LITERARY.RU → P. Janoušek a kol. Dějiny české literatury 1945-1989 → Версия для печати
Готовая ссылка для списка литературы
О. М. Малевич, P. Janoušek a kol. Dějiny české literatury 1945-1989 // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 19 июля 2022. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1658235229&archive= (дата обращения: 19.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
О. М. Малевич, P. Janoušek a kol. Dějiny české literatury 1945-1989 // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 19 июля 2022. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1658235229&archive= (дата обращения: 19.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
публикация №1658235229, версия для печати
P. Janoušek a kol. Dějiny české literatury 1945-1989
Дата публикации: 19 июля 2022 |
|
P. Janoušek a kol. Dějiny české literatury 1945 - 1989. Praha, 2007 - 2008. D. I. 1945 - 1948. 432 s.; D. II. 1948 - 1958. 552 s.; D. III. 1958 - 1969. 692 s.; D. IV. 1969 - 1989. 980 s.) П. ЯНОУШЕК и др. История чешской литературы 1945 - 1989 годов. Т. I-IV. Так называемая "бархатная революция" в ноябре 1989 г. ознаменовала конец определенного периода в истории чешского общества и чешской литературы. С тех пор прошло 20 лет, в течение которых в Чехии было предпринято несколько попыток осмыслить литературный процесс этого периода в целом (см. [1]). Однако наиболее значительной из них можно считать четырехтомный коллективный труд "История чешской литературы 1945 - 1989 стр. 109 годов", подготовленный Институтом чешской литературы Академии наук Чешской Республики. Хотя среди старшего поколения сотрудников Института чешской литературы было немало сторонников структурализма, учеников Яна Мукаржовского и Феликса Водички, считавших, что история литературы должна заниматься исключительно явлениями эстетического и литературного характера, инициаторы издания исходили из убеждения, что в указанный период литература настолько зависела от тоталитарного режима, что развитие ее нельзя абстрагировать от общественных условий. Тем самым рассматриваемый нами труд по своему типу приблизился к четырехтомной "Истории чешской литературы", подготовленной в том же институте в 1959 - 1969 гг. под редакцией академика Я. Мукаржовского. Первые тома этого издания создавались на марксистской основе, в последнем же, четвертом, возникавшем в канун "пражской весны", но тогда так и не вышедшем из-за ее разгрома, в большей мере сказался структуралистский подход (см. [2]). Связь между двумя изданиями подчеркивает и хронология (труд под редакцией Яна Мукаржовского завершался 1945 г., труд под редакцией нынешнего директора института Павла Яноушека этой датой начинается), и композиция томов (общие вводные разделы, раскрывающие исторические предпосылки литературного развития и характеризующие так называемый литературный быт, и разделы, посвященные отдельным жанрам - поэзии, прозе, драматургии), и, хотя бы отчасти, состав авторов. Однако есть и существенные изменения. Исчезли большие монографические разделы о самых значительных писателях. Прибавились самостоятельные разделы, посвященные размышлениям о литературе, фактографической литературе, популярной литературе, литературе для детей и юношества (такой раздел появился уже в четвертом томе предыдущего издания), литературе в кино, на радио и телевидении. Во втором и последующих томах есть специальные подразделы о литературной жизни и продукции отдельных родов литературы в эмиграции. К сожалению, в последнем издании нет не только хотя бы кратких биографических справок, но даже не указаны даты рождения и смерти писателей. В конце 2 - 4 томов издания под редакцией Я. Мукаржовского публиковался "Список писателей с биографическими и библиографическими данными". Теперь же читатель вынужден обращаться к двухтомному "Словарю чешских писателей с 1945 года" (см. [3]). Два четырехтомных труда Института чешской литературы вполне сопоставимы и по объему: в первом - 2546 страниц, во втором - 2656. Возникает вопрос: правомерен ли такой большой объем второго издания? Ведь в одном случае