасностью для цивилизации", которую несет "великое искусство XIX века". Конкретизация этого тезиса могла резонировать для Пастернака с "Повестью...": "Эти уютные романы Диккенса - очень странный и взрывчатый матерьял; мне случалось ощущать при чтении Диккенса ужас, равного которому не внушает и сам Э. По".21 С идеями Шпенглера о соотношении природы и истории перекликается указание Блока на то, что "один из основных мотивов всякой революции - мотив возвращения к природе; этот мотив всегда перетолковывается ложно; его силу пытается использовать цивилизация; она ищет, как бы пустить его воду на свое колесо; но мотив этот - ночной и бредовый мотив; для всякой цивилизации он - мотив похоронный; он напоминает о верности иному музыкальному времени, о том, что жизнь природы измеряется не так, как жизнь отдельного человека или отдельной эпохи; о том, что ледники и вулканы спят тысячелетиями, прежде чем проснуться и разбушеваться потоками водной и огненной стихии".22 Из Блока в "Историю" попали похоронное настроение, мотив сна, обыгранное противопоставление культуры и цивилизации. Из Шпенглера - аналогичное "закатное" настроение, переиначенное сопоставление природы и истории. Из Диккенса - исторические аллегории, образы главных "персонажей".

Два из трех претекстов, выявленных нами в "Истории", присутствуют во "Втором рождении". По-видимому, в этой книге есть и следы "Повести...". Во всяком случае, отъезды на Кавказ, в Киев и жизнь там могли ассоциироваться у Пастернака с поездками и жизнью в Лондоне и Париже героев Диккенса.


--------------------------------------------------------------------------------

20 Заметим попутно, что это же направление мысли подготовило и метаисторический морфологизм Даниила Андреева.

21 Блок Александр. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. VI. С. 108 - 109.

22 Там же. С. 103.

стр. 95


--------------------------------------------------------------------------------

ЖИЗНЬ С "ПОВЕСТЬЮ..."

В 1932 году, приехав под Свердловск,23 Пастернак сравнивал ситуацию, в которую попал, с пребыванием в Берлине. Оба эти положения, как ни странно, напоминают то, в котором оказалась в революционной Франции героиня "Повести..." Люси Манетт, муж которой был арестован. Люси вынуждена была проводить время в напряженном ожидании. И ее состояние могло вспоминаться Пастернаку, когда он описывал свое: "Никогда, даже в берлинское свое сиденье за Диккенсом, я не уходил так далеко от своей природы в совершенно животном и абсолютно пассивном прозябаньи, все время перемежаемом звонками по телефону и хожденьем по всяким ведомствам. Этого не понять, это должно показаться невероятным, если этого не испытать на месте".24 О том, что Диккенс был остроактуален для Пастернака в начале 30-х, свидетельствуют и слова, сказанные им в письме к отцу от 25 декабря 1934 года: "А я, хотя и поздно, взялся за ум. Ничего из того, что я написал, не существует. Тот мир прекратился, и этому новому мне нечего показать. Было бы плохо, если бы я этого не понимал. Но, по счастью, я жив, глаза у меня открыты, и вот я спешно переделываю себя в прозаика Диккенсовского толка, а потом, если хватит сил, в поэта - Пушкинского. Ты не вообрази, что я думаю себя с ними сравнивать. Я их называю, чтобы дать тебе понятие о внутренней перемене".25 Когда Пастернак приступал к созданию "Доктора Живаго", романы Диккенса также были одними из главных образцов той прозы, которую Пастернак стремился писать.26 То, как Диккенс разрабатывал сюжет, представлялось Пастернаку идеалом. 13 октября 1946 года он писал О. М. Фрейденберг о романе: "Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса и Достоевского, - эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое".27

"Повесть..." на английском, а не в переводе, была одним из немногих произведений, с которыми Пастернак не расставался и которые, видимо, были для него чрезвычайно важны, актуальны и всегда необходимы. Е. Б. Пастернак вспоминает: "У папочки после войны не было сил и желания снова собирать библиотеку. Но его всю жизнь сопровождало несколько книг, с которыми он не расставался. Из них я брал у него "Повесть о двух городах" Диккенса по-английски и Антологию английской поэзии в серии "Альбатрос букс". Обычно он давал их ненадолго и вскоре напоминал сам, чтобы я их вернул".28 Однако в Берлине Пастернак читал Диккенса в ста-


--------------------------------------------------------------------------------

23 "По утверждению швейцарского литературоведа Ж. Нива, Пастернак говорил ему, что именно там, под Свердловском, он написал много кусков будущего "Доктора Живаго" (у партизан, в Сибири), но был еще далек от мысли о "Докторе Живаго" в том виде, в каком он сложился", - пишут В. М. Борисов и Е. Б. Пастернак (III, 644). Ср. с тем, что Юрий Живаго ведет дневник, а позже записывает старые и сочиняет новые стихи в Варыкино на Урале.

24 Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак. С. 371.

25 Цит. по: Пастернак Е. Борис Пастернак. Биография. М., 1997. С. 499.

26 О влиянии на Пастернака диккенсовской техники "романа тайн" и возможном внимании Пастернака к анализу В. Б. Шкловского, рассматривавшего в книге "О теории прозы" (1925) механизм сюжетостроения диккенсовских романов, см.: Лавров А. В. Указ. соч. С. 248 - 250. Анализу "Доктора Живаго" как "романа тайн" посвятил свою книгу И. П. Смирнов (Смирнов И. П. Роман тайн "Доктор Живаго". М., 1996).

27 Переписка Бориса Пастернака. М., 1990. С. 224.

28 Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак. С. 525 - 526.

стр. 96


--------------------------------------------------------------------------------

рых переводах Иринарха Введенского,29 и, вероятно, именно там "Повесть..." была прочитана впервые. Семья Живаго тоже читает "Повесть..." и другие произведения европейских писателей в переводе, а не на языках оригиналов. Ко времени работы над главой о пребывании семьи Живаго в Варыкино (к весне 1953 года) Пастернак уже наверняка знал о существовании перевода "Повести...", который после войны осуществили СП. Бобров и его жена М. П. Богословская. В опубликованной переписке с Бобровым оценок перевода "Повести..." Диккенса или высказываний об этом романе нет, но есть оценка перевода "Красного и черного" Стендаля. Этот роман также входит в перечень книг, читаемых семьей Живаго в Варыкино. Перевод "Красного и черного", также сделанный Бобровым и Богословской, Пастернак читал в конце 1950 года. О своих впечатлениях он отозвался в письме от 7 декабря 1950 года.30 По-видимому, Пастернак придавал значение тому обстоятельству, что семья Живаго читает оба романа в 1918 - 1919 годах в русских переводах. В этом можно усмотреть скрытое подчеркивание того, что эти переводы не принадлежат Боброву и Богословской. В письме Пастернак вспоминал: "Я читал "Ч(ерное) и Кр(асное)"31 в ту войну, в двух книгах, изданных, кажется, Некрасовым, не помню чей перевод, но, наверное, был неплохой. Потом куски, когда ходил в Унив(ерситетскую) библиотеку, в оригинале".32 Он отметил также особенности своего чтения перевода Боброва и Богословской: "Я читал Вас не как переводчиков, но как друзей автора и героев; как участников всего этого катящегося вперед и увлекающего за собою потока".33 Любопытно, что этот отзыв Пастернака общей тональностью и некоторыми "перекличками" напоминает финал "Повести..." - мысли Картона перед казнью, которые он записал бы, если бы прозревал будущее (с. 449 - 450). Своего рода обращенным "воплощением" этих мыслей Картона является описание состояния Гордона и Дудорова в "Эпилоге" "Доктора Живаго": "Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла, что именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах, что сами они вступили в это будущее и отныне в нем находятся. Счастливое, умиленное спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом. И книжка в их руках как бы знала все это и давала их чувствам поддержку и подтверждение" (III, 510). Соотносится с "Эпилогом" "Доктора Живаго" и "Предисловие автора" из "Повести...". Друзья Юрия Живаго, как и сам он, названы "участниками этой истории", упомянуты и их дети. Автор обращает внимание на остроту чувств героев. Диккенс в "Предисловии автора",34 открывающем роман, пишет: "Идея этой повести впервые возникла у меня, когда я с моими детьми и друзьями участвовал в домашнем спектакле, в пьесе Уилки Коллинза "Застывшая пучина".


--------------------------------------------------------------------------------

29 Пастернак Е. Борис Пастернак. Биография. С. 344, 360.

30 Борис Пастернак и Сергей Бобров: письма четырех десятилетий // Встречи с прошлым. Вып. 8. М., 1996. С. 308.

31 Отметим попутно неслучайность мены мест "цветов" в заглавии романа Стендаля, которая может означать скрыто негативное отношение к любым новым переводам. Эти переводы, как правило, проходившие советскую цензуру, хоть и оценивались положительно, тем более, когда их выполняли друзья, но втайне предпочитались старые.

32 Борис Пастернак и Сергей Бобров: письма четырех десятилетий. С. 308.

33 Там же.

34 "Предисловие автора" Диккенса перекликается с письмами, написанными Пастернаком по завершении "Доктора Живаго", в которых он дал оценку достигнутому, например, с письмом к Н. А. Табидзе от 10 декабря 1955 года (V, 541).

стр. 97


--------------------------------------------------------------------------------

(...) Я так остро пережил и перечувствовал35 все то, что выстрадано и пережито на этих страницах, как если бы я действительно испытал это сам" (с. 5).

Таким образом, начало, и конец текста Диккенса служат и прообразом финала "Доктора Живаго", и скрытым комментарием к нему. Они различным образом играют по отношению к основному повествованию ту же роль, которая в "Докторе Живаго" отведена тетради стихов доктора, читаемой его друзьями.

"ЗАПИРАЙТЕ ЭТАЖИ..."

Уже открывающий первую главу "Повести..." абзац объясняет, почему "Повесть..." читается в Варыкино доктором или Александром Александровичем Громеко вслух. Этот отрывок дает обобщенную характеристику предреволюционного времени (перед французской революцией), которое автор (Диккенс) сравнивает со своим, но она подходит и для предреволюционного времени, недавно закончившегося для семьи Живаго. Последняя тем самым соотносится с семьей Манетт, приехавшей в Париж. Начало "Повести..." актуализирует прочтение событий "Доктора Живаго" как отражения событий романа Диккенса в качестве их обращенных дубликатов: "Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, - век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, - словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили не иначе, как в превосходной степени" (с. 9).

Действие "Повести..." начинается в 1775 году - за 15 лет до французской революции. Диккенс, характеризуя предреволюционную Англию, указывает, что она "гордилась своим порядком и благоденствием, но на самом деле похвастать было нечем. Даже в столице каждую ночь происходили вооруженные грабежи, разбойники врывались в дома, грабили на улицах; власти советовали семейным людям не выезжать из города, не сдав предварительно свое домашнее имущество в мебельные склады; грабитель, орудовавший ночью на большой дороге, мог оказаться днем мирным торговцем Сити; (...) сам вельможный властитель города Лондона, лорд-мэр, подвергся нападению на Тернемском лугу, какой-то разбойник остановил его и на глазах у всей свиты обобрал дочиста его сиятельную особу" (с. 11). В "Докторе Живаго", напротив, аналогичные безобразия начинаются как раз в год революции - 1917, и "перевоплощением" диккенсовского лорд- мэра в "Докторе Живаго" оказывается "видный политический деятель",36 ставший "несо-


--------------------------------------------------------------------------------

35 Любопытно сравнить личное участие Диккенса в спектакле и его чувства с содержанием стихотворения Юрия Живаго "Гамлет". "Предисловие автора" является одним из важных претекстов этого стихотворения.

36 Вероятно, прототипом этого безымянного персонажа был Петр Авдеевич Кузько (1884 - 1969) - см. информацию К. М. Поливанова о нем: Позиция художника. Письма Бориса Пастернака. Письма Д. В. Петровскому // Лит. обозрение. 1990. N 2. С. 9. Л. К. Чуковская записала в дневнике: "5 апреля 47 года Борис Леонидович читал главы из романа у П. А. Кузько. Чтение было устроено Ивинской" (Чуковская Л. Из дневниковых записей // Лит. обозрение. 1990. N 2. С. 90). Эта встреча могла напомнить Пастернаку о контактах с Кузько в 1920 - 1921 годах. Осведомленность о последующей деятельности Кузько в Наркомпроде могла сказаться в изображении "видного политического деятеля", когда в августе - октябре 1950 года Пастернак работал над частью шестой "Московское становище" и воспоминание о чтении у Кузько было сравнительно свежо.

стр. 98


--------------------------------------------------------------------------------

мненно жертвой вооруженного грабежа" (III, 186 - 187), которого в Москве спасает доктор. Евграф, как человек, у которого, по словам Тони, "какой-то роман с властями", "говорит, что на год, на два надо куда-нибудь уехать из больших городов, "на земле посидеть"" (III, 207). Кроме диккенсовской темы выезда присутствует в "Докторе Живаго" и тема сдачи имущества, причем большое внимание уделяется мебели. Не случаен и выбор тех, на кого все оставляется: "Надзор за комнатами и остающимся в них имуществом поручили пожилой супружеской чете, московским родственникам Егоровны, с которыми Антонина Александровна познакомилась истекшею зимою, когда она через них пристраивала для сбыта старье, тряпки и ненужную мебель в обмен на дрова и картошку. (...) Эту пару, родню Егоровны, бывшего торгового служащего37 и его жену, Антонина Александровна в последний раз водила по комнатам, показывала, какие ключи к каким замкам и куда что положено, отпирала и запирала вместе с ними дверцы шкапов, выдвигала и вдвигала ящики, всему их учила и все объясняла. Столы и стулья в комнатах были сдвинуты к стенам" (III, 211 - 212).

Из всех соответствующих параллельных ситуаций особо выделим две - до попадания Юрия Живаго к партизанам и после возвращения от них в Юрятин.

Когда доктор впервые приходит к Ларе в Юрятине, она рассказывает ему об обстановке в доме (диккенсовская тема сдачи мебели) и о том, что происходило в городе (тема грабежей). Инверсированность здесь совершенно иная, нежели в рассмотренном выше случае. "Квартира чужая. Я даже не знаю чья. У нас была своя, казенная, в здании гимназии. Когда гимназию занял жилотдел Юрсовета, меня с дочерью переселили в часть этой, покинутой. Здесь была обстановка старых хозяев. Много мебели. Я в чужом добре не нуждаюсь. Я их вещи составила в эти две комнаты, а окна забелила. (...) Грабежи, бомбардировка, безобразия. Как при всякой смене властей. К той поре мы уже были ученые, привычные. Не впервой было. А во время белых что творилось! Убийства из-за угла по мотивам личной мести, вымогательства, вакханалия!" (III, 293, 295).

Вернувшись из плена, доктор приходит к Ларе, и оказывается, что она живет в тех комнатах, окна которых были забелены, но в них уже нет мебели (III, 373, 377, 383). О происходившем в городе и в Варыкино ему рассказывает Глафира Тунцева: "Да. Видами теперь никого не удивишь. Искусились люди. Хлебнули и мы горюшка. Тут в атамановщину такое творилось! Похищения, убийства, увозы. За людьми охотились. (...) Этим дебрям, пожалуй, посолоней нашего пришлось. Через Варыкино какие-то шайки проходили, неизвестно чьи. По-нашему не говорили. Дом за домом на улицу выводили и расстреливали. И уходили, не говоря худого слова" (III, 381, 382). Однако соответствующие мотивы продолжают периодически продуцироваться на разных уровнях линейной структуры текста. Так, незадолго до приезда в Юрятин Комаровского и отъезда Юрия Живаго и Лары в Варыкино "было арестовано много людей в городе, обыски и аресты продолжались" (III, 403). Комаровский оказывается еще одной фигурой, обращенно являющей собой безличные власти, которые у Диккенса "советовали семейным людям не выезжать из города, не сдав (...) имущество". Он, как имеющий полномочия, данные властями, напротив, предлагает Ларе и Юрию Живаго, все, бросив, ехать с ним на Дальний Восток и всячески старается, чтобы они


--------------------------------------------------------------------------------

37 "Бывшего" - не только потому, что в Москве закрыты магазины, но и потому, что он был "мирным торговцем Сити" у Диккенса, текст которого "объясняет", что произойдет с имуществом семьи Живаго, попавшим в руки этого человека.

стр. 99


--------------------------------------------------------------------------------

согласились, "не забывая" и о семейной теме. "Простите за смелость, вы страшно друг к другу подходите. В высшей степени гармоническая пара", - говорит он при встрече доктору и Ларе (III, 414). После рассказа сторожа Изота ("представителя" властей), переданного Ларой, о том, что в юрятинском исполкоме (присутственном месте) доктору готовят "темную" (это можно сравнить с ночным нападением на лорд-мэра в присутствии его свиты у Диккенса), Юрий Живаго говорит Ларе о необходимости отъезда (в Варыкино): "Опасность назрела и уже у порога. Надо немедленно исчезнуть. Вопрос только в том, куда именно. Пытаться уехать в Москву нечего и думать. Это слишком сложные сборы, и они привлекут внимание. А надо шито-крыто, чтобы никто ничего не увидел" (III, 419). Описанное в "Повести..." нападение на лорд-мэра отразилось и в том, что Юрий Живаго в Юрятине поздней ночью спускает Комаровского с лестницы.

ДУВР И ГОРОДА В "ДОКТОРЕ ЖИВАГО"

Относительная автономность в романе Диккенса книги первой "Возвращен к жизни" сказалась тем, что в аналогичном положении находятся в "Докторе Живаго" часть седьмая "В дороге", описывающая поездку семьи Живаго в теплушке на Урал, и часть десятая "На большой дороге", повествующая о событиях в Крестовоздвиженске, Кутейном Посаде и Малом Ермолае. У первой книги "Повести..." и у каждой из указанных частей "Доктора Живаго" - одинаковая вводная функция (часть десятая "Доктора Живаго" служит введением к "партизанским" частям), но отражения текста Диккенса оказываются различны до такой степени, что их близость вскрывается только при нахождении интертекстуального "ключа".

Глава II "На почтовых" подробно описывает ночную поездку мистера Джарвиса Лорри, служащего в банке Теллсона в Лондоне, в Дувр. (Позже эта же дорога будет перед Чарльзом Дарнеем.) Почтовая карета в конце ноября (в начале зимы) во мгле и тумане поднимается на Стрелковую гору. Сравним это с тем, что Юрий Живаго ранним весенним утром перед встречей со Стрельниковым после того, как "туман совершенно рассеялся", видит Юрятин, расположившийся на горе (III, 246 - 247). Картина, похожая на представленную в "Повести...", возникает и в начале повествования о Крестовоздвиженске: "На одном из перегонов дорога долго поднималась в гору. Обзор открывавшихся далей все расширялся. Казалось, конца не будет подъему и росту кругозора. И когда лошади и люди уставали и останавливались, чтобы перевести дыхание, подъем кончался. Впереди под дорожный мост бросалась быстрая река Кежма. За рекой на еще более крутой высоте показывалась кирпичная стена Воздвиженского монастыря" (III, 304). Одинаковые названия города и монастыря содержат скрытое указание на наличие горы-аналога Голгофы. Но если описание подъема относится к дневному времени, то ночь и "бисерный дождь", "заменяющий" диккенсовский туман, появляются в описании Крестовоздвиженска "изнутри", а также в повествовании о лавочнице Галузиной. Это ночь на Великий Четверг в конце зимы (в конце апреля) (III, 305 - 306). Поскольку в Крестовоздвиженске Юрий Живаго не был, то в связи с ним такие детали "Повести...", как грязь, дорога, телега (вместо почтовой кареты), "темный дождливый день", возникают в начале части одиннадцатой, описывающей пребывание доктора у партизан (III, 325 - 327).

