LITERARY.RU → ПОЛЬСКИЕ ЛИТЕРАТОРЫ ОБ АЛЕКСАНДРЕ I → Версия для печати
Готовая ссылка для списка литературы
Н. М. ФИЛАТОВА, ПОЛЬСКИЕ ЛИТЕРАТОРЫ ОБ АЛЕКСАНДРЕ I // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 18 июля 2022. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1658143028&archive= (дата обращения: 25.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
Н. М. ФИЛАТОВА, ПОЛЬСКИЕ ЛИТЕРАТОРЫ ОБ АЛЕКСАНДРЕ I // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 18 июля 2022. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1658143028&archive= (дата обращения: 25.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
публикация №1658143028, версия для печати
ПОЛЬСКИЕ ЛИТЕРАТОРЫ ОБ АЛЕКСАНДРЕ I
Дата публикации: 18 июля 2022 |
|
Предметом исследования в данной статье является литературный образ знаковой для польской истории фигуры, российского императора и польского конституционного короля - Александра I. Предпринята попытка исследования разных граней образа императора, высвечиваемого разными жанрами литературы. The article analyses different interpretations of the personality of Alexander I - the Russian tsar and Polish constitutional king - in Polish literature. It focuses on the transformations of this historic figure in the context of literary conventionality and in the frame of Polish national and historical consciousness. An attempt is made to consider different components of Alexander I's image in different genres of literature. Ключевые слова: Александр I, историческое сознание, национальное сознание, литературный образ, царь, король, образ России и русских. Предметом исследования в данной статье является литературный образ знаковой для польской истории фигуры, российского императора (1801 - 1825) и польского конституционного короля (1815 - 1825) - Александра I. В центре нашего внимания проблема "история в зеркале культуры", а именно те трансформации, которые образ исторической личности претерпевает в контексте литературных конвенций и художественного сознания, и то, каким он в итоге запечатлевается в памяти культуры. Разные жанры литературы высвечивают различные грани образа императора. Взятые вместе, они дают возможность воссоздать и официозный взгляд на фигуру Александра I - "воскресителя Польши" в современной ему публицистике и панегирической литературе, и особенности личного восприятия монарха польскими современниками, отразившиеся в воспоминаниях, дневниках и трудах историков - свидетелей эпохи, и преломление образа царя в позднейшей польской художественной литературе1. Итак, Александр I. Выдающийся политический деятель своего времени, он представлял собой многогранную личность, являвшуюся современникам - как на политической арене, так и при личном общении - в разных ипостасях. Первый русский царь на польском престоле, взошедший на него как польский король и конституционный монарх. Покровитель и "благодетель" поляков, вопреки явному недовольству русского общества вернувший на карту Европы в 1815 г. государ- Филатова Наталья Маратовна - канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН. 1 Наиболее полный список польской панегирической литературы, обращенной к Александру I, приводит Ежи Лонтка в научно-популярной книге, посвященной фигуре российского императора и польского короля (см. [1]). Кроме этой книги, рассматриваемая нами тема нашла краткое освещение в "Словаре польской литературы XIX в." (статья "Александр I", автор Я. М. Рымкевич) (см. [2]). Образу Александра I в польской мемуарной литературе посвятила несколько страниц А. Невяра [3]. стр. 3 ство под названием "Королевство Польское". Неограниченный самодержавный император огромной Российской империи, обращавшийся к полякам в Сейме с призывом дать пример претворения в жизнь самой либеральной в Европе конституции его российским подданным и самой Европе. Глава Русской православной церкви, испытывавший особые симпатии к католицизму. Самодержец Всея Руси, чье правление вошло в историю благодаря либеральным начинаниям первой половины его царствования. Победитель Наполеона, названный "ангелом мира" и приветствуемый во многих европейских столицах, кумир салонов и великосветских дам. Тот, при ком расцвели и были запрещены тайные общества, создатель призванного противостоять революционным движениям в Европе Священного союза