рассматривается тысячелетняя история национальной литературы, в другом - временной отрезок менее полстолетия. Но в истории Чехии это было время исключительной важности, ибо речь шла об уникальном социальном эксперименте (попытка построения социализма в относительно развитой европейской стране с короткой, но устойчивой демократической традицией). К тому же проблематика этого периода сохраняет жгучую актуальность и в настоящее время. Инициаторы издания прекрасно понимали, что сама история литературы и повествование о ней неизбежно будут различаться. Например, истории литературы рассматриваемого периода, рассказанные приверженцем сталинизма, коммунистом-реформатором и диссидентом или политическим эмигрантом, окажутся очень мало похожими друг на друга. Тем не менее П. Яноушек и его коллеги стремились к максимальной объективности, обращаясь к общенациональному адресату. Однако рассматриваемый труд значительно более политизирован, чем четвертый том "Истории чешской литературы" под редакцией Я. Мукаржовского. В предисловии к изданию мы читаем: "[...] литературу этой эпохи нельзя понять и интерпретировать, не принимая во внимание способы, с помощью которых специфический общественный контекст коммунистической политической системы Чехословакии формировал литературное творчество и литературную жизнь - не зависимо от того, шла ли речь о тех, кто находился в "солнечных лучах" благосклонной власти, или о тех, кто был в оппозиции или изгнании. На практике это означает также необходимость задать себе вопрос о степени участия чешской литературы и отдельных ее ветвей в зарождении, повседневной практике и разложении этой системы" (т. I, s. 15). Критерием оценки становятся не чисто литературные качества того или иного произведения, а то, поддерживало оно или разрушало не столько даже коммунистическую доктрину, сколько вообще веру в возможность и успех целеустремленной стр. 110 деятельности по усовершенствованию человеческого общества. Другим критерием оценки, столь четко не продекламированным, но последовательно проводившимся, было требование обязательной новизны, как содержательной, так и формальной. Правда, представителей католической и вообще религиозно окрашенной литературы этот принцип слишком уж строго не затрагивал. Полемизируя в предисловии к изданию с деконструктивистскими и постмодернистскими представлениями о том, что прошлое есть лишь груда взаимно независимых фактов, что настал конец традиционной историографии и возможна лишь произвольная смена дискурсов, П. Яноушек отстаивает сочетание дедукции и индукции в методологии истории литературы. Но дедуктивный тезис, согласно которому все, что было связано с коммунистическим и вообще социалистическим или даже просто левым движением, фактически подготавливало рождение тоталитарной системы, приходит в противоречие с данными индуктивного исследования, показывающими, что в Чехии был возможен иной, свой собственный, демократический путь развития. Эта неполная адекватность подхода к историческому материалу по-разному проявилась в разных томах анализируемого издания. Первый его том посвящен периоду 1945 - 1948 гг. - от майского пражского восстания до февральского коммунистического переворота. Рассматривая политическую и культурную обстановку этих лет, авторы соответствующего раздела убедительно показывают, что большая часть чешского общества (включая и президента Бенеша, и такого сторонника демократии западного образца, как Фердинанд Пероутка, и принципиального защитника индивидуальной свободы Вацлава Черного) была не удовлетворена социальной структурой межвоенной Чехословакии, поддерживала идеи народной демократии и социализма. И хотя в эти достаточно расплывчатые понятия вкладывался разный смысл, в обществе сохранялись возможности для достижения разумных компромиссов и консенсуса. К руководству культурой были привлечены сами деятели культуры. В области культуры представители всех левых партий выступали в сущности единым фронтом. Никто не покушался на свободу творчества. Народная демократия была демократией ограниченной. В политической жизни не участвовали