В "Повести..." едущие в почтовой карете опасаются разбойничьих шаек, при этом автор поясняет: "Да и как же тут не опасаться: на каждом почтовом дворе, в каждой придорожной харчевне у предводителя шайки

стр. 100


--------------------------------------------------------------------------------

имелся свой человек на жалованье - либо сам хозяин, либо какой-нибудь неприметный малый на конюшне" (с. 13). Кондуктор кареты останавливает приближающегося на коне Джерри, который везет мистеру Лорри депешу, принимая его за разбойника и говоря: "А ну, покажись, что ты за птица" (с. 16). Юрий Живаго реагирует на слова первого часового соответственно: ""Меня за кого-то принимают", - подумал доктор" (III, 243). Встретившись, два часовых, с которыми столкнулся Юрий Живаго, говорят: "- Тут и думать нечего. Видно птицу по полету" (III, 243). Подозрительность часовых, арестовывающих Юрия Живаго, который выходит из теплушки в густой туман и спрашивает, какая перед ним станция и река, - такая же, как у кондуктора,38 останавливающего Джерри. В части десятой "Доктора Живаго" с этим участком текста Диккенса соотносится отрывок: "В нижней части города купцу Любезнову39 привезли три телеги клади. Он отказывался ее принять, говоря, что это ошибка, и он такого товару никогда не заказывал. Ссылаясь на поздний час, молодцы ломовики просились к нему на ночлег. Купец ругался с ними, гнал их прочь и не отворял им ворот. Перебранка их тоже была слышна во всем городе" (III, 305).40 Любезнов оказывается, напротив, не "свой" человек для "молодцев ломовиков". Текст Диккенса проясняет бандитские занятия последних, не напрасно вызывающих подозрения у купца. Впрочем, перебранка могла происходить для отвода глаз, в темноте никому было не видно, что происходит на самом деле. Любезнов мог быть таким же "своим человеком на жалованье", какой упомянут у Диккенса. Телеги "молодцев ломовиков" соотносятся и с "грубо сколоченными (...), облепленными деревенской грязью" телегами Хозяина Смерти из гла-


--------------------------------------------------------------------------------

38 Кондуктор не доверяет и мистеру Лорри, едущему в Дувр исключительно по делу, связанному с его службой в банке. С этим можно сравнить реакцию Глафиры Тунцевой, которой вернувшийся от партизан Юрий Живаго говорит, что он ездил "по делам бывшего союза кредитных товариществ. Инспектором (...) разъездным. Послали в объезд с ревизией. Черт знает куда. Застрял в Восточной Сибири. А назад никак. Поездов- то ведь нет. Пришлось пешком, ничего не попишешь. Полтора месяца шел. Такого навидался, в жизнь не пересказать" (III, 380). Тунцева не только не верит ему, подобно кондуктору, но и в отличие от последнего советует: "Я говорю, ничего и не надо рассказывать. Обо всем самое лучшее молчок теперь. Кредитные товарищества, поезда люкс под снегом, инспектора и ревизоры, лучше вам даже слова эти забыть. Еще в такое с ними влопаетесь! Не по внучке онучки. Лучше врите, что доктор вы или учитель" (III, 380). В реакции Тунцевой чувствуется учет "итогов" случившегося с героями Диккенса, которые попали в революционный Париж. Кроме того, она указывает доктору, что он уже находится не в "сказочном" пространстве, когда герои, как указывает И. П. Смирнов, "попадая из дома в леса, обязаны приспосабливаться к норме поведения, контрастирующей с привычным для них распорядком жизни", а в "былинном", когда "герой остается самим собой на протяжении всего сюжета" (Смирнов И. П. Диахронические трансформации литературных жанров и мотивов // Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 4. Wien, 1981. S. 20). Потому и вести себя доктору нужно соответственно. Впрочем, совпадение профессии, называемой Тунцевой, с действительной профессией Юрия Живаго можно рассматривать и как гипертрофию сказочности: для условий Юрятина она вполне невероятна, чтобы в нее поверить.

39 Фамилия купца является несколько измененной фамилией одного из владельцев содового завода Любимова - Соева и К", находившегося в селе Усолье у станции Солеварни Соликамского уезда Пермской губернии. Одно из писем С. П. Боброву (от 23/25 июня 1916 года) написано, как обратил внимание сам Пастернак, "на так наз(ываемой) проезжей квартире для приезжающих по делам на завод Любимова - Соева и К°" (Борис Пастернак и Сергей Бобров: письма четырех десятилетий. С. 235 - 237). Фамилия одного из сельских заводчиков превратилась в романе в фамилию городского купца, а проезжая квартира, в которой останавливался Пастернак, - в "пустую комнатку без мебели" в Крестовоздвиженске (III, 308).

40 Ср. в 1-й главе "Спекторского" (1925 - 1931):

Пока ломовики везут товары,
Остатки ночи предают суду,
Песком полощут горло тротуары,
И клубы дыма борются на льду.
(I, 341)
стр. 101


--------------------------------------------------------------------------------

вы I "То время" (с. 10), и с телегами, на которых в революционном Париже возят трупы жертв (с. 328, 335, 344). Возможно также, что "кладью" являются партизаны, которые таким образом прибывают для участия в собрании и в верхнюю часть города, где находится дровяной сарай, пробираются подземным ходом. Указывается, что "в случае опасности собравшимся был обеспечен спуск под пол и выход из-под земли на глухие задворки Константиновского тупика за монастырскою стеною" (III, 313).

Мистер Лорри передает с Джерри ответ на записку: "Возвращен к жизни". Именно так воспринимают доктора, вернувшегося из вагона Антипова-Стрельникова, Тоня, Самдевятов и другие пассажиры теплушки. Но если мистеру Лорри его дорожные спутники и не подумали помочь подняться в карету, то Юрию Живаго, напротив, активно помогали: "- Спасибо. Я сам, - отказывался Юрий Андреевич от предложенной помощи. Из теплушки нагибались, протягивали ему руки, чтобы подсадить" (III, 254). В "крестовоздвиженском" тексте со словами "возвращен к жизни" соотносится время действия в ночь на Великий Четверг и следующее за распятием воскресение Христа. Вечерняя встреча с Джерри происходит чуть позже десяти минут двенадцатого - Галузина идет из церкви через четверть часа после того, как "в час седьмый по церковному, а по общему часоисчислению в час ночи, от самого грузного, чуть шевельнувшегося колокола у Воздвиженья отделилась и поплыла, смешиваясь с темною влагой дождя, волна тихого, темного и сладкого гудения" (III, 305). Эти моменты времени у Диккенса и Пастернака оказываются симметричны относительно полночи.

В записке, обращенной к направляющемуся в Дувр мистеру Лорри, говорится: "В Дувре подождите мадемуазель..." (с. 17). Юрий Живаго, находящийся в вагоне Антипова- Стрельникова, видит Юрятин и вспоминает о Ларе, которая там живет. О ней же спрашивает Самдевятова Тоня. Незначимость ответа мистера Лорри для кондуктора кареты сказывается в незначимости вопроса Тони о Ларе для Самдевятова. Лара, в отличие от мисс Манетт, которая приезжает в гостиницу вскоре после мистера Лорри, живет в городе постоянно. Юрий Живаго, в отличие от мистера Лорри, едущего ради мисс Манетт, едет в Юрятин не к Ларе.

Мистер Лорри читает записку, поданную слугой Джерри, который, оставшись один, трактует слова "возвращен к жизни" как слова о воскрешении покойников - в "Докторе Живаго" часовые отбирают у доктора документы, и их затем читает Антипов- Стрельников, при этом доктор готов ко всему, даже к расстрелу, и дает понять о своей готовности собеседнику. Описание встречи Юрия Живаго и Антипова-Стрельникова завершается сценой, когда Антипов-Стрельников остается один, и его внутренний монолог контрастно соотносится с внутренним монологом Джерри. У Антипова- Стрельникова здесь не роль ответчика или слуги, как у Джерри, а роль господина, как у мистера Лорри. Однако Антипов-Стрельников, как и Джерри, служит (советской власти) и выполняет (ее) приказы. В одиночестве ходит ночью по Крестовоздвиженску и остающаяся одна, без сына и мужа, Галузина. Она рассуждает сама с собой так же, как Джерри. Но и она, и Антипов-Стрельников контрастно отличаются от этого персонажа Диккенса в плане здравомыслия. Авторское отступление, предваряющее внутренние монологи Джерри и мистера Лорри, являет собой прообраз восприятия домов Юрятина, как Юрием Живаго, так и Антиповым-Стрельниковым, а также восприятия домов Крестовоздвиженска лавочницей Галузиной. Глава III "Тени ночные" открывается так: "Странно, как подумаешь, что каждое человеческое существо представляет собой непостижимую загадку и тайну для всякого другого. Когда въезжаешь ночью в большой город, невольно задумываешься

стр. 102


--------------------------------------------------------------------------------

над тем, что в каждом из этих мрачно сгрудившихся домов скрыта своя тайна, и в каждой комнате каждого дома хранится своя тайна, и каждое сердце из сотен тысяч сердец, бьющихся здесь, исполнено своих тайных чаяний, и так они и останутся тайной даже для самого близкого сердца. В этом есть что-то до такой степени страшное, что можно сравнить только со смертью" (с. 19 - 20). Мысли доктора о домах Юрятина, в одном из которых живет Л ара, в тексте не представлены, но, несомненно, присутствуют с того момента, как он впервые увидел город из окна штабного вагона Антипова-Стрельникова: о Ларе "напоминает" во время знакомства с Самдевятовым Тоня; потом поезд долго маневрирует при выезде из Развилья мимо Юрятина; о Ларе напоминает глажка Тони и голос, приснившийся Юрию Живаго; дома Юрятина за окном библиотеки. По возвращении из плена он думает, что "столько раз вспоминал этот дом" (III, 385). Антипов-Стрельников после встречи с доктором "через вагонное окно стал разыскивать в видневшейся на горизонте панораме тот район над рекой, у выезда из Юрятина, где была их квартира" (III, 252). Галузина, бродя по городу, размышляет о своих домашних, в частности о воспитаннице Ксюше, которая для нее в доме не в счет: "Да и кто она? Чужая душа потемки" (III, 306). Все дома на площади Крестовоздвиженска, про обитателей которых думает Галузина, не содержат никакой тайны. Кроме двух, но не домов. Это пустая комнатка, где "совершались тысячные сделки на мастику, воск и свечи неведомыми доверенными неведомо, где проживавшего свечного миллионера" (III, 308), и "проходная конторка дровяного сарая", где, как полагает Галузина, занимаются фотоделом, судя по свету фонаря, Блажеин и Магидсон. О миллионере Галузина, возможно, мало или ничего не знает и потому не думает. Ее предположение о том, чем занимаются Блажеин и Магидсон, оказывается неверным, но она этого не знает. Таким образом, то, что происходило на самом деле в комнатке и что происходит на самом деле в конторке, остается для лавочницы тайной. Неведомым происходившее в комнатке остается и для "близкого сердца" - для доктора, который в Крестовоздвиженске никогда не был, тогда как комнатка, по-видимому, принадлежала его отцу, а ее тайна - это тайна свадьбы отца с княгиней Столбуновой-Энрици.

С другой стороны, внутренние монологи Антипова-Стрельникова и Галузиной являются также трансформациями внутреннего монолога или, точнее, видения мистера Лорри, расставшегося с Джерри и продолжающего путь в Дувр. Мистеру Лорри представляется пока еще не названный в тексте доктор Манетт, "заживо погребенный" на 18 лет в Бастилии. Именно он, как видится мистеру Лорри, откопанный из-под земли, будет "возвращен к жизни". Аналогичное "возвращение к жизни" происходит и с Юрием Живаго, который на 18 месяцев окажется "погребен" в партизанском плену, в частности в землянке Ливерия. О невозможности возвращения к прошлой жизни (жизни личной и жизни России) думают Антипов-Стрельников после расставания с доктором и Галузина, вышедшая из храма. Их тайные мысли остаются таковыми для "близких сердец" - соответственно для Лары и для домашних Галузиной. Тому, как представляют их Антипов-Стрельников и лавочница, противопоставлено видение "призрака одной удивительной боготворимой головы" (III, 363), явившееся доктору к концу заговора Кубарихи. Все три момента "Доктора Живаго" обращенно соотносятся с видением мистера Лорри, тональность описания которого, кстати, та же, что и тональность передачи бреда и снов Юрия Живаго. Мистеру Лорри представляется лицо доктора Манетта, которого он едет "откапывать": "Какое лицо в бесконечной веренице лиц, мелькавших в сновидениях пассажира, было подлинным лицом того самого погребенного человека, - ночные тени не открыли

стр. 103


--------------------------------------------------------------------------------

ему; но все они были почти, что на одно лицо, - лицо сорокапятилетнего человека, - и различались главным образом чувствами, которые были на них написаны, да большей или меньшей мертвенностью болезненно изможденных черт. Гордость, презрение, вызов, упрямство, смирение, мольба - вот чувства, которые, сменяясь одно другим, изменяли это лицо; изменяли и впалые щеки, и кожу землистого цвета, и иссохшие руки, и весь этот жалкий облик. Но, в сущности, это все время было одно и то же лицо, оно появлялось снова и снова, и голова всякий раз была преждевременно седая" (с. 22 - 23). Мистер Лорри во время поездки в Дувр представляет разговор с доктором Манеттом и его реакцию на предстоящее знакомство с дочерью, которую тот никогда не видел. Эта реакция доктора Манетта сказывается в "Докторе Живаго" в том, как выражают отношение к Ларе Антипов-Стрельников после разговора с Юрием Живаго в бронепоезде и доктор во время заговора Кубарихи, и как выражает отношение к Ксюше Галузина. Отметим также, что видение облика доктора Манетта целиком применимо к облику Юрия Живаго, вернувшегося из партизанского плена в Юрятин, как его могла бы воспринимать Лара, но в тексте "Доктора Живаго" оно значимо опущено, поскольку прямо дублировало бы текст Диккенса. Кроме того, оно отражается в передаче реакции Антипова-Стрельникова и Юрия Живаго, "узнающих" друг друга при встречах в штабном вагоне Антипова- Стрельникова и в Варыкино (III, 248, 249, 450, 452).

"КОРОЛЬ ГЕОРГ" И "ЧЕРНОГОРИЯ"

Мистера Лорри, приехавшего в Дувр, в гостинице "Короля Георга" поздравляют с прибытием, "потому что совершить путешествие из Лондона почтовым дилижансом зимой было своего рода подвигом, с коим следовало поздравить отважного путешественника" (с. 25). Это поздравление отразилось в "Докторе Живаго" в словах Тони, говорящей мужу, вернувшемуся из вагона Антипова-Стрельникова: "Весь вагон поздравляет тебя со счастливым избавлением" (III, 254), а также при встрече с начальником станции Торфяной, делающим акцент на ужасах: "- Московские? Тогда нечего удивляться, что нервы не в порядке у сударыни. Говорят, камня на камне не осталось?" (III, 264). И в третий раз - в негативной реакции Микулицына, противоположной той, какая должна быть в гостиницах: "Почему именно на нас пал выбор, почему вас сюда, сюда, к нам угораздило? (...) Подумали ли вы, какая это для меня обуза? (...) При чем мы тут? Почему этой чести удостоились именно мы, а не кто-нибудь другой?" (III, 269).

Однако поездка и прибытие мистера Лорри, закутанного "в мохнатый плед, в надвинутой на уши шляпе с обвисшими полями и в грязных сапогах" (с. 25), напоминает также зимнюю поездку Громеко, Юры и Миши в "Черногорию", где травилась Амалия Карловна. Они тоже закутаны, поскольку стоит сильный мороз, но подробно описана закутанность лихача и его лошади, ожидающих приехавшего Комаровского. Мистер Лорри требует в номер цирюльника, и старший лакей, распоряжаясь, устраивает переполох. Можно сравнить это с переполохом в "Черногории", который начала прислуга (официант Сысой), и с тем, как изображена (с намеком на действия цирюльника и с теми же необходимыми принадлежностями) усугубившая его мать Лары: "Громко плача и свесив над тазом голову с прядями, лежала на кровати мокрая от воды, слез и пота полуголая женщина" (III, 62).

Сцена завтрака мистера Лорри в гостинице трансформирована также в описании пребывания Юрия Живаго в мастерской Глафиры Тунцевой. Героя Диккенса, свободно и неподвижно сидящего возле стола и камина в

стр. 104


--------------------------------------------------------------------------------

ожидании завтрака, в "Докторе Живаго" напоминает доктор, который перед стрижкой и бритьем у Тунцевой "сидел на стуле, как в цирюльне, весь обвязанный туго стягивавшей шею, заткнутой за ворот простыней" (III, 379). Юрий Живаго, называющий себя Тунцевой разъездным инспектором "по делам бывшего союза кредитных товариществ" (III, 380), хочет тем самым выказать себя холостяком - таким же, каким назван мистер Лорри, один из "оставшихся холостяками старых доверенных служащих банкирского дома Теллсона", которые "были главным образом обременены чужими заботами" (с. 27). Если неподвижно сидящий мистер Лорри в парике похож на "человека, позирующего для портрета" (с. 27), то свой "портрет" видит и обросший своими седеющими волосами Юрий Живаго, которому Тунцева говорит: "Вот вам зеркало. Выпростайте руки из-под простыни и возьмите его. Полюбуйтесь на себя. Ну, как находите?" (III, 380). Героя Диккенса расспрашивает неподвижно стоящий слуга - в "Докторе Живаго", напротив, доктор расспрашивает движущуюся вокруг него Тунцеву, для которой парикмахерская работа лишь одно из многочисленных занятий.