монархов. Герой до сих пор живой легенды об удалившемся от мирских забот старце Федоре Кузьмиче. Каким же видели (или хотели видеть) Александра I поляки? Первый объект нашего исследования - польская панегирическая литература, прижизненная и посмертная. Она восходит к началу правления Александра I - к 1801 - 1806 гг., когда в связи с покровительством русским императором польскому просвещению и воссозданием им Виленского университета в 1803 г. на польских землях (в первую очередь, находившихся в составе Российской империи) набрало силу движение, ориентированное на него. К Александру I были обращены взоры выдающихся польских ученых - Я. Снядецкого, Т. Чацкого. Тогда Александру I (по случаю его дней рождения, годовщин вступления на престол) польские педагоги посвящали свои речи, сопровождали упоминанием о монархе выступления перед учениками. В этих текстах Александр I выступает прежде всего как меценат науки и просвещения. Так, Филип Голаньский в речи, посвященной дню рождения Александра I и произнесенной по случаю вручения наград лучшим студентам Виленского университета в 1803 г., прославляет "отрадную и прекрасную эпоху Александра, которому столь великая часть мира обязана приумножением и созданием источников просвещения и счастья" [4. S. 22]. Виленскую Академию, удостоившуюся Высочайшего покровительства, Голаньский сравнивает с афинскими сооружениями Перикла, инициировавшего постройку Парфенона, Пропилеев и Одеона. Можно прочесть в этом отголоски польской концепции союза с Россией, в котором Россия должна была сыграть роль Рима, а Польша - роль хранительницы античной культуры Греции. Такие сравнения были популярны в первые годы XIX в. В 1805 г. Г. Коллонтай, восхваляя Александра I за поддержку науки и образования на бывших польских землях, писал: "Афины не снискали столь почетной оценки от своих завоевателей: римляне не были справедливы по отношению к грекам" [5. S. 265]. В 1807 г. Анджей Левицкий в речи, посвященной годовщине коронации Александра I и произнесенной в честь начала учебного года в Виленской гимназии, утверждал: "Среди неисчислимых деяний его гения и великодушия одно из прекраснейших - это дело просвещения [...] Он видит себя и свой народ в бесчисленной череде веков и среди бесчисленных грядущих поколений и считает своей обязанностью основать их счастье на распространении и развитии просвещения" [6. S. 3]. В 1811 г. Ян Снядецкий, открывая учебный год в Виленском университете и также посвятив свою речь годовщине коронации монарха, представлял Александра I как покровителя учащейся молодежи, жреца храма науки: "Науки окружали Его Величество на рассвете, и они стали одновременно его любимым занятием [...] Все будут почитать, прославлять век Александра 1 и называть его веком основательного просвещения и хорошего воспитания молодежи" [7. S. 2, 18]. Расцвет польских панегириков Александру I приходится на 1814 - 1815 гг. и первое время после образования Королевства Польского под его скипетром. К ним стр. 4 можно причислить многочисленные речи государственных деятелей, ученых мужей, проповеди иерархов католической церкви и других представителей польского общества. Например, проповедь А. Пражмовского по случаю провозглашения Королевства Польского и принесения присяги императору Александру I в 1815 г., проповедь "Об обязанностях по отношению к Александру I, императору всероссийскому, королю польскому" ксендза Ясиньского и т.д. [8 - 11]2. В 1818 г. была даже напечатана брошюра "Его Величеству Александру I, императору Всея Руси, королю польскому, любимому отцу народа глухонемые варшавского института" [14]. В написанной в 1814 г. оде О. Копчиньского "Ad Alexandrum Rossiarum Imperatorem, Poloniaeque Regem, terras suas invisentem" поэт восхвалял "благословенную десницу Александра I": (Перевод на польский язык Ю. Д. Минасовича) [5. S. 226]. Часть Швеции и Лехии, соединившись с государством, Чувствует отцовскую опеку Александра. Пускай и остальная часть славянская прибудет, Дух Александра воцарится всюду3. Прославляли Александра I в стихах как записной сочинитель од Марцин Мольский, так и более серьезные поэты. Мольский - в соответствии с официальной риторикой - писал об объединении благодаря Александру I двух братских народов: История гласит, что встарь Хотел сидеть на нашем троне русский царь [...] Но кое-кто не мог с тем согласиться, Двуглавому орлу мешая с Белым слиться. Залогом нынешнего единенья Величье Александра, общие стремленья [...] В нем Избавителя и Властелина чтит народ! И рыцарская армия его - отменные солдаты Не угрожает польскому родному брату. На балах и концертах, устраиваемых в честь прибытия в столицу нового польского короля, звучали специально сочиненные по этому случаю музыкальные и поэтические сочинения. Одним из них был знаменитый в то время полонез, написанный Каролем Курпиньским по заказу Сейма, Сената и Государственного 2 Речи польских ученых, обращенных к Александру I, публиковались также в изданиях "Gazeta Krakowska" [12. 