партии, активно поддерживавшие политику гитлеровской Германии. Были весьма умеренно наказаны (исключением на определенный срок из Синдиката чешских писателей, лишением на определенный срок права занимать выборные должности в этой профессиональной организации или просто вынесением выговора) два десятка литераторов, сотрудничавших с гитлеровским режимом или поддерживавших его идеологию (вплоть до открытого антисемитизма). Уже возникли моменты государственного регулирования, но они в основном были направлены против бульварной литературы и поддерживались объединениями издателей и книготорговцев. В разделах, непосредственно посвященных различным родам (поэзия, проза, драматургия) и жанрам литературы, рассматривается весь спектр существовавших в это время явлений и тенденций. Например, в поэтическом разделе представлены и поэзия жертв войны, и так называемая поэзия баррикад, и лирика христианской ориентации, и "миф обыденной жизни - творческий импульс Группы 42", и новые подобия сюрреализма, и разные направления исканий молодой поэзии. В прозаическом разделе самостоятельные главы отведены и "Репортажу с петлей на шее" Юлиуса Фучика, и творчеству Иржи Мухи, Эгона Гостовского и Иржи Вайля. Ставшие позднее эталонными роман Марии Пуймановой "Игра с огнем" и сборник рассказов Яна Дрды "Немая баррикада" подвергнуты строгому анализу, но полемика прежде всего ведется против глорификации и канонизации этих произведений позднейшей критикой. Сохранили, по мнению авторов тома, художественную ценность и комедия Я. Дрды "Игра с чертом", шедшая и на советской сцене, и ранее замалчиваемая драма Ф. Пероутки "Облако и вальс". В целом же в томе существует явная диспропорция между удельным весом разделов, посвященных главным художественным явлениям этого периода, и разделов, посвященных литературной жизни и фактографической, популярной и детской литературе, а также литературе в масс-медиа. Частично это объясняется характерной для этого времени диспропорцией между литературными установками и литературной борьбой, с одной стороны, и реальной художественной продукцией - с другой, что отмечено и самими авторами тома. Второй том охватывает 1948 - 1958 гг. Для него характерна та же диспропорция, стр. 111 но объясняется она не количеством, а качеством реальной художественной продукции. Издано или поставлено на сцене было много, но очень немногое из написанного или поставленного сохранило свою художественную ценность. 1948 - 1953 гг. - одно из самых драматических в истории Чехии пятилетий. Если проводить параллель с нашей историей, за этот короткий срок в Чехии произошло все то, что у нас в период 1917 - 1922, 1929 - 1933 и 1937 - 1938 гг., т.е. смена общественного строя и связанные с ней репрессии. Надежда на особый путь Чехии к социализму была похоронена. О масштабах событий и числе недовольных можно судить по количеству эмигрантов, которое приводится в рассматриваемом нами издании. В 1948 - 1950 гг. Чехию покинули 60 000 человек, в 1948 - 1968 гг. - свыше 250 000. Возникла литература эмиграции, о которой авторам издания приходится говорить особо. Возникает параллельная культура (андерграунд), о чем также говорится уже в этом томе. Массовые репрессии в стране коснулись и писателей. Среди деятелей культуры прокатилась волна самоубийств. Некоторое смягчение наступает после смерти Сталина и Готвальда. Но последствия XX съезда КПСС сказываются в Чехии с опозданием - в 1957 - 1958 гг., чем и объясняются хронологические рамки тома. Раздел "Поэзия" открывается в этом томе подразделом "Поэзия как выражение официальной идеологии". Но первая же персональная глава называется "Символ отвергнутой поэзии и призыв к сохранению собственного характера: Франтишек Галас". В томе упоминается так называемое завещание Галаса, автором которого скорее всего был Индржих Халупецкий, но ничего не сказано о стихотворении Галаса "Анна Ахматова", написанном еще в 1947 г. в Ленинграде как явный протест против осуждения поэтессы Ждановым. Еще одна персональная глава - "Сейферт и его поэтическое тяготение к интимности". Между ними помещена глава "Путь к