Часть содержания разговора мистера Лорри со слугой вновь соотносит с данной сценой ситуацию в "Черногории", когда Юрий Живаго видит неподвижную спящую Лару (ее можно сравнить с неподвижно сидящим задремавшим перед завтраком мистером Лорри): "А по ту сторону обеденного стола, покрытого вязаной скатертью, спала сидя девушка в кресле, обвив руками его спинку и прижавшись к ней щекой. Наверное, она смертельно устала, если шум и движение кругом не мешали ей спать" (III, 63). Мистер Лорри просит слугу "приготовить номер для молодой леди, которая должна приехать сегодня" (с. 27). В "Докторе Живаго", напротив, коридорный "тихим голосом убеждал" двух подростков - Юрия Живаго и Мишу Гордона - войти в номер, где травилась Амалия Карловна и сидя спала Лара (III, 61 - 62). Пара "мистер Лорри и Люси Манетт" (пожилой джентльмен и молодая девушка), отношения между которыми возвышенны, в "Докторе Живаго" инверсирована в пару "Комаровский и Лара". Приехавшими в "Черногорию" оказываются Комаровский, Громеко и Юрий Живаго, каждый из которых зеркально соотносится с мистером Лорри. Пастернак зашифровал в своем романе и название номера, в котором остановился герой Диккенса, - Конкордия: "Между девушкой и мужчиной происходила немая сцена. Они не сказали друг другу ни слова и только обменивались взглядами. Но взаимное понимание их было пугающе волшебно, словно он был кукольником, а она послушною движениям его руки марионеткой" (III, 63). Лара не названа в сцене в "Черногории" по имени. "Угадать" имя Пастернак предоставляет читателю, который в идеале должен помнить, что, "позавтракав, мистер Лорри вышел прогуляться по берегу" моря (с. 28). О чайках - обычных на морском побережье - у Диккенса нет ни слова, и это умолчание соотносится с отсутствующим именем Лары ("чайки"). Лара, когда ее видят Юрий Живаго и Гордон, стоящие в темной прихожей, спала в освещенной части номера и при виде Комаровского "улыбнулась вошедшему, прищурилась и потянулась" (III, 63) - только что приехавшая Люси Манетт нетерпеливо дожидается мистера Лорри и встречает его стоя. Лара ждет, пока Комаровский уладит скандал, связанный с попыткой ее матери отравиться, - Люси ждет, что мистер Лорри расскажет о ее отце и уладит ее финансовые дела. Заинтересованности Люси в деле о наследстве отца противопоставлен в "Докторе Живаго" отказ доктора от несуществующего наследства, на которое, возможно, претендует не только княгиня Столбунова-Энрици, но и парижская семья отца. Люси едет в Париж, чтобы там увидеться с мистером Лорри, отстаивающим финансовые интересы клиентов, - Юрий Живаго от-

стр. 105


--------------------------------------------------------------------------------

называется "кормить" адвокатов. Немая сцена мгновенного взаимного понимания между Ларой и Комаровским контрастирует с долгим разговором героев Диккенса.

Но в "Докторе Живаго" есть, по крайней мере, еще один разговор, который также напрямую соотносится с данной сценой "Повести...". Это разговор между Таней Безочередевой и генералом Евграфом Живаго, который знает историю семьи Тани так же, как мистер Лорри знает историю семьи Люси Манетт. Но если мистер Лорри всячески старается свести отношения к делу, избегая "личного участия" и "чувств", то Евграф, невзирая на служебное положение и дела, говорит Тане: "Чего доброго, я еще в дядья тебе запишусь, произведу тебя в генеральские племянницы" (III, 503). И если Люси старается узнать у мистера Лорри об отце как можно скорее и больше, дабы избавиться от "ужасной неизвестности" (с. 35), то Таня не принимает слова Евграфа всерьез, говоря о его обещании: "Такие веселые насмешники" (III, 503), и не интересуется судьбой своих родителей. Супруге доктора Манетта, настрадавшейся после того, как у нее родился ребенок (Люси), и умершей через два года после исчезновения мужа, в "Докторе Живаго" соответствует оказывающаяся на Дальнем Востоке Лара, у которой родилась дочь Таня и которая исчезла вскоре после смерти Юрия Живаго. Тоня, у которой (так же, как и у Лары, в отсутствие Юрия Живаго) родилась дочь Маша, впоследствии оказывается на Западе и "исчезает" для Юрия Живаго, поскольку у нее, "может быть, (...) какие-нибудь перемены, новый друг какой-нибудь, дай ей бог" (III, 477).

Мистер Лорри разговаривает с Люси Манетт о ее отце, который не умер, как она думает, а попал на 18 лет в Бастилию. Сопоставление "умершего" доктора Манетта с умершим Юрием Живаго дает еще один аспект в сквозной теме бессмертия, которая проводится в "Докторе Живаго". Что касается сцены в "Черногории", то после рассказа Миши Гордона о роли Комаровского в судьбе отца Юрия Живаго "Юра думал о девушке и будущем, а не об отце и прошлом" (III, 64), что также соотносит виденное в двадцать четвертом номере и рассказ Миши с разговором мистера Лорри и Люси о ее отце. Пастернак, как и Диккенс, "объясняет" отношение девушки к "покровителю", но отношения эти противоположны. Люси присела перед мистером Лорри в реверансе, "словно трогательно признавая, что она понимает, насколько он и старше, и опытнее, и умнее ее" (с. 32). Для Пастернака остаются важными моменты различия возраста и ума, но отношения между Ларой и Комаровским строятся на совсем иной почве: "Девочке льстило, что годящийся ей в отцы красивый, седеющий мужчина, которому аплодируют в собраниях и о котором пишут в газетах, тратит деньги и время на нее, зовет божеством, возит в театры и на концерты и, что называется, "умственно развивает" ее" (III, 49). Адвокатство Комаровского корреспондирует с тем, что мистер Лорри является поверенным в финансовых делах многих клиентов. Но отношение Комаровского к тем, кого он опекает, и чьи дела ведет, настолько же бессовестно, насколько отношение мистера Лорри ответственно и честно. Мистер Лорри рассказывает Люси о ее отце - докторе медицины. В "Докторе Живаго" доктором оказывается не отец, а сын - Юрий Живаго. При известии о том, что ее отец не умер, сидящая в кресле Люси "схватила" мистера Лорри, стоящего у спинки кресла, "за руку обеими руками" (с. 35). Это действие соотносится с тем, как Лара, сидящая в кресле, "потянулась" к вышедшему из-за перегородки Комаровскому, убедившемуся, что ее мать не умрет, а также с тем, как Антипов-Стрельников хватает руки доктора во время их последнего разговора в Варыкино. Когда же мистер Лорри рассказывает Люси о страданиях ее матери и ее рождении, Люси становится перед

стр. 106


--------------------------------------------------------------------------------

ним на колени. Мистер Лорри рассказывает и о деньгах: "- Вы знаете, что у ваших родителей больших капиталов не было, а все, что, было, осталось вашей матушке и вам" (с. 36). В "Докторе Живаго" с этой темой денег перекликается как тема потери наследства, отказа от него, так и тема наследства подлинного - духовного. Так, в Варыкино Лара просит Юрия Живаго записать для нее его стихи - "все из того, что ты читал мне в разное время на память" (III, 429). В финале романа тетрадь стихов Юрия Живаго - возможно, ту, которую он записал для Лары, и которую она увезла с собою, - читают Гордон и Дудоров.

Эпизод разговора Люси Манетт и мистера Лорри инверсирован в "Докторе Живаго" многократно, и сцена в "Черногории" - лишь одна из параллельных ситуаций, в которых всякий раз обыгрываются такие детали, как вставание на колени, сидение в кресле и вскакивание, а также темы разговора героев Диккенса. В качестве примеров мы укажем на некоторые такие ситуации в "Докторе Живаго". Исчерпывающий их перечень может дать обращение к линейной структуре, демонстрирующей параллелизм различных уровней текста "Доктора Живаго". Первая - сцена в "одном из монастырских покоев", где ночевали 10-летний Юра и его дядя Веденяпин (III, 8 - 9). Еще одна - описание того, как отец Юрия Живаго, бросившийся с поезда (можно сравнить это с опусканием на колени), перед самоубийством заходит к Гордонам, с которыми, как и Люси с мистером Лорри, разговаривает на те же деловые темы, что и со своим адвокатом Комаровским (III, 19). Описание Лары и происходящего вокруг нее после ее выстрела на елке у Свентицких также являет собой одну из ярких трансформаций упомянутой сцены "Повести...".

Вернувшийся из плена в Юрятин Юрий Живаго неподвижно сидит и разговаривает с приводящей его в порядок Тунцевой. Но когда узнает о судьбе семьи, то дергается под бритвой (Люси Манетт вскакивает при сообщениях о судьбах отца и матери). Тунцева учит Юрия Живаго тому, что можно и чего нельзя говорить, тому, что "молчание золото" (III, 380 - 381), и называет его "клиентом": "Ежели так под бритвой ерзать и дергаться, недолго и зарезать клиента" (III, 383). Это обращенно соотносится с тем, что мистер Лорри внушительно говорит Люси о бесполезности и опасности выяснения чего-либо относительно ее отца, которого, как и других, он называет "клиентом" (с. 37).

В другом случае, в Юрятине, Лара, встречая Юрия Живаго, вернувшегося из больницы, сообщает, что приехал Комаровский, и просит остаться для разговора: "Лара расплакалась, попыталась упасть перед ним на колени и, обняв его ноги, прижаться к ним головой, но он помешал ей, насильно удержав ее" (III, 413).

Комаровский же и в Юрятине, и позже в Варыкино предлагает Юрию Живаго, как и мистер Лорри Люси Манетт, "деловой разговор". В Варыкино, разговаривая наедине с Комаровским, приехавшим за Ларой и сообщающим, что Антипов-Стрельников расстрелян, Юрий Живаго, "раздавленный страданием", принимает "деловой" поворот дела (III, 443).

В сцене неспешной беседы Юрия Живаго с Гордоном и Дудоровым, состоявшейся незадолго до смерти доктора, актуализируются такие детали долгого разговора Люси Манетт с мистером Лорри, как сидение и вскакивание (во время разговора Юрий Живаго уходит лишь с четвертой попытки), опускание на колени ("Окно покрывали остатки золотых букв. В пробелы между ними виднелись до колен ноги находящихся в комнате" (III, 473)), темы воссоединения семьи, гибели и другие.

Поездка Юрия Живаго в трамвае и смерть, соотносящиеся с поездкой в поезде и гибелью Андрея Живаго, также дают такие детали, как неподвиж-

стр. 107


--------------------------------------------------------------------------------

ное сидение, вскакивание, "заточение" в замкнутом пространстве и выход на свободу, падение на колени (Юрий Живаго "ступил со ступеньки стоящего трамвая на мостовую, сделал шаг, другой, третий, рухнул на камни и больше не вставал" (III, 484)), жизнь и смерть.

Глава "Повести...", в которой происходит разговор между мистером Лорри и Люси Манетт, называется "Предварительный разговор". В "Докторе Живаго" соответствующие сцены и относящиеся к ним разговоры так же очень важны и так же предваряют какое- либо значительное событие. Финал главы, как и рассмотренные выше моменты, ярче всего отразился в сцене в "Черногории". Чтобы привести в чувство оцепеневшую от услышанного Люси Манетт, мистер Лорри зовет на помощь, и появляется ее служанка- опекунша мисс Просе: "Какая-то исступленная особа стремглав влетела в комнату, и, как ни взволнован был мистер Лорри, он успел заметить, что вся она красная, и волосы у нее красные, а платье невообразимо обужено, на голове какой-то удивительный колпак" (с. 38). Описание внешности мисс Просе, которая показалась мистеру Лорри мужчиной, Пастернак использовал, изобразив травившуюся мать Лары Амалию Карловну, похожую "на обнаженного борца с шарообразными мускулами в коротких штанах для состязания" (III, 62). У Диккенса в помощи нуждается Люси Манетт, а мисс Просе приказывает слугам нести "препараты" внешнего действия: "Все, что нужно! нюхательной соли, воды, уксуса!" (с. 38). Амалию Карловну пользовали "препаратами" внутреннего действия - делали промывание желудка. Однако поза Люси "передана" не ей, а Ларе, у которой, в отличие от бодрствующего прототипа, на лице было не "выражение ужаса", а, напротив, улыбка. К тому же Лара спала: "Свет разбудил девушку. Она улыбнулась вошедшему, прищурилась и потянулась" (III, 63).

У Диккенса последовательность действия в финале главы такая: сначала оцепенение Люси, которая сидит, "даже не откинувшись на спинку кресла" (с. 38), затем зов мистера Лорри на помощь, приход мисс Просе, отталкивание ею мистера Лорри и приказ слугам, перенос и укладывание Люси на диван, сочувствие мистера Лорри, стоящего вдали у стены, приведение Люси в чувство, уход мистера Лорри к себе в комнату, чтобы поразмыслить над словами мисс Просе.

Пастернак, сохраняя все основные звенья, трансформировал эту последовательность следующим образом: сначала переполох прислуги в гостинице, подталкивание коридорным мальчиков в номер, затем описание лежащей за загородкой Амалии Карловны, ее призывы к сочувствию соседа-виолончелиста Тышкевича, неловкость стоявших "в темной прихожей, на пороге неотгороженной части номера" Юрия Живаго и Миши (III, 63). Они видят Лару, которая "спала сидя (...) в кресле, обвив руками его спинку и прижавшись к ней щекой" (III, 63), а затем проснулась. Когда мальчики выходят на улицу, Миша рассказывает Юрию Живаго о Комаровском, но тот думает "о девушке и будущем, а не об отце и прошлом" (III, 64).

ФРАНЦУЗСКИЙ ПРОТОТИП ГАЛУЗИНОЙ

Описание парижского предместья Сент-Антуан и радости его жителей, высыпавших на улицу, чтобы выпить разлившееся на землю вино из разбившейся огромной бочки, и стилистически, и по тону сказалось в описании лета в Мелюзееве и митинга на городской площади (шире - в пассажах о лете 1917 года не только в "Докторе Живаго", но и в других произведениях и письмах Пастернака). В числе параллельных "мелюзеевскому" участку текста мест в "Докторе Живаго" - рассказ о площади и улицах в Кресто-

стр. 108


--------------------------------------------------------------------------------

воздвиженске. Важность повествования, относящегося к части десятой "На большой дороге", определяется той ролью, которую играют в романе Диккенса глава V "Погребок" и появляющиеся в ней персонажи, а именно супруги Дефарж. В Крестовоздвиженске инверсированным вариантом этой пары являются супруги Галузины. У них множество переиначенных, но узнаваемых черт прототипов. Вот, например, как описывается мадам Дефарж, постоянно занимавшаяся вязаньем: "В зальце, куда он вошел, сидела за стойкой его супруга, мадам Дефарж. Мадам Дефарж была дородная женщина, примерно тех же лет, что и ее супруг, с внимательно настороженным взглядом, который редко на чем- нибудь задерживался. (...) Глядя на нее, сразу можно было сказать, что мадам Дефарж, с какими бы сложными расчетами ей не пришлось иметь дело, - вряд ли позволит себя обсчитать. Мадам Дефарж была особа зябкая и куталась в меховую душегрейку, а голова ее была обмотана яркой шалью" (с. 44). Позже смысл ее вязания, представляющего собой "записывание" имен подлежащих уничтожению классовых врагов, проясняет трем Жакам ее муж: "Если бы жена моя взялась составлять эти списки просто у себя в памяти, она и тогда не сбилась бы, не упустила бы ни одного слова, ни одной буквы. Но она вяжет их, и вяжет особыми петлями, и каждая петля для нее знак, который ей ничего не стоит прочесть. (...) Легче самому жалкому трусу вычеркнуть себя из списка живых, чем вычеркнуть хотя бы букву его имени или его преступлений из вязаного списка моей жены" (с. 208). На вопрос человека, стоявшего с ней рядом во время выезда короля и свиты, о том, что она делает, мадам Дефарж отвечает: саваны (с. 210). В связи с этим особое значение приобретает воспоминание Галузиной о том, что в молодости они с сестрой "вздумали вдруг шести шерстей шарфы вязать, затейницы. И что же, такие оказались вязальщицы, по всему уезду шарфы славились" (III, 307). В лавке Галузина, названная "молодой хозяйкой", "охотно и часто сиживала за кассой. Любимый ее цвет был лиловый" (III, 308). О себе лавочница "знала, что она женщина славная и самобытная, хорошо сохранившаяся и умная, неплохой человек" (III, 310). Если Дефарж относится к жене восхищенно, то Галузина к своему мужу снисходительно, но в то же время пренебрежительно. Мадам Дефарж - фанатичная революционерка, жаждущая только мести и крови и мыслящая трезво и ясно. Галузина, пытающаяся разобраться в происходящем, но под конец запутывающаяся в рассуждениях, причину бед, случившихся с Россией, видит не столько в революции, сколько в войне. Каждая из героинь олицетворяет свою страну, но у Пастернака образ несколько снижен. Вернувшись, домой, Галузина перечисляет Ксюше имена пользовавших ее врачей, в том числе и Юрия Живаго, не называя его по имени. Когда после посещения кабачка шпионом Барседом мадам Дефарж заносит в список осужденных его имя, а также, наряду с ним, имя Чарльза Дарнея, муж пытается убедить ее, что это "странно". "- Многое нам тогда покажется странным, - отвечала мадам. - И не такие еще странности мы увидим" (с. 222). Отзвук этой реплики мадам Дефарж слышится в "программной" речи Юрия Живаго на вечеринке в доме Громеко перед Октябрьской революцией (III, 180 - 181), а также в строках стихотворения, написанного Пастернаком в 1942 году во время пребывания в эвакуации в Чистополе:

Грядущее на все изменит взгляд,
И странностям, на выдумки похожим,
Оглядываясь издали назад,
Когда-нибудь поверить мы не сможем.
(II, 154)
стр. 109


--------------------------------------------------------------------------------

Галузина ходит ночью по улицам и по площади мимо домов, где когда-то жили и что-то делали те или иные люди, но в наступившие времена их, вероятно, уже нет, или они занимаются чем-то другим. После того как из кабачка ушел Барсед, мадам Дефарж в сумерках идет на улицу, на которую высыпает весь народ. "Мадам Дефарж имела обыкновение прохаживаться с работой в руках от крыльца к крыльцу, от одной кучки к другой и проповедовать" (с. 224). Истории Галузиной и ее мужа в свернутом и обращенном виде содержат истории супругов Дефарж. Полный анализ перекличек может быть весьма объемным, и потому мы ограничимся лишь отдельными важными моментами.