1814. 28 IX] и "Gazeta Korespondenta Warszawskiego i Zagranicznego" [13. 1815. N 99]. 3 На латинском языке ода О. Копчиньского была опубликована в Варшаве в 1816 г., польский же перевод публиковался в [13. 1816. N 81] (см. также [16]). стр. 5 Совета на текст Людвика Осиньского и Францишека Гжималы. Он начинался со слов: Славен будь, король польских земель, Здесь ты - отец среди своих детей. Ты даровал нам жизнь, законы. За это вечные тебе поклоны! Курпиньский написал в 1814 - 1826 гг. более десятка произведений (гимны, полонезы) в честь Александра I, которые исполнялись во время пребывания императора в Варшаве. Уже в 1814 г. появился его "Гимн в честь Александра, императора российского", о котором сам композитор писал как о польской национальной песне. Хорошо известно, что сочиненная в 1816 г. Алоизы Фелиньским песня ("Боже, Ты, который Польшу..."), которая впоследствии стала восприниматься как национальный гимн, задумывалась как гимн королевский и была посвящена Александру I. В первоначальной версии текста, опубликованной 20 июля 1816 г. в "Gazeta Warszawska", монарх прославлялся как "Ангел мира", объединивший под своим скипетром "славные битвами друг с другом два братских народа" [18. 1816. 20 VII]. После восстания 1830 - 1831 гг. эти строфы были изменены. Воздавало почести Александру I и польское масонство. Когда он первый раз въехал в Варшаву в качестве польского короля, Великий Восток Польши, представляющий различные польские масонские ложи, украсил свое здание буквой "А", под которой можно было прочитать: "Recepto Caesare felices" (осчастливленные прибытием императора). Масоны пели в честь императора гимны, которые в 1817 г. были опубликованы особым изданием и разосланы во все ложи [19]. Вот пример такого гимна: О, Александр наш, всеми любим, Сердце и жизнь тебе отдадим. Прими эту нашу дань! Владыкою нашим стань, Сегодня все масоны бьют тебе поклоны [...] Слез радостных не счесть, Ты вернул нам отчизну и честь. Сплотитесь, масоны, пусть каждый Не раз и не два, а многажды На короля свой взор устремит И небо поблагодарит. стр. 6 Культ Александра I был жив в польских ложах вплоть до их закрытия в 1821 - 1822 гг. Нередко их украшением служили его бюст или портрет. Содержание всех панегириков новому польскому королю сводилось примерно к одному и тому же. Александр I прославлялся в них как "Ангел мира", положивший конец череде войн, как победитель, чуждый мести, благосклонный к побежденному народу, милостивый и великодушный к нему, как благодетель поляков, покровитель всего польского и как объединитель братских славянских народов (русского и польского). Последнее, правда, звучало в основном в официозных текстах. Так, А. Пражмовский славил Александра I как "монарха, который дышит великодушием, душу которого не затронуло чувство мести, который сумел оценить энтузиазм народа, пусть и направленный против себя", который, "едва переступив границы польской земли, превратился в заботливого опекуна польской нации" [8. S. 3 - 4]. Особо подчеркивалась вписанность нового монарха в польскую историю, его преемственность с польскими королевскими династиями, героической традицией польских королей. Эта идея - рассмотреть Александра I в отрыве от России, стремление перенести его на польскую почву была чрезвычайно важна для исторического сознания поляков. К Александру I как к императору России апеллировали лишь в официальных текстах, ради соблюдения политического этикета. Правда, кроме опубликованных "официальных" литературных откликов на образование Королевства Польского, были и иные, известные тогда лишь в рукописном варианте. В них также встречались строки, приветствующие властителя, "что положил конец