компромиссу: Незвал, Библ, Завада". Все это были поэты левой ориентации. Адептами схематичной, упрощенной, декларативной поэзии по преимуществу оказывались наивные и честолюбивые юнцы (к примеру, внук автора "Красных напевов" С. К. Немана - Станислав Нейман). Под непосредственным влиянием современной советской поэзии (Исаковский, Щипачев) начинал свою литературную деятельность Павел Когоут. Таким образом, решающими были не социальные симпатии того или иного автора, а его отношение к принципам демократии и свободы творчества, отрицаемым коммунистической диктатурой. Вместе с тем авторы тома наглядно демонстрируют кризис поэтического творчества, порожденный культом личности Сталина (в Чехии точно так же насаждался культ личности Готвальда) и упрощенным подходом к задачам литературы, а затем пути, по которым шла чешская поэзия, освобождаясь от догматического панциря (уход во внутреннюю эмиграцию- Владимир Голан, в детскую поэзию - Франтишек Грубин, в мир интимных переживаний; возобновление сюрреалистических исканий; воздействие поэтики Группы 42 на поэтов, объединившихся вокруг журнала "Květen" ("Май"). В каждом из последующих разделов тома сначала характеризуется установочный канон эпохи (социалистический реализм, классовость, партийность) и говорится о произведениях, в наибольшей мере ему соответствующих. Таким, например, был роман Вацлава Ржезача "Наступление". Тем не менее авторы раздела о прозе признают профессионализм писателя. В дальнейшем рассказывается о том, как установленный после 1948 г. догматический канон разрушался. В сущности повторяется то, что уже было отмечено критикой "золотых шестидесятых". Разве только вместо романа Яна Отченашека "Гражданин Брих" на первый план выдвигается менее идеологизированный роман прозаика старшего поколения Эдуарда Валенты "Иду за зеленым светом" (в обоих произведениях главный герой - интеллигент, ищущий свое место в жизни). Со знаком плюс оцениваются еще несколько авторов и произведений, которые современной им критикой оценивались со знаком минус (например, первые два романа Адольфа Бранальда "Северный вокзал" и "Санитарный поезд"). Говорится о перемещении внимания писателей к средним и малым прозаическим жанрам, о проникновении в прозу фантазии и лиризма (Людвик Ашкенази). В исторической прозе наиболее высоко оценивается творчество Владимира Неффа (многие его романы были переведены и на русский язык). Специальная глава отведена раскрытию нового взгляда на эпоху войны ("Год рождения двадцать первый" К. Птачника, "Картотека живых" Н. Фрида, рассказы Э. Ф. Буриана). В драматургии наибольшее внимание уделяется П. Когоуту, пьеса которого "Такая любовь" стала культовой во всем стр. 112 социалистическом лагере и даже проникла за его пределы. Новым по сравнению с критикой и литературоведением 1960-х годов является в этом томе разговор о литературе эмиграции: внешней (Ян Чеп, Зденек Немечек, Эгон Гостовский) и внутренней (Иржи Колар, Ян Ганч, Ян Забрана, Эгон Бонди, Богумил Грабал, Йозеф Шкворецкий). Хотят ли того или не хотят авторы издания, подчас в их изложении выходит, что всякое выражение радости, оптимизма, положительного и деятельного отношения к жизни неизбежно ведет к художественному упадку, а скепсис и разочарование, разложение и распад, акцентирование низменного (вплоть до порнографии) и безобразного обеспечивают высокое художественное качество. По этому поводу хочется процитировать слова Вилема Завады, которые приводятся в том же издании: "Художник не приукрашивает и не покрывает позолотой. Не поэтизирует и не идеализирует, но также не очерняет. У великого художника и по его отрицанию можно судить о силе его позитивного мироощущения" (т. III, s. 187). "Золотые шестидесятые" походили в Чехии на "большой взрыв". Это был гигантский выброс накопленной за многие годы творческой энергии цивилизованного народа, созревшего для свободы и желавшего стать свободным. Многовековая мечта о самостоятельном историческом творчестве в этом десятилетии вновь прорвалась наружу и выплеснулась в литературу, как это уже раз было на рубеже 10-х и 20-х годов XX в. Два