Сцена в погребке, когда там сидят мистер Лорри и Люси Манетт, будучи одной из вводных сцен "Повести...", отражается в уже указанных эпизодах, например в описании происходящего в "Черногории", когда там травится Амалия Карловна. В "Повести..." в погребок входит Дефарж, мистер Лорри и Люси смотрят на него, жена Дефаржа указывает мужу на этих посетителей, но он идет разговаривать с тремя Жаками. В "Докторе Живаго" в гостиничный номер входят Юрий Живаго и Гордон; Комаровский и Лара смотрят друг на друга, имея в виду Амалию Карловну; Миша указывает Юре на Комаровского. Дефарж, мистер Лорри и Люси поднимаются затем по лестнице в каморку, где находится отец Люси доктор Манетт. Этот подъем, и встреча соотносятся с множеством параллельных мест в "Докторе Живаго", где фигурирует лестница, по которой в комнату или каморку поднимаются герои. Например, лестница в юрятинском доме, с которой Юрий Живаго спускает Комаровского. Или лестница в комнату в доме, стоящем в Камергерском переулке в Москве. Поднявшаяся туда Лара находит умершего Юрия Живаго - Люси Манетт находит отца, который "возвращен к жизни", "поднят из могилы". Прощание и оплакивание доктора Ларой - это "вывернутая наизнанку" встреча с доктором Манеттом и слезы радости и жалости его дочери Люси. Пастернак обычно воспроизводит не все детали претекста. Их неполный набор всякий раз варьируется, а если и воспроизводится полностью, то подвергается сильному и многоступенчатому инверсированию. Есть моменты, когда Пастернак оставляет лишь одну деталь, расшифровка которой, как и всех значимо отсутствующих, возможна лишь за счет сопоставления с параллельными местами. Например, обращенным аналогом пыльного чердака для дров и угля, где шьет ботинки доктор Манетт, является таинственная комнатка, окно которой с запыленными картонными коробками и свадебными свечами видит Галузина. Окно это соотносится со слуховым окошком в крыше чердака из "Повести...", которое закрывается двумя нестеклянными створками. Связь комнаты с Андреем Живаго, когда-то побывавшим в ней и, вероятно, бывшим ее владельцем, является контрастирующим аналогом связи с чужим чердаком временно, но долго находящегося там доктора Манетта.

ОЛД-БЕЙЛИ И СУДЫ В "ДОКТОРЕ ЖИВАГО"

Книга вторая "Повести..." открывается описанием банка Теллсона, посыльного Джерри Кранчера, его 12-летнего сына с таким же именем и набожной жены, молитвы которой вызывают у Кранчера ярость. Эти характеры отразились, прежде всего, в членах семьи Галузиных. Если корыстный Кранчер, называя жену дурой, упрекает ее, что она молит Бога о том, "чтобы у единственного сына кусок хлеба с маслом изо рта вырвали" (с. 69 - 70), то в "Докторе Живаго" лавочница к уехавшему мужу относится ласково, но в то же время раздраженно укоряет этого наивного и бескорыстного добро-

стр. 110


--------------------------------------------------------------------------------

хота в том, что он "вдоль по тракту пустился новобранцам речи говорить, напутствовать призванных на ратный подвиг. А лучше бы, дурак, о родном сыне позаботился, выгородил от смертельной опасности" (III, 306 - 307). Кранчер имеет в виду, что молитвы жены помешают его промыслу - раскапыванию могил и ограблению покойников. Галузина, которая уходит из церкви с заутрени, т. е. относится к молитвам совершенно иначе, нежели набожная жена Кранчера, не верит и в действенность слов мужа, желая, чтобы он не говорил, а действовал.

В главе II (книги второй) "Зрелище" описывается посылка Кранчера с запиской к мистеру Лорри в лондонский суд Олд-Бейли, где за "измену" судят Чарльза Дарнея. В суде, ход которого изображается очень подробно, присутствуют в качестве свидетелей доктор Манетт и его дочь. В "Докторе Живаго" упомянуты или описаны несколько судов, но ни один из них не является судом праведным и судом в юридическом, а не политическом смысле. В этих аспектах они соотносятся с судами в "Повести...". Это лишь упомянутые в тексте суды над террористом Дементием Дудоровым, над Антиповым и Тиверзиным, которых обвинили в организации забастовки. Это также сцена "суда" Лары над Комаровским - ее выстрел на елке у Свентицких; расправа солдат над Гинцем; "суд" Антипова-Стрельникова над арестованным Юрием Живаго, которого привели к нему в вагон; расстрел одиннадцати партизан и двух санитаров-заговорщиков в партизанском отряде и т. д.

В качестве примера преобразования сцены суда в Олд-Бейли рассмотрим бал на елке у Свентицких и выстрел Лары. Если в доме суда собравшиеся жаждут страшного зрелища четвертования, то в дом стариков Свентицких гости, в том числе родственники, съезжаются на праздник Рождества Христова. Тем самым актуализируется соотношение Рождества (а также распятия) и четвертования. Танцуя с Кокой Корнаковым, дирижировавшим танцами на французском языке (Дарнея в Олд-Бейли судят за якобы шпионаж в пользу Франции), Лара вспоминает, откуда ей известна его фамилия: "Корнаков - товарищ прокурора московской судебной палаты. Он обвинял группу железнодорожников, вместе с которыми судился Тиверзин. Лаврентий Михайлович по Лариной просьбе ездил его умасливать, чтобы он не так неистовствовал на этом процессе, но не уломал. Так вот оно что! Так, так, так. Любопытно. Корнаков. Корнаков" (III, 85). На суде в Олд-Бейли так же неистовствует прокурор, а защитником Дарнея, добившимся его оправдания, является Страйвер, внешность и поведение которого (с. 98) в какой-то степени сказались в изображении внешности и поведения юриста Комаровского. "Седоватость" последнего, отмечаемая Юрием Живаго, соотносится с совершенной белизной волос доктора Манетта, выделяющей его из присутствующих на суде в Олд- Бейли. Внешность и особенности поведения доктора Манетта на суде отразились также в описании поведения Антипова и Тиверзина на собрании в Крестовоздвиженске и в том, что в Юрятине (после возвращения Юрия Живаго от партизан) они являются членами революционного трибунала. После своего выступления в качестве свидетельницы, показания которой могли повредить Дарнею, Люси почувствовала себя дурно, и это заметил Сидни Картон, сказавший приставу: "- Позаботьтесь о молодой леди. Помогите джентльмену увести ее, не видите разве, что она падает?" (с. 94). После выстрела Лары в Комаровского, когда пуля поцарапала руку Корнакова, наблюдавший до этого за танцем Тони "Юра обомлел, увидав ее. - Та самая! И опять, при каких необычайных обстоятельствах! И снова этот седоватый. Но теперь Юра знает его. Это видный адвокат Комаровский, он имел отношение к делу об отцовском наследстве. (...) Так это

стр. 111


--------------------------------------------------------------------------------

она стреляла? В прокурора? Наверное, политическая. Бедная. Теперь ей не поздоровится. Как она горделиво хороша! А эти! Тащат ее, черти, выворачивая руки, как пойманную воровку. Но он тут же понял, что ошибается. У Лары подкашивались ноги. Ее держали за руки, чтобы она не упала, и с трудом дотащили до ближайшего кресла, в которое она и рухнула. Юра подбежал к ней, чтобы привести ее в чувство, но для большего удобства решил сначала проявить интерес к мнимой жертве покушения. Он подошел к Корнакову" (III, 87). Лара стреляет в необвинявшего железнодорожников юриста Комаровского, но попадает в обвинявшего их прокурора (в товарища прокурора) Корнакова - Дарнея защищает Страйвер, но заслуга оправдания принадлежит на самом деле Картону, который "внешне" почти не участвует в процессе защиты. "Обрамление" сцены на елке у Свентицких также соотносится с "обрамлением" суда в Олд-Бейли. Юрий Живаго и Тоня едут на елку на извозчике. После выстрела Свентицкая и Тоня сообщают Юрию Живаго, что "за ними приехали, дома что-то неладно" (III, 87). На суд доктор Манетт и Люси приезжают в карете и покидают суд в ней же. Кроме того, Джерри Кранчера посылают в суд с запиской к мистеру Лорри, а после оправдательного вердикта Дарнею тот отсылает Кранчера обратно в банк Теллсона.

ДВУХЭТАЖНЫЕ ДОМА

Следующая глава IV "Поздравительная" начинается тем, что доктор Манетт, Люси и Страйвер поздравляют Дарнея "с избавлением от лютой смерти" (с. 97). Аналогичное поздравление в "Докторе Живаго" звучит из уст Тони, когда Юрий Живаго возвращается с "суда" Стрельникова: "Но вперед послушай, что кругом говорят. Весь вагон поздравляет тебя со счастливым избавлением" (III, 254). После того как от Свентицких все разъехались, в доме остаются Лара и Комаровский. После разъезда из Олд-Бейли повествование переключается на оставшихся вдвоем Картона и Дарнея. Их разговор и чувства Картона, которые он испытывает к своему "двойнику" и Люси, в "Докторе Живаго" особенно ярко проявились в сцене встречи Антипова-Стрельникова и Юрия Живаго в Варыкино после отъезда Лары с Комаровским. Картон и Дарней говорят о Люси - Антипов-Стрельников и Юрий Живаго о Ларе. После того как доктор уходит спать, Антипов-Стрельников остается один, его мысли и чувства неизвестны читателю, он кончает самоубийством - после ухода Дарнея Картон говорит, обращаясь к зеркалу, о нем, своей судьбе, Люси, выпивает еще одну бутылку портвейна и засыпает "мертвым сном" (с. 104 - 105). Приверженность Бахусу "ученых служителей закона", в частности Картона, не считавшаяся в Англии конца XVIII века "зазорным делом", в России начала XX века, изображаемой в "Докторе Живаго", обнаруживается в приверженности к спиртному как средству "работы" Комаровского, спаивающего своих жертв. Негативная оценка Картоном Люси Манетт, которую он в разговоре со Страйвером называет "куклой желтоволосой", дабы не выдавать своих настоящих чувств к ней (с. 112), в "Докторе Живаго" проявляется как отсутствие оценок Лары доктором, когда собеседники ждут от Юрия Живаго негативной оценки: в "Черногории" такой оценки, но не в отношении Лары, а Комаровского, ждет Миша Гордон; на елке у Свентицких после выстрела Лары от Юрия Живаго ее не ждут, но сами выражают окружающие, в числе которых, видимо, в этот момент отсутствует удрученная горем Тоня; когда Юрий Живаго работает вместе с Ларой в мелюзеевском госпитале, такое нежелание давать негативную оценку Ларе проявляется в ответном письме Юрия Живаго жене; при знакомстве с Самдевятовым в вагоне теплушки доктор молчит,

стр. 112


--------------------------------------------------------------------------------

когда Тоня задает Самдевятову провокационный вопрос о Ларе; после чтения письма Тони, в котором она, в частности, оценивает Лару, молчаливая реакция Юрия Живаго проявляется как стон и падение в обморок.

Краткое описание комнаты Картона в "Докторе Живаго" повлияло на такие же краткие описания комнаты в Камергерском переулке, в которой поселяются Антипов-Стрельников (в начале романа) и Юрий Живаго (в конце). Однако детали, присутствующие у Диккенса, у Пастернака не отмечены, хотя могут подразумеваться. "Свернув в темный двор, похожий на каменный колодец, он поднялся к себе наверх, под самую крышу, бросился, не раздеваясь, на убогую кровать и уткнулся лицом в подушку; и она тотчас же стала мокрой от его бессильных слез. Печально, печально поднялось солнце и осветило печальное зрелище, ибо, что может быть печальнее, нежели человек с богатыми дарованьями и благородными чувствами, который не сумел найти им настоящее применение, не сумел помочь себе, позаботиться о счастье своем, побороть обуявший его порок, а покорно предался ему на свою погибель" (с. 112 - 113).41

В "Докторе Живаго" все дома, в которых живут или поселяются герои, двухэтажные, в том числе и комната в Камергерском, находящаяся над Художественным театром, т. е. как бы на втором этаже.42 Двухэтажным является и дом доктора Манетта в лондонском квартале Сохо. Детали описания этого дома можно найти в преобразованном виде в рассказах о каждом из домов в "Докторе Живаго". Приведем лишь один пример. "Квартира доктора помещалась в двух этажах просторного тихого дома, во дворе которого днем занимались, по-видимому, различными ремеслами; но даже и днем мастеров почти не было слышно, а вечером они и совсем не показывались. Во флигеле позади дома, в глубине двора, где шелестела зеленая листва большого платана, приютилась органная мастерская, и также, судя по вывеске, обретался серебряных дел мастер, а громадная золотая рука, выраставшая прямо из стены над входной дверью, принадлежала, по- видимому, некоему таинственному великану-золотобойцу, который, превратив себя в драгоценный металл, грозился поступить точно так же и со всеми своими заказчиками. Но этих мастеров, так же как и одинокого жильца, который, как говорили, жил где-то на самом верху, и неуловимого каретника, снимавшего нижнее помещение под контору, редко можно было увидеть или услышать. Лишь иногда кто-нибудь из подмастерьев, натягивая на ходу куртку на плечи, появлялся в сенях или какой-нибудь пришелец неуверенно заглядывал


--------------------------------------------------------------------------------

41 На судьбу Картона, перед которым предстает мираж "благородного честолюбия, стойкости и самоотречения" (с. 112), впоследствии воплощаемый им, оказывается спроецирована судьба лирического героя стихотворения Юрия Живаго "Август". Этот автобиографический герой также предвидит будущее. С текстом Диккенса особенно перекликаются первые три строфы "Августа". В третьей задается мотив наблюдения собственной смерти, который, как указывает И. П. Смирнов, "возможно, восходит к волшебной сказке - ср. текст N 40 из собрания: Д. К. Зеленин, Великорусские сказки Пермской губернии, Петроград 1914, 105" (Смирнов И. П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994. С. 221). Совсем иначе диккенсовский пассаж отозвался в словах Гордона, сказанных доктору в последнем разговоре: "Стыдно, чтобы без пользы пропадал такой человек, как ты. Тебе надо пробудиться от сна и лени, воспрянуть, разобраться без неоправданного высокомерия, да, да, без этой непозволительной надменности, в окружающем, поступить на службу, заняться практикой" (III, 476). Диккенсовская характеристика Картона сказалась и в оценке Юрия Живаго, которую дала после его смерти Марина. Эту оценку в окончательный текст романа Пастернак не включил (см.: III, 617). Поведение Юрия Живаго по возвращении с Урала в Москву ориентировано на поведение Картона в начале "Повести...", до того, как он совершает жертвенный подвиг.

42 Исключение представляют два одноэтажных дома в Варыкино: дом Микулицыных и пристройка, отведенная для семьи Живаго. Но можно рассматривать их и как один дом, разделенный "по горизонтали".

стр. 113


--------------------------------------------------------------------------------

в ворота, да время от времени со двора доносилось негромкое позвякиванье или глухой стук молотка золотого исполина" (с. 114). В данной характеристике можно опознать ту, которая дается дому, в который Кологривов поселяет выздоровевшую Лару. Он говорит ей: "Есть у меня один художник знакомый. Он уезжает на два года в Туркестан. У него мастерская разгорожена переборками, и, собственно говоря, это целая небольшая квартира. Кажется, он готов передать ее вместе с обстановкой в хорошие руки" (III, 96). Далее рассказчик сообщает, что, "выздоровев, Лара переехала на новое пепелище, расхваленное Кологривовым. Место было совсем поблизости, у Смоленского рынка. Квартира находилась наверху большого каменного дома в два этажа, старинной стройки. Низ занимали торговые склады. В доме жили ломовые извозчики. Двор был вымощен булыжником и всегда покрыт рассыпанным овсом и рассоренным сеном" (III, 96). Во время вечеринки, устроенной по поводу отъезда на Урал, отлучившаяся за перегородку Лара в минуту затишья гостей слышит стук железа, "особенность" которого и состоит в том, что он должен напомнить читателю о звуках, описанных в "Повести...", а рассказ об утре и ассоциации с деревней - о характеристике района Сохо и времени дня: "В это время совсем другой, особенный звук привлек ее внимание со двора сквозь открытое окно. Лара отвела занавеску и высунулась наружу. По двору хромающими прыжками передвигалась стреноженная лошадь. Она была неизвестно чья и забрела во двор, наверное, по ошибке. (...) Бог знает, в какую деревенскую глушь и прелесть переносило это отличительное и ни с чем не сравнимое конское кованое переступание" (III, 100).

Обстановка дома, в котором живут доктор Манетт с дочерью, заботливо созданная Люси (с. 115 - 116), в "Докторе Живаго" отразилась резко контрастирующими обстановками в домах, в которых живут герои. Особенно выразительно интертекстуальная связь проявляется в описаниях комнат дома в Юрятине, в котором живет Лара, обладающая таким же "природным даром особого уменья достигать многого при небольших средствах" (с. 115), что и Люси.

ДВА ДОКТОРА, ПРОСС И "ШАГИ ТОЛП"

Главный герой Пастернака - доктор. Так же как доктором является и герой Диккенса. Краткая характеристика доктора Манетта распространяется в "Докторе Живаго" на все ситуации, характеризующие врачебную деятельность Юрия Живаго. "Доктор Манетт принимал дома пациентов, которых привлекала к нему его давнишняя репутация дельного врача, восстановлению коей немало способствовали слухи о его злоключениях. Благодаря своим обширным знаниям, проницательности и искусству врачевания он пользовался заслуженным уважением и зарабатывал столько, сколько ему требовалось" (с. 115).

В общих чертах врачебные занятия Юрия Живаго выглядят так. Это работа в больнице в Москве до войны; в мелюзеевском госпитале; в больнице в Москве осенью 1917 года. Эти три ситуации из Первой книги имеют отражениями три из Второй: врачебная деятельность в Варыкино; в партизанском отряде; в Юрятине. Осевым моментом, создающим симметрию, является посещение доктором больной в доме у Брестской заставы и его последующая болезнь. Если в Первой книге Юрий Живаго лечит добровольно, подобно доктору Манетту, то во Второй - поневоле, вынужденно.

Глава VI "Толпы народу" из книги второй содержит рассказ о приходе мистера Лорри в дом доктора Манетта, когда отец и дочь отсутствуют. Мис-

стр. 114


--------------------------------------------------------------------------------

тер Лорри разговаривает с мисс Просе о докторе, который, вспоминая произошедшее с ним, "поднимется и ходит взад и вперед, взад и вперед, не останавливаясь" (с. 120), а Люси тогда идет к нему и молча ходит с ним вместе, пока не успокоит. В "Докторе Живаго" персонажами, наделенными чертами мисс Просе, оказываются оставшиеся в мелюзеевском особняке графини Жабринской, превращенном в военный госпиталь, "две любопытные женщины, старая гувернантка графининых дочерей, ныне замужних, мадемуазель Флери, и бывшая белая кухарка графини, Устинья" (III, 134). Во Второй книге "Доктора Живаго" некоторые характеристики мисс Просе можно узнать в описаниях Кубарихи. Долгий разговор мистера Лорри с мисс Просе о докторе и Люси отражается в "Докторе Живаго" в кратких разговорах Юрия Живаго с мадемуазель Флери о Ларе, а перед отъездом доктора - о стуке в окно, причиной которого был ураган. У Пастернака вслед за Диккенсом актуализирован семейно-возрастной статус героини. Отличие в том, что большее внимание читателя обращено на национальную окрашенность обращения "мадемуазель" (по контрасту с "мисс"), что вместе с несоответствием возрасту помогает ему восстановить в памяти пре-текст. Если ревнующая к Люси Просе является противницей большого количества посетителей, в том числе, видимо, и кандидатов в женихи своей любимицы, то Флери, напротив, сводница. Ревность же у Флери и Устиньи (последнюю с Просе сближают бескомпромиссный характер, уменье отлично готовить и характерная манера разговора) проявляется лишь по отношению друг к другу. Ворчливая Просе, отмечающая, что у нее нет воображения, предана Люси - так же ворчливы Флери и Устинья, у которых очень богатое воображение: женщины "были нежно привязаны друг к другу и без конца друг на друга ворчали" (III, 135). Просе дает прямые положительные оценки Люси, которую называет "птичкой" - Флери также положительно оценивает Лару ("чайку"), но отношение свое не озвучивает. Если Просе заботится о Люси и ухаживает за ней, то Флери движет совсем другая забота: сообщив доктору, что Лара только что вернулась из поездки и устала, она советует ему постучаться.