публичных выступления в концентрированной форме выразили две концепции происходящего. Одну сформулировал ставший впоследствии эмигрантом и великим скептиком Милан Кундера. В статье "Чешский удел" он писал, что, сделав попытку осуществить "социализм без засилия тайной полиции, со свободой письменного и устного слова" и единодушно выступив против иностранного вмешательства в свою судьбу, чешский народ оправдал свое право на самостоятельное бытие и оказался в центре мировой истории. Другую точку зрения высказал ставший впоследствии народным героем и президентом Вацлав Гавел, который в статье "Чешский удел?" утверждал, что в 1968 г. речь шла не о каком-то особом историческом пути чешского народа, а о восстановлении нормального государственного функционирования, и говорил об иллюзорности представления о национальном единстве в обстановке, когда политическое руководство страны постепенно сдает завоеванные ранее позиции. Тут впервые был поставлен вопрос, к чему должно вести дальнейшее развитие - к утверждению новой формы социализма или к простому возврату в прошлое? В томе прослеживаются перипетии идеологической борьбы, которая в конце концов привела к "пражской весне". Авторам тома, посвященного этому десятилетию (1959 - 1969), с трудом удается хотя бы только бегло перечислить и кратко охарактеризовать индивидуальности, составлявшие тогдашний многоголосый хор. Если же говорить о критическом отношении к нему, то оценки тут почти не изменились. Переоценка всех ценностей была произведена чешской критикой уже на протяжении самого этого десятилетия. Собственно единственно приемлемой авторской позицией признается экзистенциалистская. Парадоксальным образом критикуются за несоответствие ей политические антиподы - Ян Отченашек как автор повести "Ромео, Джульетта и тьма" и романа "Хромой Орфей" и Ян Бенеш как автор повести "Второе дыхание", которую англо-американская критика сравнивала с "Одним днем Ивана Денисовича" Солженицына. Последний том издания, посвященный 1969 - 1989 гг., - самый объемистый (978 страниц). В нем кардинально изменено само построение, сам принцип изложения материала. Если ранее главным руслом развития литературы считалось все же то, что происходило в Чехии, а рассказ о внешней и внутренней литературной эмиграции имел подчиненное значение, то теперь каждый раздел, в котором рассматривается развитие того или иного рода литературы, начинается с изложения процессов, проходивших во внешней эмиграции и андерграунде, рассматриваемых как сообщающиеся сосуды. Это вполне оправдано ситуацией, сложившейся после разгрома "пражской весны", похоронившего надежды чехов на собственный исторический выбор. После февральского коммунистического переворота 1948 г. Чехию покинули сотни политиков и журналистов, но очень немногие значительные поэты и прозаики. Теперь во внутреннюю или внешнюю эмиграции ушли писатели, составлявшие костяк чешской литературы 1960-х годов. Литература внешней и внутренней эмиграции впервые предстает перед читателем и в своей организационной структуре, и в многообразии течений и полемичес- стр. 113 ких столкновений, и в своем формальном и содержательном богатстве. Особенно это касается андерграунда. При этом названы десятки имен весьма не равноценного творческого потенциала. Никаких тематико-идеологических критериев в этих подразделах и главах не прослеживается. Другой подход присутствует в подразделе "Поэзия на службе режима". Живой классик Вилем Завада оказался в нем только потому, что вступил в новый Союз чешских писателей. Сами же авторы подраздела убедительно показывают, что творчество маститого поэта не имело ничего общего с установками "нормализаторов". Одиозной тематикой оказывается даже осуждение Пиночета или колониальной войны во Вьетнаме. Бездарность критикуется не потому, что она бездарность, а по тематико-идеологическому принципу. В результате оценка творчества Мирослава Флориана, на мой взгляд, не вполне объективна. И уж вовсе выпал из поля зрения авторов тома погибший в борьбе с фашизмом Индржих Вихра, стихи которого были опубликованы только в 1970-е годы. Преобладание тематического, а не личностного принципа привело к тому, что совсем затерялась "неофициальная" поэзия Вацлава Грабе. В прозе внешней и внутренней эмиграции задавали тон авторы, продолжавшие традиции 1960-х годов, из которых, несомненно, самыми значительными были Милан Кундера и Йозеф Шкворецкий. Ряд молодых прозаиков талантливо дебютировал уже в эмиграции. Именно проза некоторых молодых эмигрантов с позиций последовательного нонконформизма отвергала эстеблишмент как на Востоке, так и на Западе, отвергая деление мира на империи зла и добра. По собственному признанию авторов издания, проза чешского андерграунда небогата. В главе "Общественно-исторический роман как выражение преданности социализму" весьма критически рассматриваются книги издававшихся у нас в 1970 - 1980-е годы Я. Коларовой, К. Мисаржа, З. Плугаржа. В. Адловой. Но при разборе романа Плугаржа "В шесть вечера в "Астории"" наряду с дидактическими моментами отмечается и его привлекательность для читателей. Наибольший интерес представляют главы подраздела "Авторы шестидесятых годов и их компромисс с нормализацией", посвященные творчеству таких талантливых писателей, как Ота Павел, Ладислав Фукс, Владимир Парал и Богумил Грабал. Книги О. Павла стали настоящим открытием для читателей начала 1970-х годов. Никакого компромисса с существующим режимом О. Павел не заключал. Но когда стало ясно, что задуманный им автобиографический роман в новых условиях выйти не может, он издал его "осколки" в виде циклов рассказов, которые тоже не были гарантированы от произвольных изъятий. В. Парал, как показывают авторы раздела, и без изменения общественной ситуации в силу самой логики своего творчества (вслед за "черным" циклом романов задумывался "розовый") вынужден был обратиться к поискам положительных героев. Наиболее мучительным нащупывание нового пути оказалось для Л. Фукса, который после обращения к различным жанрам популярной литературы и двух книг с требуемой режимом тематикой создает монументальный роман о смене эпох "Герцогиня и кухарка". Протеистическая натура Б. Грабала позволяла ему без особого насилия над собой создавать новые варианты своих произведений и даже соединять два произведения в одном по принципу коллажа (книга "Клубы поэзии", в которой нечетные главы воспроизводили текст мемуарной повести "Нежный варвар", а четные - повести "Шумное одиночество"). В изложении авторов тома чешская проза распадается на основные пласты: прозу эмиграции и андеграунда, с одной стороны, и подцензурную прозу- с другой. Как мне кажется, нередко тенденции были общими. К примеру, раскрытие великого в малом и выбор в качестве героя маленького человека, как бы вышедшего из традиции плутовского романа, объединяет самиздатовский роман Я. Путика "Человек с бритвой" и рассказы О. Павла, романы Б. Грабала "Я обслуживал английского короля" и И. Марека "Мой дядюшка Одиссей". Особенностью драматургии данного периода было то, что часто это была драматургия без театра. Пьесы представителей андерграунда и диссидентского движения в лучшем случае ставились на любительской сцене ("Опера нищих" В. Гавела в провинциальном любительском "Театре на сквозняке"), или в квартирных условиях ("квартирный" театр известной актрисы Власты Храмостовой; сам этот театр становится объектом изображения и темой пьесы Когоута "Мария борется с ангелами"). Пьесы драматургов эмиграции или вообще не получали сценического воплощения, или ставились зарубежными теат- стр. 114 рами в переводе на иностранные языки. Самыми успешными на зарубежной сцене драматургами стали П. Когоут и В. Гавел. Большой популярностью на Западе пользовались так называемые ваньковки (главным действующим лицом в них был писатель-диссидент Фердинанд Ванек, в разных ситуациях сталкивающийся с властями предержащими). Помимо Гавела и Когоута, черты которых этот сценический образ в себя вобрал, пьесы с этим действующим лицом написали П. Ландовский и И. Динстбир. Пьесы Й. Тополя ("Прощай, Сократ!", "Переселение душ", "Голоса птиц") долгое время находились под запретом и выходили в самиздате, так же как и пьесы многих других