Конец дня и вечер, который проводят вместе доктор Манетт, Люси, мистер Лорри, мисс Просе, Дарней и Картон, соотносятся в "Докторе Живаго" с двумя вечерами в Мелюзееве, когда Юрий Живаго слушает из окна (в "Повести..." у окна стоит Картон), а потом, находясь на площади ночной митинг, а в следующий вечер рассказывает о нем Ларе. Кроме того, с упомянутым разговором друзей, состоявшимся перед тем, как развернутся основные драматические события "Повести...", соотносятся и разговоры друзей в "Докторе Живаго" после того, как главные события уже состоялись (например, разговор на вечеринке у Громеко после возвращения Юрия Живаго с войны; разговор Юрия Живаго с друзьями в комнате Гордона после возвращения доктора с Урала; разговор Гордона и Дудорова после смерти Юрия Живаго и после войны). Пастернак всякий раз обыгрывает ключевые детали сцены Диккенса. Это духота, открытое окно, гроза, занавеска, неспешность разговора и его скрытое символическое значение, присутствие революционных толп. В "Повести..." герои прислушиваются к шагам этих толп: "Шаги слышались непрерывно, все более и более поспешные, стремительные. Эхо в тупике подхватывало их и вторило этой беготне; шаги раздавались под окном и даже в комнате; они приближались, убегали, останавливались, - но все эти шаги эхо доносило с улицы, а в тупике не было ни души" (с. 126).

Лара в ответ на рассказ Юрия Живаго о митинге говорит: "- Про митингующие деревья и звезды мне понятно. Я знаю, что вы хотите сказать. У

стр. 115


--------------------------------------------------------------------------------

меня самой бывало" (III, 145). Люси называет то, что ей кажется, "фантазией", от которой ее пробирает дрожь. Но если Дарней просит рассказать об этом, то Юрий Живаго, напротив, не спрашивает Лару о подробностях и воодушевленно продолжает говорить дальше не только в силу занятости своими мыслями, но и потому, что ему известны слова Люси из романа Диккенса, который он позже читает в Варыкино и который, вероятно, читал и ранее. Монолог Юрия Живаго подразумевает знание доктором того, что впоследствии произошло с героями Диккенса. Люси рассказывает: "Я иногда сижу здесь одна вечером и слушаю, как эхо в тупике вторит всем этим отдаленным шагам, и вдруг мне начинает казаться, что все эти шаги когда-нибудь ворвутся в нашу жизнь" (с. 126). Картон, стоящий у окна, предлагает забрать всех людей, чьи шаги слышны, в свою жизнь. И его затем перебивает шум неистовой грозы, после которой "далеко за полночь (...) выглянула луна" (с. 126). Слова Картона трансформированы в "Докторе Живаго" в последнюю часть монолога доктора, обращенного к Ларе (III, 146). Если полная луна в Мелюзееве стоит вечером и ночью, когда Юрий Живаго слушал митинг, то гроза разражается в ночь после отъезда Лары - детали одной сцены Диккенса разнесены в "Докторе Живаго" по связанным между собой, но разделенным. Еще одно сразу узнаваемое воспроизведение рассматриваемого эпизода "Повести..." - вечеринка в доме Громеко. Ни гости, ни хозяева, в том числе Юрий Живаго, не замечают грозы, которая прошла, пока доктор говорил. Речь доктора соотносится с тем, что говорит Люси.

По свидетельству Е. Б. Пастернака, в "Повести..." Пастернак "находил не использованные еще в литературе возможности. Его восхищал повторяющийся момент в "Повести" - когда эхо доносит в Лондон гул шагов революционных толп на улицах Парижа, герои чувствуют тревогу, как будто они находятся одновременно в двух временах, в двух городах".43 Этими "неиспользованными возможностями", которые, по-видимому, Пастернак постарался задействовать при написании "Доктора Живаго", явились способы символизации изображаемого, способы создания такого впечатления, что происходящее в одном месте предстает совмещением событий, происходивших и происходящих в разных местах.

Собственно, весь роман Пастернака предстает своего рода реализацией заключительной фразы автора из главы VI "Толпы народу": "Все может быть. Может быть, им еще приведется увидеть и грозные толпы народу, которые с бешеной яростью стремительно ворвутся в их жизнь" (с. 127).

ДЯДИ И ПЛЕМЯННИКИ

Две следующие главы "Повести..." - "Вельможа в городе" и "Вельможа в деревне", - рисующие жизнь представителей высшего общества, в "Докторе Живаго" отзываются в повествовании о пребывании героев в городе и поездках в деревню. Например, в рассказах о поездке Веденяпина в Дуплянку и пребывании его в Москве. А также в рассказах о гостях, собирающихся на концерт и ужин в доме Громеко, на елку у Свентицких, на вечеринку в доме Громеко после возвращения Юрия Живаго с войны и т. д. Эти гости и Диккенсом, и Пастернаком наделяются одним и тем же качеством - никчемностью. Рассказчик в "Повести...", рисуя разницу в положении классов общества, дает прямые моральные оценки. Сходным образом


--------------------------------------------------------------------------------

43 Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак. С. 554.

стр. 116


--------------------------------------------------------------------------------

высказывается и Чарльз Дарней в разговоре со своим дядей. В "Докторе Живаго" такие оценки звучат из уст Самдевятова, а также Антипова, который, как и Дарней в Англии, носит другое имя.

Встреча в родовом замке маркиза и его племянника Чарльза Дарнея была инверсирована в "Докторе Живаго" в нескольких параллельных сценах. В каждой из них беседуют два героя, которых что-то сближает и что-то разделяет, например Антипов-Стрельников и Юрий Живаго в Варыкино. Или Веденяпин и Юрий Живаго в Москве в гостинице, которая "производила впечатление желтого дома, покинутого сбежавшей администрацией" (III, 176). Герои Диккенса придерживаются диаметрально противоположных мнений о чести семьи. Маркиз, ненавидящий племянника, выражает свою философию так: "- Кнут - вот единственная, неизменная, испытанная философия (...) Рабское подобострастие и страх держат этих собак в повиновении, они дрожат перед кнутом, и так всегда будет, пока вот эта крыша, - он поднял глаза к потолку, - держится у нас над головой, и мы не живем под открытым небом" (с. 150). Философ Веденяпин высказывает "часть своих заветных мыслей" не племяннику, с которым у него не только семейная близость, но и творческое взаимопонимание, а ранее, также в Москве, "чурбану" толстовцу Выволочнову: "Я думаю, что, если бы дремлющего в человеке зверя можно было остановить угрозою, все равно, каталажки или загробного воздаяния, высшею эмблемой человечества был бы цирковой укротитель с хлыстом, а не жертвующий собой проповедник. Но в том-то и дело, что человека столетиями поднимала над животным и уносила ввысь не палка, а музыка: неотразимость безоружной истины, притягательность ее примера" (III, 44). Слова Веденяпина подразумевают не только Христа, противопоставленного Риму, но и Дарнея, противопоставленного его дяде. Дарней отрекается от "родового гнезда и Франции", и его отказ от наследства, которое ему еще не принадлежит, в "Докторе Живаго" проявляется, как и философия Веденяпина, в сцене, предшествующей встрече дяди и племянника. Юрий Живаго говорит Анне Ивановне: "Вы, как Николай Николаевич, считаете, что мне не надо было отказываться. (...) Сейчас я вам все объясню. Хотя ведь и вам все это хорошо известно. Итак, во-первых. Есть дело о живаговском наследстве для прокормления адвокатов и взимания судебных издержек, но никакого наследства в действительности не существует, одни долги и путаница, да еще грязь, которая при этом всплывает. Если бы что-нибудь можно было обратить в деньги, неужто же я подарил бы их суду и ими не воспользовался? Но в том-то и дело, что тяжба - дутая, и чем во всем этом копаться, лучше было отступиться от своих прав на несуществующее имущество и уступить его нескольким подставным соперникам и завистливым самозванцам" (III, 71). Сравним с аргументами Дарнея: "Да и что тут, в сущности, осталось? От многого ли придется отказываться? Кругом такое разоренье, такая нищета и запустенье! (...) а вот если разобраться, как следует, - окажется, что все едва- едва держится; долги, закладные, поборы, рабский труд, угнетение, голод, нищета и страдания" (с. 152).

Юрий Живаго имеет с Дарнеем много общего и в отношении к труду (позиция - жить своим трудом), к тому, как добиться в обществе известного положения и приобрести репутацию. Если Дарней в Англии до своей поездки в революционную Францию занимается преподаванием, то в "Докторе Живаго" преподаванием заняты в Юрятине Антипов-Стрельников до ухода на первую мировую войну и Юрий Живаго после возвращения с гражданской войны. Дарней, будучи чужим, доктору Манетту и даже связанным родственными узами с его врагом, чувствует себя своим в доме Манетта - Юрий Живаго, будучи чужим лишь как член другой, но родственной семьи,

стр. 117


--------------------------------------------------------------------------------

воспитывается в доме Громеко как свой, но чуждость его определяется возможностью брака с Тоней. Если Люси очень привязана к отцу, что особенно ярко проявляется в их разговоре накануне свадьбы (с. 225 - 230), то Тоня - к матери, как можно судить по ее реакции на смерть Анны Ивановны.44 Привязанность к отцу героини Диккенса "остается" в "Докторе Живаго" лишь в эпизоде, когда участники похорон расходятся с кладбища: "Александр Александрович вел под руку Тоню" (III, 91).

Предваряя изображение свадьбы Люси и Дарнея, Диккенс показывает три эпизода: объяснение Дарнея с доктором Манеттом; попытка наглого и пошлого адвоката Страйвера жениться на Люси и его объяснение с мистером Лорри; объяснение с Люси Картона, который и не претендует на ее руку. Мы отметим некоторые моменты этих сцен, отразившиеся в "Докторе Живаго".

Если Дарней перед свадьбой вынужден объясниться с доктором Манеттом (объяснение это продолжается долго) и позже открыть ему тайну своего родства с маркизом, некогда упрятавшим доктора Манетта в Бастилию, то объяснение Юрия Живаго и Громеко не только не предваряет брак Юрия Живаго и Тони, но и вовсе не изображается, как и сама свадьба (в отличие от свадьбы Люси и Дарнея). Сцена краткого "объяснения" Юрия Живаго с Громеко (во время пилки дров) появляется во время путешествия семьи на Урал, но предмет этого разговора отнюдь не связан с женитьбой.

Самодовольная тупость и наглость Страйвера, его способность к выворачиванию очевидности наизнанку переданы не только Комаровскому, но и Ливерию (в разных пропорциях). При этом реакции мистера Лорри и Юрия Живаго оказываются значимо противоположными. Мистер Лорри сначала разубеждает Страйвера в успехе женитьбы, а потом, побывав в доме Манеттов, приносит подтверждение и ошарашенно молчит в ответ на то, как Страйвер "снисходит" к делу, в котором сам же и заинтересован. Юрий Живаго реагирует на ночные разговоры Ливерия резкой отповедью, а во время последней встречи в землянке уходит от него, не снисходя больше до объяснений, но, как и Лорри, в сильном волнении.

Картон, послуживший одним из прототипов Юрия Живаго, в Лондоне сильно пьет и сознательно не хочет прекратить, о чем и говорит Люси. Юрий Живаго сознательно пьет, потеряв Лару, в Варыкино и "опускается" по возвращении в Москву. С тем, что Картона в августе ноги сами собой приводят в дом Люси для объяснения, можно сравнить, в частности, приход Юрия Живаго в комнату к Ларе для объяснения, а также приход в дом Лары в Юрятине, чтобы поговорить. Объяснения же с Тоней и Мариной значимо отсутствуют. Картон обещает не возобновлять разговор - после разговора Юрия Живаго с Ларой в Мелюзееве, оборванного Ларой, рассказчик отмечает: "Большее таких объяснений между ними не повторялось" (III, 147). Картон сознает, что много хорошего загубил в себе сам, - Гордон в последнем разговоре пеняет доктору: "Стыдно, чтобы без пользы пропадал такой человек, как ты"(III, 476).45 Картон готов на жертву ради того, кого


--------------------------------------------------------------------------------

44 В изображении этой привязанности и реакции на смерть отразились соответствующие чувства Евгении Владимировны Пастернак к ее матери Александре Николаевне Лурье (Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак. С. 285).

45 Ответным "оправданием" Юрия Живаго могли бы послужить строки стихотворения "Перемена" (1956):

И я испортился с тех пор,
Как времени коснулась порча,
И горе возвели в позор,
Мещан и оптимистов корча.
(II, 78)
стр. 118


--------------------------------------------------------------------------------

любит Люси, - тема самопожертвования в трансформированном виде возникает и в сценах разговоров Юрия Живаго с Ларой в Мелюзееве и Юрятине.

АРЕСТАНТЫ

В изображении революционного народа и его представителей Пастернак также следовал за Диккенсом. Необычно трансформирован в "Докторе Живаго" сюжетный ход "Повести...", включающий описание бедняка, ребенка которого задавил каретой маркиз Эвремонд и который затем убил маркиза в замке. Об этом долговязом человеке, сначала прицепившемся к карете маркиза, а затем ведомом шестью стражниками в тюрьму и на виселицу у водоема, рассказывает каменщик в синем картузе, который он постоянно снимает, мнет, вертит в руках, комкает, старательно вытирает им лицо. В "Докторе Живаго" фигурой, совмещающей детали из описаний разных персонажей Диккенса, предстает гимназист, которого в числе других ведут по "некрашеной деревянной лестнице" к станции (и станция, и лестница находятся у реки) двое красноармейцев и которого видит Юрий Живаго. "Он и двое его сопровождающих притягивали взгляды бестолковостью своих действий. Они все время делали не то, что надо было делать. С обмотанной головы гимназиста поминутно сваливалась фуражка. Вместо того чтобы снять ее и нести в руках, он то и дело поправлял ее и напяливал ниже, во вред перевязанной ране, в чем ему с готовностью помогали оба красноармейца" (III, 247). У Диккенса арестант один, у Пастернака он в числе других арестованных, хотя о них ничего не сообщается. Вместо виселицы в "Докторе Живаго" появляется лестница, но сделана она из того же материала и напоминает ее ступенчатостью и тем, что является "орудием" смерти (по ней гимназиста ведут, вероятно, на расстрел). У арестанта в "Повести..." связаны руки - у гимназиста перевязана голова. Картуз каменщика "превращается" в форменную фуражку; сохраняется момент снимания, но причины этого совершенно иные, нежели у каменщика. Виселицу в "Повести..." ставят возле безымянного стоячего водоема - Развилье и лестница находятся возле реки Рыньвы. Каменщик рассказывает о повешенном арестованном трем Жакам и Дефаржу, которые "мрачно переглядываются. Они слушают с угрюмыми, замкнутыми и зловеще-непримиримыми лицами. И держатся они как-то отчужденно и вместе с тем необыкновенно властно. Точно суровый трибунал, собравшийся судить преступника" (с. 205). Таким судьей, но в отличие от Жаков милостивым, в Развилье предстает Антипов-Стрельников.46 Однако троица Жаков "перевоплотилась" также в фигуры Антипова и Тиверзина (в характеристиках Галузиной, при описании собрания в Крестовоздвиженске, в оценках Лары после возвращения Юрия Живаго в Юрятин от партизан). Манера и стиль рассказа каменщика о том, чему он был свидетелем, напоминает то, как рассказывает свою историю сначала Евграфу Живаго, а затем Гордону и Дудорову Таня Безочередева. Сравним, к примеру, слова каменщика после рассказа о повешении арестанта и слова Тани, рассказавшей, как тетя Марфуша предложила разбойнику спустить ее с ним вместе под пол: "- Страшное дело, люди добрые, ведь только подумать! Как же теперь детям да жен-


--------------------------------------------------------------------------------

46 Позже Развилье станет "Голгофой", на которой своих "врагов" будут казнить белые. Тунцева рассказывает Юрию Живаго после его возвращения от партизан о том, как Лара заступилась перед Галиуллиным за несправедливо арестованного поручика: "Обезоруживают и под конвоем в Развилье. А Развилье у нас было тогда то же самое, что теперь губчека. Лобное место" (III, 381).

стр. 119


--------------------------------------------------------------------------------

щинам за водой ходить!" (с. 207); "Ой, батюшки, дорогие товарищи, сами подумайте, что со мной сделалось, как я это услышала! Ну, думаю, конец. В глазах у меня помутилось, чувствую, падаю, ноги подгибаются" (III, 507).

МОЛОДОЖЕНЫ

Скромная свадьба Люси Манетт и Чарльза Дарнея, на которую гости не приглашались, превращена в "Докторе Живаго" в более пышную свадьбу Лары и Антипова-Стрельникова с гостями и, напротив, в еще более скромную - до отсутствия ее описания - свадьбу Юрия Живаго и Тони. Но если у Люси есть живой отец и умершая мать, то у Лары - живая мать и умерший отец, а у Тони, выходящей замуж за Юрия Живаго, - живой отец и умершая мать. Мистер Лорри на свадьбу дарит молодоженам столовое серебро, а отдельно Люси - перстень с бриллиантом. Ларе через десять дней после свадьбы (прощальная вечеринка воспринимается как свадебное пиршество) ожерелье из самоцветов дарит Кологривов, что позволяет и его соотносить с мистером Лорри. Люси и Чарльз после свадьбы отправляются в путешествие, а потрясенный доктор Манетт, узнавший от Дарнея о его родстве с маркизом, упрятавшим доктора в Бастилию, уединяется в комнате и вновь начинает шить башмаки. Болезнь его прекращается на десятый день. Такая же уединенность в себе и сосредоточенная занятость полосой света от фонаря, светящего в окно с улицы, - у потрясенного Антипова-Стрельникова, узнающего от Лары правду о ее связи с Комаровским. Стук молотка в комнате доктора Манетта наверху, который слышит после отъезда молодоженов мистер Лорри, в "Докторе Живаго" раздается уже в другом эпизоде. Это стук, который слышат во время грозы ночью в Мелюзееве Юрий Живаго и мадемуазель Флери. Происходит это после отъезда Лары. Пытаясь найти способ справиться с болезнью доктора Манетта, мистер Лорри после выздоровления доктора тактично рассказывает ему о якобы своем заболевшем друге и просит совета. Характеристики друга, которые он при этом дает, являющиеся характеристиками самого доктора Манетта, в "Докторе Живаго" применимы непосредственно к Юрию Живаго. Но если в романе Пастернака и есть положительные оценки доктора, как, например, в письме Тони, которое Юрий Живаго получает в Юрятине, они не столь развернуты, как в изложении мистера Лорри. Аналогичным образом работают характеристики Люси после замужества в отношении Лары, уехавшей вскоре после свадьбы с Антиповым- Стрельниковым в Юрятин, и Тони в период жизни в Варыкино. Разговор Чарльза и Люси (после свадьбы) о Картоне отзывается в "Докторе Живаго" разговорами Юрия Живаго и Лары об Антипове-Стрельникове в Юрятине (до попадания Юрия Живаго к партизанам и после возвращения от них); описание дочери Люси, которой к июлю 1789 года исполняется шесть лет, - в описаниях сына Юрия Живаго Саши в Варыкино и дочери Лары Кати в Юрятине перед попаданием доктора к партизанам, а также в описании Кати в Варыкино после возвращения Юрия Живаго из плена. Возникающая при повествовании о мирной жизни семьи в Лондоне тема Двух Городов - Лондона и революционного Парижа - подкрепляется сквозным, "связывающим" эти два города мотивом слышащихся шагов. Связь разных времен, которые доводится пережить семье, поддерживается дублирующейся сценой сидения возле окна в темной комнате, когда на улице собирается гроза. Примеры такого дублирования аналогичных сцен в "Докторе Живаго" мы уже указывали.

Мотив врывающегося гула шагов переносит действие "Повести..." в революционный Париж, где 14 июля 1789 года восставший народ берет штур-

стр. 120


--------------------------------------------------------------------------------

мом Бастилию. И здесь мы обнаруживаем любопытную игру датами, в которую вступают события "Повести...", время создания этого романа Диккенсом и события "Доктора Живаго". С 1789 до 1859 года, когда была опубликована "Повесть...", проходит 70 лет. Такой же промежуток времени отделяет 1859 год от 1929-го - года смерти Юрия Живаго. Доктор, кстати, умирает летом, и хотя точная дата не называется, можно предположить, что умирает он 14 июля - в день 140-летия взятия Бастилии. Наряду с этим в "Докторе Живаго" есть и указания на то, что смерть доктора случается "шестого августа по- старому". Любопытно, что публикация "Доктора Живаго" в СССР не совпала с 200-летием падения Бастилии всего на год.

ОТЪЕЗДЫ ДАРНЕЯ И ЮРИЯ ЖИВАГО

В революционном Париже толпы разъяренных женщин бегут, чтобы устроить кровавую расправу Фулону, "который говорил людям, подыхающим с голоду: "Жрите траву!"" (с. 267), - в "Докторе Живаго" обезумевшие от страха и пережитых ужасов женщины бегут от белых через леса в партизанский отряд Ливерия, а кровавую расправу белые устраивают над дезертиром, перебежавшим к красным. В ратуше, где идет разбирательство по делу Фулона, мадам Дефарж отпускает словечки, которые тут же подхватываются народной толпой, но автор их не приводит. Аналогично ей словечки отпускает Кубариха, которую слушают люди, собравшиеся вокруг, и речь ее передается подробно. Юрий Живаго, уходящий из сибирского леса в Юрятин, а затем идущий летом в Москву, обращенно соотносится с путником, который приходит к деревне, принадлежавшей маркизу Эвремонду, разговаривает с каменщиком, а ночью с тремя другими такими же путниками поджигает замок маркиза. Этот путник - один из многих, отправившихся из Парижа по всей Франции (из столицы - в провинцию), тогда как Юрий Живаго, напротив, один идет в Москву (из провинции - в столицу) с целью, которая противоположна целям диккенсовских путников.

Мирная жизнь семьи Дарнея в Лондоне в течение трех лет, когда во Франции бушует революция, отразилась в похожей жизни семьи Живаго в Варыкино, куда они уехали из революционной Москвы. Чтение "Повести..." Диккенса в Варыкино актуализировало для героев Пастернака контраст Москвы и провинции, и в авторских комментариях Диккенса они могли находить точное описание того, свидетелем чему были в Москве, и того, что происходило там после их отъезда: "Как часто днем или вечером, когда многоголосое эхо гулко повторяло шаги, раздававшиеся на улице, обитатели дома прислушивались к ним с замиранием сердца; им слышался в этих шагах топот возмущенной толпы, шествующей с красным флагом там, на далекой родине, которая сейчас была объявлена в опасности и где люди, словно под действием злых чар, надолго превратились в диких зверей" (с. 279). Если у Диккенса характеристики революции, аристократии, народа подаются как диагноз, поставленный происходящему, то в "Докторе Живаго", напротив, автор избегает такой прямолинейности в оценках, в частности потому, что оценки эти уже даны давным-давно, и герои, читающие роман Диккенса, понимают события действительности как повторение цикла революционного безумия. В "Докторе Живаго", как и в "Повести...", значимо отсутствует пересказ "официальных" событий революции, так как, с одной стороны, они общеизвестны, с другой - их общеизвестность становится таковой благодаря работе пропагандистской машины власти и, следовательно, не подтверждается личным опытом героев.

стр. 121


--------------------------------------------------------------------------------

Письмо "бывшему маркизу"47 Эвремонду арестованного управляющего Габелля с просьбой о помощи служит поводом для отъезда Дарнея во Францию. Семья Громеко - Живаго едет на Урал, где живет управляющий Крюгеров Микулицын. Едет не для того, чтобы помочь кому-то, а чтобы самим "на земле посидеть", поскольку "нельзя же погибать так покорно, по-бараньи" (III, 207). С письмом Габелля соотносится и письмо Тони доктору в Юрятин, в котором она не просит его приехать, но, напротив, прощается и по принуждению уезжает с семьей сама. Мысли Дарнея о Франции, об отказе от наследства, о своем давнишнем желании довести задуманное в отношении своей собственности до конца, об упущенном времени отражаются в "Докторе Живаго" в той или иной вариации в эпизодах, рисующих пребывание доктора где-либо накануне отправки.

Отметим, что отправка Юрия Живаго на первую мировую войну и пребывание там, а также попадание к партизанам и жизнь в плену у них предстают аналогами соответственно первой (в тексте "Повести...") поездки Дарнея во Францию, где он имел разговор с дядей, и второй поездки на выручку Габеллю и для того, чтобы "удержать народ", "прекратить это кровопролитие" (с. 290). Но если Дарней всякий раз едет по собственной воле, то Юрий Живаго - вынужденно. Дарней даже решает не говорить Люси и ее отцу о своем отъезде во Францию - так же вплоть до самого отъезда не говорит Ларе о том, что уезжает на войну, Антипов-Стрельников; а Тоня и ее отец убеждают Юрия Живаго в необходимости ехать на Урал из революционной Москвы.

Дарней перед отъездом "написал два прочувствованных письма - одно Люси, в котором он объяснял ей, что не может пренебречь долгом, и вынужден поехать в Париж, и, подробно излагая обстоятельства дела, убедительно доказывал ей, что ему не грозит никакая опасность; второе письмо - доктору, где он повторял то же самое, уверяя, что за него нечего беспокоиться, и поручал Люси и малютку его попечению" (с. 292). Сравним это написание и отправку писем с тем, что на третий день после "исчезновения" Юрия Живаго в комнату в Камергерском "Марина, Гордон и Дудоров в разные часы получили по письму от Юрия Андреевича. Они были полны сожалений по поводу доставленных им тревог и страхов. Он умолял простить его и успокоиться и всем, что есть святого, заклинал их прекратить его розыски, которые все равно ни к чему не приведут. (...) Гордона он предуведомлял в письме, что переводит на его имя деньги для Марины" (III, 478). Однако состояние Дарнея перед отъездом соотносится, прежде всего, с пребыванием Юрия Живаго дома в Варыкино после того, как у него сложились близкие отношения с Ларой, и перед попаданием к партизанам. Но если здесь перекличка текстов явная, то в других параллельных ситуациях, например, после "исчезновения" в комнату в Камергерском, она завуалирована. Дарнею "тяжко (...) было весь следующий день, впервые за всю их совместную жизнь, держать от них что-то в тайне, тяжко было сознавать, что он обманывает их, и они ничего не подозревают. Но всякий раз, когда взгляд его с нежностью устремлялся на жену, поглощенную мирными домашними делами, такую спокойную и счастливую в своем неведении, он укреплялся в своем решении не говорить ей ничего (как ни хотелось ему довериться ей и как ни странно было отстраняться от ее помощи и участия), и так незаметно промелькнул день" (с. 292 - 293). Юрий Живаго "дома в родном кругу (...) чувствовал себя неуличенным преступником. Неведение домашних, их привычная при-


--------------------------------------------------------------------------------

47 Во время ухода из дома семьи Громеко - Живаго, уезжающей на Урал, жилица Зевороткина называет их подобно тому, как Габелль обращается к Дарнею. Зевороткина кричит: " - Внимание, товарищи! Прощаться! Веселее, веселее! Бывшие Гарумековы уходят" (III, 212).

стр. 122


--------------------------------------------------------------------------------

ветливость убивали его. В разгаре общей беседы он вдруг вспоминал о своей вине, цепенел и переставал слышать что-либо кругом и понимать. Если это случалось за столом, проглоченный кусок застревал в горле у него, он откладывал ложку в сторону, отодвигал тарелку. Слезы душили его. "Что с тобой? - недоумевала Тоня. - Ты, наверное, узнал в городе что-нибудь нехорошее?"" (III, 300). Отъезд Дарнея под вечер, когда после прощания он "вышел с тяжелым сердцем на улицу в тяжко нависший серый холодный туман" (с. 293), трансформировался в "Докторе Живаго" не только в ситуации отъезда героев, например Антипова-Стрельникова, который в "ясную осеннюю ночь с морозом" выходит из дому в Юрятине и принимает решение уйти на войну (III, 108 - 110), или Лары с Комаровским, когда Юрий Живаго идет распрягать лошадь, но и в сцены приезда, например возвращения Юрия Живаго из Мелюзеева, когда перед встречей с сыном он стоит при свете луны в бывшей кладовой Анны Ивановны (III, 171 - 172).

Во Франции, куда приезжает Дарней, "патриоты" на заставах останавливают всех, кто едет. К Дарнею на постоялом дворе приставляют двух конвойных. Юрия Живаго, приехавшего на поезде в Развилье, арестовывают часовые, которые ведут его в вагон к Антипову-Стрельникову. Позже по пути из Юрятина в Варыкино доктор натыкается на заставу из трех партизан. Он едет, как и Дарней, на лошади и так же, как и герой Диккенса, попадает в неволю (в плен, а не под арест). Сцена угрожающего поведения "патриотов" на почтовом дворе, где Дарней сходит с лошади, проявилась и в ситуации у реки в Развилье, когда Юрий Живаго разговаривает с часовыми, и в сцене в лесу, когда партизаны заставляют Юрия Живаго спешиться. У заставы под стенами Парижа "суровый властный человек" требует бумаги арестанта. Дарней долго осматривается перед запертыми воротами, затем его вводят в караульное помещение, и там он подвергается допросу (с. 300 - 302). Позже Дарнея полчаса держат в комнате тюремщика. Эти три момента обращенно воспроизводятся в сцене, когда бумаги Юрия Живаго приносят спящему Антипову-Стрельникову, доктор внутри вагона долго наблюдает за занятиями штабистов, а затем в вагоне Антипова-Стрельникова имеет разговор с ним. Дарней, проведенный по улицам как арестант, "теперь понимал, что опасности, которым он здесь подвергался, гораздо серьезнее, чем он мог предположить, когда уезжал из Англии" (с. 304). Юрия Живаго, вернувшегося в свой вагон, семья встречает словами: "Весь вагон поздравляет тебя со счастливым избавлением" (III, 254), тогда как мысли самого доктора о степени опасности остаются неизвестны. О них можно судить лишь по его ответу на "угрозу и вызов" Антипова-Стрельникова и на вопрос Самдевятова. Антипов-Стрельников сочетает черты начальника караула и подчиненного ему Дефаржа, который отводит Дарнея в тюрьму Лафорс. Юрий Живаго при встрече с Антиповым-Стрельниковым изумляется: "Как мог он, доктор, (...) не знать до сих пор такой определенности, как этот человек? Как не столкнула их судьба? Как их пути не скрестились?" (III, 248). В разговоре Дефаржа с Дарнеем выясняется, что они заочно знакомы, Дарней узнает его. Это узнавание сопоставимо также с ошибкой Юрия Живаго, который принял Каменнодворского за Ливерия Микулицына.

ПОЧЕМУ ЮРИЙ ЖИВАГО СТАЛ ПИЛЬЩИКОМ

К мистеру Лорри, работающему в филиале банка Теллсона, размещенном во флигеле дома бежавшего вельможи, приезжают доктор Манетт, Люси с дочерью и мисс Просе. Доктор уходит вместе с толпой народа, занятого резней, чтобы попытаться освободить Дарнея из тюрьмы. По просьбе

стр. 123


--------------------------------------------------------------------------------

доктора Дефарж, пришедший вместе с женой и ее соратницей Местью, приносит Люси записку от Дарнея, и приехавшие ощущают исходящую от Дефаржей угрозу. Доктор Манетт отсутствует четверо суток и становится свидетелем массовой резни заключенных. Описание одного случая, свидетелем которого он был, проявлено в "Докторе Живаго" в сцене, когда партизаны слушают разрубленного белыми дезертира, хотят помочь ему, а потом продолжают свою кровавую борьбу. Это случай, когда отпущенного узника по ошибке проткнули пикой, и люди, участвующие в резне, стали проявлять к нему сочувствие и оказывать помощь, "а затем опять пошла такая резня, что доктор не выдержал" (с. 323).

Несколько страниц Диккенс посвящает описанию ужасов, творившихся в революционной Франции, и этой широкой картине Пастернак противополагает сосредоточенность в основном на событиях, связанных с Юрием Живаго, на том, что происходит в партизанском отряде. Диккенс вновь дает прямые характеристики. Пастернак, напротив, избегает их, поскольку приходилось бы повторять уже давно написанное и известное. Например, в "Докторе Живаго" о высылке Тони, ее отца и детей за границу доктор узнает из ее письма. И падает в обморок - в том числе и потому, что помнит из книги Диккенса, которую читал, что "самые нелепые и чудовищные преступления приписывались эмигрантам, у которых были друзья или знакомые за границей" (с. 324).

Для Пастернака актуальными были и собственная семейная ситуация (за границей были его родители и сестры), и общее отношение к эмигрантам советской власти. В "Докторе Живаго" есть случаи, когда автор или герои развивают сказанное в "Повести...". К примеру, описание самых кровавых дней революции, когда, "как и в первозданные времена", "страна, охваченная буйной горячкой, утратила представление о времени, словно горячечный больной, впавший в беспамятство" (с. 326), в "Докторе Живаго" трансформируется в монолог доктора на вечеринке в доме Громеко (III, 180 - 181), в котором он предсказывает будущее исходя из знания того, что уже происходило во Франции и было описано Диккенсом. Стоит сравнить также поведение Юрия Живаго в партизанском отряде с поведением доктора Манетта в революционном Париже. Герой Диккенса "среди всех этих ужасов и (...) среди этого террора (...) сохранял бодрость духа. Ни один человек в Париже не пользовался такой широкой известностью. Эта известность создавала ему совершенно особое положение. Спокойный, отзывчивый, всегда готовый прийти на помощь своими знаниями и опытом любому больному, будь то убийца или жертва, он сумел сделаться необходимым и в госпитале и в тюрьме" (с. 327). Всегда бодрый кокаинист Ливерий в разговорах с Юрием Живаго, находящимся, по его мнению, в угнетенном состоянии, старается "утешить" его (III, 334). Доктор в отряде, как и герой Диккенса, находился в особом положении, но в силу того, что он был в неволе, лечить ему приходилось вынужденно. И поскольку в нем остро нуждались, то простили ему даже три попытки ухода. Особенность положения Юрия Живаго и в том, что он - единственный врач-профессионал в отряде и работает с помощниками - "новоиспеченными санитарами" (III, 328).

Находясь в Париже, Люси "постаралась наладить (...) домашнюю жизнь" и "каждый день (...) занималась с маленькой Люси" (с. 328). Так же ведет себя и Лара в Юрятине до того, как Юрий Живаго попадает к партизанам, и после его возвращения. Кроме прочих домашних дел, она "учила Катеньку" (III, 400). Пастернак, как и Диккенс, неоднократно отмечает, как хороша героиня, как спорится у нее работа. Пока Чарльз находится в тюрьме, Люси, "словно стараясь поддержать в себе веру, что они вот-вот за-

стр. 124


--------------------------------------------------------------------------------

живут все вместе, по-старому, (...) обманывала себя разными невинными выдумками" (с. 328 - 329). По контрасту Антипов-Стрельников, решающий уйти на войну, обманывается вполне серьезно и искренне. Отец предлагает Люси стоять на улице в определенном месте, чтобы ее смог увидеть Чарльз. Иногда она ходила туда с дочерью и "ни разу не пропустила, ни единого дня. Это был темный грязный закоулок маленькой кривой улочки. На ней в этом конце стояла только лачуга пильщика, а дальше по обе стороны тянулись глухие стены. На третий день пильщик заметил ее" (с. 330). Люси нельзя подавать Чарльзу знаков, так как это опасно. И он хоть и редко, но все же видит ее. Пильщик с подозрением следит за Люси, но постоянно говорит: "- А меня это не касается, не мое дело!" (с. 330 - 331). Ситуация обращенно воспроизводится в "Докторе Живаго", когда Лара рассказывает доктору о попытках увидеться с мужем: когда Антипов-Стрельников был в Юрятине "(он тут долго пробыл и жил все время на путях в вагоне, где вы его видели), я все порывалась столкнуться с ним как-нибудь случайно, непредвиденно. Иногда он в штаб ездил, помещавшийся там, где прежде находилось Военное управление Комуча, войск Учредительного собрания. (...) - Так вот сюда я Пашу стеречь ходила. В надежде на его приезд или выход. (...) Становилась на тротуаре в кучке просителей и поджидала. Разумеется, не ломилась на прием, не говорила, что жена. Фамилии-то ведь разные. Да и при чем тут голос сердца? У них совсем другие правила. (...) Адъютант обходил, опрашивал. Некоторых впускал. Я не называла фамилии, на вопрос о деле отвечала, что по личному. Наперед можно было сказать, что штука пропащая, отказ. Адъютант пожимал плечами, оглядывал подозрительно. Так ни разу и не видала" (III, 298 - 299). Пильщик, как оказывается, - это бывший каменщик с синим картузом, который, как мы указывали, был одним из прототипов раненого гимназиста. Этот юноша, о котором приказывает позаботиться Антипов-Стрельников и который являет собой профанную фигуру Христа, ведомого на Голгофу, выступает профанным "двойником" как Антипова-Стрельникова, так и Юрия Живаго. Таким образом, доктор, который по возвращении в Москву становится не кем иным, как пильщиком, "сближается" с гимназистом и через "Повесть..." Диккенса. Юрий Живаго с Мариной в Москве пилят дрова, тем самым мимикрируя под "своего", которому нет дела до других и происходящего. И автор называет их "пильщиком и пилыщицей" (III, 473).48 Оскорбительное высокомерие "квартирохозяина" - то же, что и у мадам Дефарж по отношению к пильщику. Люси "частенько совала" пильщику "деньги на выпивку, которые он охотно принимал" (с. 331). В черновиках "Доктора Живаго" остались слова Марины о том, что Юрий Живаго в Москве пил: "Бывало, найдет прояснение, бросит пить, одумается" (III, 617). Это пьянство также свидетельствует о соотносимости Юрия Живаго с пильщиком из "Повести...". Но устранение данной детали из окончательного текста свидетельствует о нежелании Пастернака


--------------------------------------------------------------------------------

48 О том, насколько важно было для Пастернака сделать Юрия Живаго пильщиком, свидетельствует то, что это его занятие становится определяющим при описании того, что делает Юрий Живаго в Москве, вернувшись с Урала. При встрече с Т. Эрастовой 4 мая 1952 года Пастернак говорил о романе и, пересказывая сюжет, описал Юрия Живаго как героя, наделенного чертами доктора Манетта (забывание того, кто он; периоды болезни) и пильщика: "Ну, потом уже будет время нэпа, он очень опустится, будет иногда забывать, что он доктор, даже сам будет дрова пилить, ну это у него будет периодами, а потом он умрет от разрыва сердца" (Воспоминания о Борисе Пастернаке. М., 1993. С. 572). Пилка дров доктором, который официально не является мужем Марины, соотносит его также с плотничающим св. Иосифом, супругом Марии, матери Христа. В этом плане доктор противоположен столярничавшему Маркелу, отцу Марины, которая покидает семью ради Юрия Живаго. Дочь доктора Таня Безочередева оказывается "безотчей" подобно Христу.