авторов, не покинувших родину, но ставившихся на Западе. В Чехии многие театры, творческие руководители которых были в скрытой оппозиции режиму, предпочитали на сцене по возможности обходиться без слов. "Большую драматургию" в них заменяли ревю и текст-эпилы (один из самых талантливых авторов таких текстов для чтения со сцены Иван Выскочил даже называл свои выступления "Нетеатром"). В этих жанрах завоевали широкую популярность Иржи Сухи (основной автор и художественный руководитель театра "Семафор") и создатели "Театра Ярды Циммермана" (вымышленный персонаж) З. Сверак и Л. Смоляк. Так же как и в предыдущих разделах, авторы официальной сцены делятся в этом томе на три идеологические (или скорее даже политические) категории: сторонники "реального социализма", авторы, пишущие в рамках дозволенного, и авторы, по своей творческой сути оппозиционные. Порой одни и те же авторы оказываются в разных идеологических разрядах. Дело еще осложняется тем, что многие официально признанные драматурги шли на риск и разрешали выступать под своими фамилиями опальным авторам. Советская доперестроечная и перестроечная драматургия способствовала смягчению цензурного климата в Чехии, и некоторые пьесы чешских драматургов в конце 1980-х годов то запрещались, то в конце концов разрешались. Раздел четвертого тома, посвященный драматургии, особенно богат мало известным материалом, написан легким и доступным для читателя языком. Но в нем и более отчетливо, чем в других разделах, проявляется композиционная неупорядоченность: авторы его полностью отказываются от попыток проследить творческий путь того или иного драматурга (редкие исключения - И. Тополь и К. Штейгервальд) и руководствуются исключительно идеологическими, тематическими и жанровыми принципами классификации. Причем зрительский успех, в сущности, не считается показателем художественного качества. В условиях идеологического диктата свыше естественными были попытки уйти от современности в прошлое. Пьесам с исторической или мифологической в широком понимании этого термина тематикой посвящены два подраздела - "Драма исторических аллегорий" и "Другие подобия драмы-модели". Критерии, определяющие этот водораздел, недостаточно четки. Было бы, вероятно, более логичным дать авторские портреты наиболее значительных драматургов - О. Данека, И. Шотолы, И. Боучека, Д. Фишеровой. В результате множественности, разнохарактерности и нечеткости критериев классификации и излишней раздробленности изложения одни и те же авторы многократно попадают то в одну, то в другую рубрику. В целом же индуктивный анализ литературного материала подводит нас к выводу, что не существовало столь уж великого водораздела между официально признаваемой и отвергаемой режимом драматургией. Для всей чешской драматургии этого периода был характерен отход от "картин жизни" к пьесам, представляющим собой литературные модели действительности, и от этической к социально-политической, публицистической критике. В этом разделе вовсе не ставится проблема индивидуального таланта и потому, может быть, теряется главное. Все четыре тома интересно иллюстрированы и снабжены обширной комментированной библиографией. Я не сказал о многих сторонах анализируемого фундаментального издания, которое, на мой взгляд, не лишено недочетов, но представляет собой итог огромного и добросовестного коллективного труда. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Holý J. Česká literatura IV. Od roku 1945 do současnosti (2. Polovina 20. století). Praha, 1996; Machala L., Petrů E. Panorama české literatury. Literární dějiny od počátků do současností. Olomouc, 1994; Kožmín Z., Trávniček J. Na tvrdém loži z psího vína. Česká poezie od 40. Let do současnosti. Brno, 1998. 2. Dějiny české literatury. Praha, 1959 - 1961. D. Mil; Praha, 1995. D. IV. 3. Slovník českých spisovatelů od roku 1945. Praha, 1998. D.1. A-L.; D. 2. M-Ž. Опубликовано 19 июля 2022 года Полная версия публикации №1658235229 → © Literary.RU Главная → P. Janoušek a kol. Dějiny české literatury 1945-1989 При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!
|
|