стр. 125


--------------------------------------------------------------------------------

сближать Юрия Живаго с пильщиком Диккенса за счет таких параллелей. После того как Дарнею был вынесен приговор, Картон рассказывает мистеру Лорри, что мадам Дефарж хочет заставить пильщика выступить свидетелем на суде против Люси и ее отца, и это также ослабляет возможность ассоциирования Юрия Живаго с пильщиком.

"ПОВАЛЬНОЕ БЕЗУМИЕ" И КЛЮЧ К "РАССВЕТУ"

Сцена революционного суда над Дарнеем (контрастирующего с первым судом над ним, состоявшимся в Англии), в результате которого его освобождают, предваряется характеристикой душевного состояния и поведения узников, обреченных на смерть: "В то страшное время чувства и нравы стали иными. Так, например, некоторые люди в ту пору в припадке какого-то умоисступления сами рвались на гильотину и погибали. И это вовсе не было каким-то удальством, бесшабашностью - нет, это было одним из многих проявлений повального безумия, которое в то безумное время охватило всю страну" (с. 337). Дарней ждет суда в тюрьме. Аналогично Юрий Живаго и Лара ждут ареста в Юрятине. Антипов-Стрельников, пришедший в Варыкино, ждет, что его схватят, и описание его состояния, обобщенного до состояния эпохи, представляет собой "расширенный" вариант приведенной характеристики узников из "Повести..." (III, 451 - 452).

Когда мисс Просе и Кранчер уходят покупать продукты, Люси, Чарльз, их дочь и доктор Манетт остаются у камина в ожидании мистера Лорри. Люси слышит, как по лестнице кто-то идет (четверо "патриотов", арестовывающие Дарнея по доносу и уводящие его) (с. 347 - 348). Ее беспокойство и предчувствие беды трансформировано в сцене, когда Юрий Живаго в Вары-кино в ночь накануне дня, когда Комаровский увезет Лару, пишет "Сказку". В предыдущую ночь он слышит вой волков. Эти хищные звери так же страшны, как "патриоты" из "Повести...", одетые в красные шерстяные рубахи и в силу этого и своей кровожадности приобретающие зооморфность.49 В эту ночь волки подбираются ближе, но на их вой обращает внимание уже не доктор, а проснувшаяся Лара (III, 435 - 436). Дефаржи, написавшие донос, в качестве обвинительного документа подключили найденные в Бастилии листки, написанные доктором Манеттом, в которых он рассказывал, что с ним произошло, обвинял Эвремондов и их потомство и тогда не думал, как все может обернуться. Юрий Живаго после отъезда Лары с Комаровским упрекает себя в том, что "отдал, отрекся, уступил" ее (III, 444).

Предпринимая попытку помочь вновь арестованному Дарнею, приехавший в Париж Картон разоблачает Барседа, служащего тайным осведомителем и имеющего доступ в тюрьму Консьержери, в которую заключают Дарнея. Барсед, оказывающийся братом мисс Просе, когда-то обобравшим ее и оставившим без наследства, в "Докторе Живаго" узнаваем в брате Лары Родионе, который проиграл деньги и пришел к Ларе просить, чтобы она достала их у Комаровского. Разговор с Барседом происходит в присутствии мистера Лорри, которому Картон сообщает о повторном аресте Дарнея и позже просит его не говорить ничего Люси о нем, Картоне, - сравним с тем, как Комаровский в Варыкино обманывает Юрия Живаго, сообщая, что Анти-


--------------------------------------------------------------------------------

49 Мисс Просе и Кранчер, зашедшие в винный погребок, видят там "патриотов": "(...) в черных мохнатых куртках со вздернутыми плечами, как носили в то время, они были похожи сзади на сидящих медведей или на лохматых собак" (с. 350). Ср. эти одеяния с тем, в чем ходят партизаны: к зиме "передавили всех собак в лагере. Сведущие в скорняжном деле шили партизанам тулупы из собачьих шкур шерстью наружу" (III, 352).

стр. 126


--------------------------------------------------------------------------------

пов-Стрельников расстрелян, но не хочет, чтобы их разговор слышала Лара, и вызывает Юрия Живаго в другую комнату. Картон характеризует Барседа ему же самому, показывая свои "козыри", - так же в присутствии Юрия Живаго характеризует его самого Антипов-Стрельников, рассматривающий в своем вагоне документы арестованного доктора, жизнью которого он может распорядиться, подобно тому, как Картон - жизнью Барседа. Инверсированность соотношения данной сцены "Доктора Живаго" со сценой "Повести..." позволяет предположить, что, угрожая, Антипов-Стрельников может намекать доктору на возможность заведомо ложного обвинения его в шпионаже, тем более что часовые арестовали его, заподозрив именно в этом. Юрий Живаго реагирует на угрозы Антипова-Стрельникова противоположно тому, как действительный шпион Барсед реагирует на слова не угрожающего, но невозмутимо хладнокровного Картона. После ухода Барседа мистер Лорри и Картон, во время встречи все время наливавший себе в стакан коньяк и пивший его,50 разговаривают о Дарнее и Люси, а мистер Лорри, сраженный вторичным арестом Дарнея, "не мог совладать с собой, слезы покатились по его щекам" (с. 370). Так же сражен вторичной потерей Лары, увезенной Комаровским, Юрий Живаго (первая потеря была из-за пленения его партизанами), который после их отъезда, "уронив лицо в свесившийся край перины, заплакал по-детски легко и горько. Это продолжалось недолго. Юрий Андреевич встал, быстро утер слезы, удивленно- рассеянным, устало-отсутствующим взором осмотрелся кругом, достал оставленную Комаровским бутылку, откупорил, налил из нее полстакана, добавил воды, подмешал снегу и с наслаждением, почти равным только что пролитым безутешным слезам, стал пить эту смесь медленными, жадными глотками" (III, 447). Картон разговаривает с мистером Лорри, как с отцом, очень мягко, - Юрий Живаго в Варыкино говорит с Комаровским, погубившим его отца, гораздо мягче, нежели в их предыдущую встречу в Юрятине. Уйдя бродить по ночному Парижу, Картон вспоминает свою юность и "торжественные слова, которые он слышал над могилой отца: "Я есмь воскресение и жизнь, - сказал господь, - верующий в меня, если и умрет, оживет, и всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек"" (с. 376). Картон вспоминает эти слова и потом неоднократно повторяет их про себя перед концом жизненного пути, тогда как юный (10- летний) Юрий Живаго у могилы матери появляется в самом начале романа, а о Христе говорит ему, утешая, дядя. У Картона мать умерла намного раньше отца. Раньше отца умирает и мать Юрия Живаго. О значении слов Христа (вероятно, именно тех, которые повторяет Картон) доктор написал в стихотворении "Рассвет". Юрий Живаго, предстающий и автором, и героем "Рассвета", напрямую соотносится с Картоном, который проводит бессонную ночь на улицах и встречает рассвет на берегу Сены. Автор (лирический герой) "Рассвета" говорит о себе как о проводящем бессонную ночь дома и выходящем на улицу, которая "в теченье нескольких минут" становится движущейся, как река. Отметим, что происходящее с Картоном является важнейшим интертекстуальным ключом к прочтению "Рас-


--------------------------------------------------------------------------------

50 Поведение жертвующего собою Картона, послужившего, как и другие герои Диккенса, одним из важнейших прототипов Юрия Живаго, было значимо для Пастернака, в частности, такой деталью, как употребление алкоголя. О том, что Пастернак проецировал образ героя Диккенса, погибшего во Франции, и на себя, читавшего Диккенса в Германии, а также пишущего "Доктора Живаго", могут свидетельствовать его слова, сказанные 20 апреля 1960 года приехавшей к нему в Переделкино Ренате Швейцер: "Да, Берлин мне понравился, но для писателя, конечно, важно жить в своей собственной стране. И меня так мучило тогда бедственное положение Германии, что я каждый день покупал бутылку коньяку и читал Диккенса - только бы забыть о жалком состоянии" (Воспоминания о Борисе Пастернаке. С. 670).

стр. 127


--------------------------------------------------------------------------------

света", который, в отличие от других стихотворений Юрия Живаго,51 не "привязан" очевидными связями к прозаическому тексту романа. Именно учет того, что Картон жертвует собой ради ближнего, позволяет оценить значение отнесенности "Рассвета" к началу и к концу жизни Юрия Живаго и интертекстуальную (по Диккенсу) суть жертвенности доктора.

ТАЙНА КУРАНТОВ И БУДИЛЬНИКА

Записки доктора Манетта, найденные Дефаржем в Бастилии и зачитываемые на суде в качестве обвинения Дарнею, позволяют вскрыть подтекст одной из самых "темных" страниц "Доктора Живаго", а отдельные детали "всплывают" на протяжении всего романа. Это ситуация, когда Юрия Живаго приглашают к больной в дом у Триумфальных ворот ("напоминание" о Париже с его Триумфальной аркой) - в конце Брестской, у Тверской заставы. Тоня говорит мужу: "- Странный гонорар предлагают. Ты видел? Ты все-таки прочти. Бутылку германского коньяку52 или пару дамских чулок за визит. Чем заманивают. Кто это может быть? Какой-то дурной тон и полное неведение о нашей современной жизни. Нувориши какие-нибудь" (III, 197).

В 1757 году доктора Манетта привозят в дом, находящийся в миле от парижской Северной заставы, братья Эвремонды, один из которых был отцом Дарнея. Доктор был нужен, чтобы оказать помощь молодой женщине-крестьянке, которая уже сутки находилась в бреду, и ее 17-летнему брату, вступившемуся за честь сестры и заколотому шпагой младшим из близнецов. (Ранее, в разговоре с Дарнеем, его дядя упоминает об убийстве отца этой женщины.) Братья-маркизы ничего и знать не желают о том, как живут их крестьяне, к которым они относятся как к скоту, и волнует их лишь незапятнанность чести рода. Если дом, в который приглашают Юрия Живаго, является "рассадником" революции и контрреволюции (там жили Тиверзины, Антиповы, Галиуллины), то дом, в который приезжает доктор Манетт, также является местом, где происходит столкновение классовых противоречий, гуманности и бесчеловечности, где вспыхивают искры будущей революции. Дом этот во время революции крестьяне сжигают.

Юрий Живаго поднимается, как и герой Диккенса, по лестнице. "Доктора встретил хозяин квартиры, вежливый молодой человек с матовым смуглым лицом и темными меланхолическими глазами. Он был взволнован многими обстоятельствами: болезнью жены, нависавшим обыском и сверхъестественным уважением, которое он питал к медицине и ее представителям. Чтобы сократить доктору труд и время, хозяин старался говорить как можно короче, но именно эта торопливость делала его речь длинной и сбивчивой" (III, 199). Внешность "молодого человека", как и внешность его жены - "маленькой женщины с большими черными глазами", - намекает на их "французское" происхождение, на соотносимость хозяина с одним из братьев-близнецов Эвремондов (тем, который вызвал доктора Манетта) и их жертвой, которую братья хотели использовать в качестве развлечения для младшего.53 "Хозяин квартиры считал, что у его жены какая-то болезнь


--------------------------------------------------------------------------------

51 О "невольном соотнесении" "подражания Христу" Картона в "патетическом и катарсическом финале" "Повести..." со стихами о Магдалине, "Дурными днями" и "Гефсиманским садом" см.: Лавров А. В. Указ. соч. С. 247.

52 Коньяк и здесь сигнализирует о Диккенсе, которого Пастернак читал в Германии, пребывавшей в разрухе.

53 Кроме того, внешность безымянного "хозяина квартиры", встречающего Юрия Живаго, - это также внешность знакомого Пастернака - студента Юрия Ананьевича Сидорова (1887 - 1909), который жил в Москве на Смоленском бульваре в доме М. А. Мишке N 24 (ср.

стр. 128


--------------------------------------------------------------------------------

нервов от перепуга. Со многими, не идущими к делу околичностями, он рассказал, что им продали за бесценок испорченные куранты с музыкой, давно уже не шедшие. Они купили их только как достопримечательность часового мастерства, как редкость (муж больной повел доктора в соседнюю комнату показывать их). Сомневались даже, можно ли их починить. И вдруг часы, годами не знавшие завода, пошли сами собой, пошли, вызвонили на колокольчиках свой сложный менуэт и остановились. Жена пришла в ужас, рассказывал молодой человек, решив, что это пробил ее последний час, и вот теперь лежит, бредит, не ест, не пьет, не узнает его. - Так вы думаете, что это нервное потрясение? - с сомнением в голосе спросил Юрий Андреевич. - Проводите меня к больной" (III, 199). Столь большое внимание, которое герой (хозяин квартиры) и рассказчик уделяют ложной, как оказывается, причине болезни, далеко не случайно. Речь идет, собственно, о "первопричине" болезни - классовых противоречиях и борьбе, о надругательстве над человеком и о революции. Юрию Живаго (и читателю) предлагается загадка. Однако доктор не отгадывает ее, констатируя, что у больной тиф.

Тем самым Пастернак уводит от отгадки и читателя. Вышеприведенный отрывок представляет собой трансформацию того, что увидел и позлее описал, находясь в Бастилии, доктор Манетт: "Это была очень красивая женщина, едва ли старше двадцати лет. Волосы ее разметались по подушке и спутались с вырванными прядями; руки ее были привязаны к туловищу платками, салфетками, шарфами54 (...) бедняжка так металась из стороны в сторону, что сползла на край кровати и, лежа ничком, вцепилась зубами в шарф (...). Бережно повернув ее на спину, я положил руки ей на грудь, чтобы удержать и успокоить ее, и заглянул ей в лицо. Ее широко раскрытые глаза дико блуждали, и она не переставая кричала, повторяя одни и те же слова: "Мой муж, отец, брат!" - и считала до двенадцати; потом вскрикивала: "Затих!" - на секунду умолкала, прислушивалась и опять начинала кричать: "Мой муж, отец, брат!" - и снова считала до двенадцати и вскрикивала: "Затих!" И опять все повторялось сначала без всяких изменений. Она крича-


--------------------------------------------------------------------------------

с квартирой в доме у Брестской заставы, куда приходит Юрий Живаго, а также с квартирой художника, которую Кологривов снимает для Лары; обе эти квартиры располагаются на вторых этажах, тогда как комната Сидорова - на первом). Заметим, что у Юрия Живаго то же имя, что и у Сидорова. С буквы "А" начинается и отчество, героя Пастернака. Сыпной тиф, который Юрий Живаго диагностирует у жены "хозяина квартиры "г соотносится с причиной смерти Сидорова - дифтеритом. К. Г. Локс вспоминал о Сидорове: "Я; знал, что он пишет стихи, любит Пушкина, Византию, французский 18-й век, Англию, вернее, ее художника Генсборо. (...) мне очень хотелось пойти к нему, но я долго колебался, и вот почему. В нем; мне чудилась какая-то чопорность и, несмотря на изысканную вежливость, что-то отдаляющее. Это потому, что он жил в определенном кругу интересов и сразу чувствовал чуждых ему. Тем не менее, я пошел. (...) Довольно большая комната с двумя окнами в первом этаже была обычной бедной студенческой комнатой. (...) Пока все сыпали более или менее остроумными афоризмами, я старался понять Ю(рия) А(наньевича.), прежде всего его внешность. Ему никак нельзя было дать двадцати одного года. Бритая голова и прекрасные темные глаза, какая-то глубокая не то что старость, а древность делали его действительно похожим на бюст современника Рамзеса или Аменхотепа. Он знал об этом и писал "египетские стихи". (...) Ю(рий) А(наньевич) умер в Калуге от дифтерита" (Локс К. Повесть об одном десятилетии (1907 - 1917) // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 15. М.; СПб., 1994. С. 32 - 33, 44, 151). Ср. с тем, что Юрий Живаго находит у больной тиф. Ж. де Пруайяр отнесла хозяина квартиры к персонажам "второстепенным, но типичным для данной эпохи" или к представителям одного из "различных слоев русского народа" (Пруайяр Ж. де. "Лицо" и "личность" в творчестве Бориса Пастернака// Пастернаковские чтения. Вып. 2. М., 1998. С. 47).

54 Сестра больной - хозяйка винного погребка мадам Дефарж - все время вяжет. В "Докторе Живаго" в молодости вместе с сестрой шарфы вяжет соотносящаяся с Дефарж лавочница Галузина. С диккенсовской больной, таким образом, можно соотнести сестру Галузиной Пелагею Тягунову.

стр. 129


--------------------------------------------------------------------------------

ла, не умолкая, и каждый раз, остановившись на секунду, прислушивалась после слова "затих". - Давно ли это с ней? - спросил я. (...) - Со вчерашнего вечера, примерно с этого же часа. (...) - Не было ли у нее недавно какого-нибудь потрясения, которое было как-то связано с числом двенадцать? - С двенадцатью часами дня,55 - с раздражением ответил младший" (с. 385 - 386). Похожим образом ведет себя больная, к которой пришел Юрий Живаго (III, 199). Еще раз диккенсовская сцена "отзывается", когда Юрий Живаго возвращается домой, и жена рассказывает: "- А тут без тебя курьез произошел. Необъяснимая странность. Я забыла тебе сказать. Вчера папа будильник сломал и был в отчаянии. Последние часы в доме. Стал чинить, ковырял, ковырял, ничего не выходит. Часовщик на углу три фунта хлеба запросил, неслыханная цена. Что тут делать? Папа совсем голову повесил. И вдруг, представь, час тому назад пронзительный, оглушительный звон. Будильник! Взял, понимаешь, и пошел! - Это мой тифозный час пробил, - пошутил Юрий Андреевич и рассказал родным про больную с курантами. Но тифом он заболел гораздо позднее. (...) У него был бред две недели с перерывами" (III, 205, 206). С домом, куда привозят доктора Манетта, соотносится и квартира хозяина- "заготовщика", в которую приходит Юрий Живаго. "В доме пахло сыростью, он был ветхий, обставлен кое-как, наспех, в нем, по-видимому, поселились недавно и не предполагали остаться надолго" (с. 387). Сравним: "Квартира со смесью роскоши и дешевки обставлена была вещами, наспех скупленными с целью помещения денег во что- нибудь устойчивое. Мебель из расстроенных гарнитуров дополняли единичные предметы, которым до полноты комплекта недоставало парных" (III, 199). Доктор Манетт говорит братьям, что "бесполезно было привозить" его туда (с. 386). Для Юрия Живаго оказывается бесполезным рассказ хозяина квартиры о курантах, так как доктору "и так ясно. Это сыпняк, и притом в довольно тяжелой форме" (III, 200). Не нужен, собственно, и приход Юрия Живаго, так как лечить женщину он советует в больнице и объясняет хозяину бесполезность своих, даже частых, посещений. Если хозяин квартиры взволнован, то братья-маркизы в "Повести...", напротив, ведут себя бесстрастно и презрительно. Страсть и взволнованность выказывает смертельно раненый брат больной. Женщина, прежде чем умереть, "протянула неделю" (с. 394). Жена "заготовщика" в "Докторе Живаго", напротив, выздоравливает от тифа и куда-то пропадает вместе с мужем (III, 205).

ОТ "ВОЗМЕЗДИЯ" К "РИМСКОЙ ГРАЖДАНСКОЙ ДОБЛЕСТИ"

Доктор Манетт записал происшедшее с ним в записках, которые читают во время второго, фатального, суда над Дарнеем. Отсюда контрастирующая с трагичностью происходящего с героем Диккенса шутка Юрия Живаго о


--------------------------------------------------------------------------------

55 В 12 часов дня умер на груди этой женщины замученный братьями ее муж (с. 390) - Лара стреляет в Комаровского в полночь, и в это же время из дома приезжают за Тоней и Юрием Живаго, так как умерла Анна Ивановна. Обращенно воспроизводится и состояние героини Диккенса. Лара после выстрела "лежала в полубреду в спальне у Фелицаты Семеновны" (III, 92). Тоня в первые часы после смерти матери "кричала благим матом, билась в судорогах и никого не узнавала" (III, 88). После смерти Юрия Живаго "ополоумевшая от страшной новости" Марина "долгое время была сама не своя, валялась по полу, колотясь головой о край длинного ларя с сиденьем и спинкою (...). Она заливалась слезами и шептала и вскрикивала, захлебывалась словами, половина которых ревом голошения вырывались у нее помимо воли. Она заговаривалась, как причитают в народе, никого не стесняясь и не замечая" (III, 486). Состояние Тягуновой, столкнувшей с поезда Воронюка и Огрызкову, подобно невменяемому состоянию диккенсовской героини (III, 238).

стр. 130


--------------------------------------------------------------------------------

том, что его "тифозный час пробил". Выздоровление доктора, который в бреду "пишет поэму "Смятение"" (III, 206), является обращенной реализацией завета Христа, который выполняет Картон. Бой часов отмечает перед казнью Дарней, находящийся в тюремной камере (с. 419). Указывая на близость авторских позиций Пастернака и Л. Н. Толстого, Е. В. Пастернак отмечает, что "в романе "Доктор Живаго" женская тема Пастернака нашла свое полное выражение, революция выступает в роли возмездия за искалеченную судьбу женщины".56 Добавим, что сходное восприятие революции было и у Диккенса, роман которого имел для Пастернака не меньшее значение, нежели романы Толстого, в частности "Воскресение", которое он перечитывал в феврале 1950 года. Именно как возмездие за случившееся с Ларой воспринимает революцию Антипов-Стрельников, говорящий об этом в Варыкино доктору (III, 456). Антипов-Стрельников знает, что его ждет: "Меня схватят и не дадут оправдываться. Сразу набросятся, окриками и бранью зажимая рот. Мне ли не знать, как это делается?" (III, 457). Но знает он это не только из собственного опыта, но и, так сказать, по рассказу доктора Манетта, написавшего о случившемся с ним письмо министру и вспоминающего в Бастилии, как его арестовали: "Как только мы вышли из ворот, кто-то схватил меня сзади; мне завязали рот какой-то черной тряпкой, скрутили руки" (с. 398). Приговор Дарнею, вынесенный на основании записок доктора Манетта, отца его жены, объясняется тем, что "в те времена французский народ был, одержим подражанием некиим сомнительным гражданским доблестям древних - самозакланию, самопожертвованию на алтаре отчизны и народа" (с. 399). Аналогичный "диагноз" Антипову-Стрельникову, отрекшемуся от семьи, ставит в разговоре с Юрием Живаго в Юрятине Лара: "Быть тут рядом и устоять против искушения повидать нас! Это в моем мозгу не укладывается, это выше моего разумения. Это нечто мне недоступное, не жизнь, а какая-то римская гражданская доблесть, одна из нынешних премудростей" (III, 297). После суда над Дарнеем вся публика, присутствовавшая в зале, уходит на демонстрацию. Остаются лишь часовые, Барсед, близкие Дарнея и Картон. Прощание Люси с Чарльзом отразилось в той или иной форме во всех сценах прощания в "Докторе Живаго", и особенно ярко - в сцене прощания Лары с мертвым Юрием Живаго, когда все участвующие в похоронах удалились из комнаты. Попытка доктора Манетта упасть на колени перед Чарльзом и Люси, остановленная Чарльзом, просматривается в попытке Лары сделать то же самое перед Юрием Живаго, удержавшим ее, накануне прихода Комаровского в Юрятине.

Картон, побывав в винном погребке Дефаржей под видом иностранца, рассказывает об их замыслах относительно семьи Дарнея мистеру Лорри и обсуждает с ним необходимость срочного отъезда в Англию. Этот разговор в "Докторе Живаго" ярче всего сказался в двух разговорах Комаровского и Юрия Живаго в Юрятине и Варыкино об отъезде на Дальний Восток. Доктор в Юрятине слушает Комаровского внимательно и отказывается. В Варыкино, напротив, он потрясен сообщением о расстреле Антипова-Стрельникова и сравнительно невнимателен. Мистер Лорри, несмотря на потрясение при виде доктора Манетта, у которого вновь проявилась душевная болезнь, и, несмотря на потрясение, произведенное рассказом Картона, слушает того очень внимательно. Соответственно все семейные отъезды героев "Доктора Живаго", обусловленные тем, что нельзя медлить, спроецированы на ре-


--------------------------------------------------------------------------------

56 Пастернак Е. Б. "Новая фаза христианства". Значение проповеди Льва Толстого в духовном мире Бориса Пастернака// Лит. обозрение. 1990. N 2. С. 27.

стр. 131


--------------------------------------------------------------------------------

шающий отъезд в Англию мистера Лорри и семьи Дарнея. В паре Юрий Живаго - Комаровский Пастернак меняет возраст и роли соответственно мистера Лорри и Картона, не исключая и "перекрестное" соотнесение с персонажами Диккенса.

Вечером накануне казни Дарней пишет письма Люси, ее отцу и мистеру Лорри. Аналогичные письма отправляет доктору Тоня, а также сам Юрий Живаго, удалившийся в комнату в Камергерском, - Марине и друзьям. Характеристика террора как "заразной болезни", "страшного душевного недуга", которой Диккенс предваряет описание пребывания Дарнея в камере (с. 416), дает один из ключей к пониманию того, какие болезни лечит на самом деле доктор Живаго. Навязчивые размышления Дарнея о том, что представляет собой гильотина - "высоко ли она над землей, на сколько ступеней к ней надо подняться, как стать, не будут ли в крови руки, которые его будут держать, куда его повернут лицом, возьмут ли его первым, или последним?" (с. 419), - превратились в "Докторе Живаго" в описание поездки Юрия Живаго в трамвае, поведения пассажиров по отношению к доктору и его смерти. В "Повести..." на казнь везут на перегруженных телегах - в "Докторе Живаго" то останавливается трамвай, в который "попал" доктор, "то застрявшая колесами в желобах рельсов телега задерживала его, преграждая ему дорогу" (III, 482).

Последний разговор Картона и Дарнея, после которого Картон усыпляет его, отправляет с помощью Барседа на волю, а сам остается, чтобы идти вместо него на казнь, в "Докторе Живаго" можно опознать в последнем разговоре Антипова-Стрельникова и Юрия Живаго в Варыкино, после которого Юрий Живаго засыпает, а Антипов-Стрельников, выйдя из дома, кончает самоубийством. Персонажи Диккенса говорят о Люси, герои Пастернака - о Ларе. Картон, жертвующий собой, так сказать, в пользу соперника, с которым не соперничал, ради его жены, приходит к Дарнею (также герою жертвенному) якобы от Люси - Антипов-Стрельников приходит повидаться со своей женой, несмотря на присутствие Юрия Живаго, с которым она живет как с мужем, и тот же мотив жертвенности сохраняется в отношении обоих.

Описание отъезда мистера Лорри с семьей Дарнея и с ним самим из Парижа, во время которого Люси постоянно беспокоится, не гонятся ли за ними, соотносится со значимым отсутствием описания отправки семьи Юрия Живаго из Варыкино в Москву и оттуда на Запад, в Париж. Беспокойство же проявляет в тринадцатый день пребывания в Варыкино Лара, то посылающая Юрия Живаго запрягать, то решающая отложить отъезд, а затем уезжающая с Комаровским, который вновь рассказывает о грозящей смертельной опасности. "Поток сознания" героев Диккенса, переживающих поездку, сказался в тоне прощального письма Тони доктору в Юрятин.

В развязке "Повести..." вновь появляется фигура пильщика. Сцена, связанная с ним, дает ключ не только к описанию тайного собрания партизан и других революционеров в дровяном сарае в Крестовоздвиженске, но и интертекстуально связывает происходящее в сарае с занятиями Юрия Живаго, который в Москве вместе с Мариной пилит дрова. "Через" пильщика Диккенса Юрий Живаго соотносится с Ливерием, позиция и "вес" которого на собрании обращенно соответствуют позиции и отсутствующему "весу" никчемного пильщика. Если у Диккенса всем заправляет мадам Дефарж, то на партизанском собрании доклад делает Костоед, в котором от женщины "остается" кличка "товарищ Лидочка" и слова которого не имеют для слушающих никакого веса. Костоед, потеющий от усердия, соотносится и с пильщиком, который так же усердно готов служить страшной мадам Дефарж. Глава XIV книги третьей "Повести..." открывается сценой, которая

стр. 132


--------------------------------------------------------------------------------

предстает прототипом партизанского собрания в "Докторе Живаго": "В тот самый час, когда пятьдесят два осужденных на казнь ожидали своей участи, мадам Дефарж, Месть и присяжный трибунала Жак Третий собрались втроем на страшный тайный совет. На этот раз совещание происходило не в винном погребке, мадам Дефарж встретилась со своими верными приспешниками в сарае пильщика, бывшего батрака, который когда-то чинил дороги. Пильщик не участвовал в совете, а сидел поодаль, как подчиненный, которому не дано права говорить, пока его не спросят, и не полагается иметь свое мнение, пока ему не предложат высказаться" (с. 429). Антипов и Тиверзин, присутствующие на собрании, являют собой как фигуры, обращенно аналогичные трем Жакам, так и раздвоенное отражение члена ревтрибунала Жака Третьего, требующего казней и смакующего намеченную казнь Люси и ее дочери. Лара в Юрятине говорит Юрию Живаго: "Сюда в коллегию ревтрибунала перевели из Ходатского двух старых политкаторжан, из рабочих, некоего Тиверзина и Антипова. Оба великолепно меня знают, а один даже просто отец мужа, свекор мой. Но собственно только с перевода их, совсем недавно, я стала дрожать за свою и Катенькину жизнь. От них всего можно ждать. Антипов недолюбливает меня. С них станется, что в один прекрасный момент они меня и даже Пашу уничтожат во имя высшей революционной справедливости" (III, 402). Такому же "раздвоению", как Жак Третий, подвергается в "Докторе Живаго" мадам Дефарж, черты которой обращенно распределяются между сестрами Галузиной и Тягу новой, не пожалевшей любовника. На партизанском собрании обсуждаются численность войск и необходимые разрушения - на тайном совете в сарае пильщика обсуждается необходимая цифра казнимых. Ливерий не "уступил" доктора Живаго своему отцу Микулицыну, забрав его в плен, аналогично тому, как мадам Дефарж не "уступила" доктора Манетта своему мужу, который готов был пожалеть его и семью Дарнея. Мадам Дефарж, собирающаяся вернуться к казни, намеченной на три часа дня, идет уличать Люси в слезах и "неуважении к трибуналу" (с. 432 - 434). Сравним это с тем, что лавочница Галузина идет в час ночи домой, где находится Ксюша, которую она уличает в чувствах к студенту Блажеину.57

После отъезда мистера Лорри с семьей Дарнея в доме остаются обливающаяся слезами мисс Просе и Кранчер, которые собираются уехать следом. Кранчер уходит за лошадьми, договорившись с мисс Просе встретится в три часа (это время совпадает с временем назначенной казни) у собора. В Крестовоздвиженске из собора идет Галузина. Так она предстает в качестве мисс Просе навыворот. Но Галузина идет к своему дому, подобно тому, как в Париже к дому, где осталась мисс Просе, приближается мадам Дефарж. Мисс Просе остается, чтобы привести себя в порядок, и расценивает успех своего отъезда с Кранчером как успех в спасении уехавшей семьи. В комнатах в доме после отъезда разбросаны вещи. Эта ситуация перекликается с эпизодом, когда после отъезда Лары со "спасающим" ее Комаровским доктор остается один в доме, где разбросаны вещи, плачет, пьет и пишет стихи, в частности "Разлуку". Мадам Дефарж приходит днем, борется с мисс Просе физически - Галузина приходит домой ночью и борется с Ксюшей духовно;


--------------------------------------------------------------------------------

57 Прототипом Ксюши послужила одна из сестер Синяковых - Ксения, ставшая женой Н. Асеева. И. П. Смирнов отмечает черты Асеева в фигуре Коли Фроленко (Смирнов И. П. Роман тайн "Доктор Живаго". С. 91 - 92). Таким образом, интертекстуальная связь Блаженна и Фроленко как персонажей, представляющих негативную пародию на бывшего друга Пастернака, усиливается их связью, которую создает роман Диккенса. Блажеин и Фроленко представляют собой двух профанных "двойников" Дарнея, а при соотнесении Дарнея с Юрием Живаго - профанных "двойников" Юрия Живаго.

стр. 133


--------------------------------------------------------------------------------

кроме того, Антипов-Стрельников приходит в Варыкино "перед сумерками, когда было еще светло" (III, 450), и также борется с Юрием Живаго духовно. Мисс Просе хочет удержать мадам Дефарж физически - Ксюша терпеливо перечисляет Галузиной пользовавших ее врачей; Антипов-Стрельников просит Юрия Живаго поговорить, хватает за руки, желая удержать его внимание и мучая невозможностью пойти спать. Мисс Просе, не ожидая того, убивает мадам Дефарж, ударив ее по руке, в которой был пистолет, - Галузина прекращает требовать у Ксюши ответов после того, как та упоминает Кубариху, у которой есть общие черты с Просе (Галузина "понимает" скрытую угрозу, заключенную в имени); Антипов-Стрельников кончает с собой, застрелившись.

Другого рода скрытое соотнесение Юрия Живаго с мисс Просе, обладавшей непрезентабельной внешностью, проявляется в эпизоде, когда Юрий Живаго едет в трамвае и видит идущую параллельно мадемуазель Флери (III, 483 - 485). Параллелизм судеб в "Повести..." многообразен. Это судьба уехавшей семьи Дарнея и судьба мисс Просе, которой вместе с Кранчером предстоит догнать и перегнать уехавших. Это судьба уехавших и идущей к дому мадам Дефарж; уехавшей мисс Просе и оставшейся лежать в доме убитой мадам Дефарж; едущих в экипаже мисс Просе и Кранчера и едущих на телегах на казнь 52 осужденных, среди которых находится Картон; членов семьи Дарнея и осужденных на казнь, в частности Картона, и т. д. Именно на этот параллелизм спроецированы судьбы Юрия Живаго и мадемуазель Флери. Мисс Просе умывалась за мгновение до прихода мадам Дефарж и выходит из дома после схватки с ней с расцарапанным лицом (возможно, мокрым от крови) - у мадемуазель Флери лицо также мокрое, но от пота. Мисс Просе выходит в шляпе с вуалью - мадемуазель Флери также в шляпке, но о вуали не говорится. Героиня Диккенса навсегда оглохла от выстрела, и не слышит грохота шести телег с осужденными58 - героиня Пастернака все видит, слышит, стоит возле остановившегося трамвая, но не узнает Юрия Живаго. Англичанка мисс Просе едет домой из революционного Парижа - "швейцарская подданная" мадемуазель Флери, говорящая по-французски, собирается на родину из революционной Москвы.

Сцена перед казнью, когда Картон и девушка-швея "разговаривают, как если бы они были одни; держатся за руки, смотрят в глаза друг другу и льнут друг к другу сердцами" (с. 447), в "Докторе Живаго" отражена в разговорах Юрия Живаго и Лары после возвращения Юрия Живаго от партизан (особенно конец главы 13 части тринадцатой - III, 397), а также в сцене прощания Лары с Юрием Живаго, лежащим в гробу (III, 493 - 495). Особенно близким к тексту "Повести..." оказывается монолог Лары, произнесенный вскоре после выздоровления вернувшегося из Сибири Юрия Живаго: "Мы с тобой последнее воспоминание обо всем том неисчислимо великом, что натворено на свете за многие тысячи лет между ними и нами, и в память этих исчезнувших чудес мы дышим, и любим, и плачем, и держимся, друг за друга и друг к другу льнем" (III, 397).

Завершающий "Повесть..." монолог Картона, произнесенный им, "если бы он прозревал будущее и записал свои мысли" (с. 449), инверсирован в финальной сцене "Доктора Живаго", когда Гордон и Дудоров сидят над вечернею Москвой и читают стихи доктора. Стиль пересказа событий будущего, которым пользуется Диккенс, сказался в стиле, который Пастернак использовал в части пятнадцатой "Окончание" и особенно в части шестнадцатой "Эпилог".


--------------------------------------------------------------------------------

58 С ними, как уже отмечалось, соотносятся "три телеги клади", которую привезли купцу Любезнову, живущему в нижней части Крестовоздвиженска.

стр. 134