братоубийству и сделал так, что два воинственных народа, соединенные узами согласия, дружески подали друг другу руки" (А. Плихта "Ода в честь мира в 1815 г.") [21. S. 272 - 274]. Однако характерно, что, прославляя Александра I, авторы не публиковавшихся тогда стихов явно воспринимали фигуру монарха в отрыве от России. Так, автор стихотворения "Сон поляка во время сейма 1818 г. в Варшаве" призывал Александра I продолжить традиции Ягеллонов, вооружиться мужеством Яна Собеского и стать подлинным отцом польскому народу. Одновременно он стремился отделить монарха от его русских подданных. Апеллируя к важной для польского национального сознания идее незапятнанности польской истории кровью своих королей, он предлагал Александру I превратиться в "своего" короля, слиться с национальной традицией. Поляки вернее и надежнее, уверял он монарха устами "польского старца". Напротив, в "русской столице" император должен постоянно опасаться предательства и бояться за свою жизнь. Впрочем, мечтал об ополячивании Александра I лирический герой стихотворения лишь во сне. Наяву будущее соединенной с Россией Польши казалось ему туманным - пробудившись, он "не знает, что случилось потом с Александром и Варшавой" [21. S. 278 - 279]. Второй всплеск панегириков Александру I - это 1826 год. На смерть монарха -он умер 19 ноября (1 декабря) 1825 г., но в Королевстве Польском официальное сообщение об этом появилось в газетах лишь 3 января 1826 г. по григорианскому календарю - и по поводу символической траурной процессии, имевшей место в Варшаве в апреле 1826 г. (см. [22]), было написано и напечатано множество стихов - элегий, плачей, а также произнесено много речей и проповедей (см., например, [23 - 30]). Большинство стихов, по преимуществу весьма слабых, посвящено воскресителю Польши, покровителю поляков, возложившего на себя "корону Зыгмунтов", а также привязанности поляков к своим королям. Общая черта этих произведений - обращение к наследникам Александра I, великим князьям Романовым, с надеждой на продолжение политики их предшественника. Одно из стихотворений даже обращено через голову Николая I к его стр. 7 сыну, будущему Александру II, в то время маленькому мальчику. Доходило до верноподданнических строк, которые сегодня, зная о последовавших в 1830 - 1831 гг. событиях и будущему отношению поляков к России, трудно читать без иронии. Например, Ф. Яскульский пишет о братьях Александра I: В их жилах рыцарская кровь течет, Поляк под их эгидою не пропадет. Бог одного из них на польский трон определил, На счастье нам надежду подарил. С. Братковский же уверяет, что польский народ и после смерти Александра I Наследники Пястов и Ягеллонов, Творцов свободных законов, Романовых будут вечно ценить, Помнить, любить и чтить. Но тогда, в эпоху, когда будущее Королевства Польского оставалось неясным, все это читалось польскими современниками по-другому. Пожалуй, наиболее ярко и образно выразил прижизненное восприятие фигуры Александра I его польскими современниками поэт и архиепископ Я. П. Воронин. Примас Королевства Польского, проповедовавший в эпоху конституционного Королевства Польского славянофильские идеи, в проповеди по случаю траурной церемонии в Варшаве утверждал, что Александр I поляков "как родных деток привлек к своему сердцу", поскольку "расщепленная ветвь должна прилепиться к своей основе, чтобы из одного корня черпать жизнь и славу". Воронин восклицал: "О братья! Уже одно то, что сегодня мы оплакиваем своего короля, доказывает всему миру, что мы живы, что мы умеем и любить своих королей, и сожалеть о них, что цепь наших Мечиславов и Болеславов, на время разорванная, вновь склеена, что нам и нашим новым поколениям вновь разрешено называться именем отцов" [33. S. 69]. Эта речь Воронина была переведена на русский язык и опубликована в "Вестнике Европы". В 1826 - 1830 гг. это издание несколько раз печатало материалы, отражавшие официальную реакцию поляков на смерть Александра I - их царственного благодетеля [34 - 35]. Особняком стоит одно интересное литературное произведение, датированное 1 января 1826 г. Это раннее литературное упражнение юного Зыгмунта Красиньского (автору не исполнилось тогда 14 лет), первоначально не предназначавшееся для печати, "Беседа Наполеона с Александром I на Елисейских полях" (т.е. в Элизиуме, где, согласно древнегреческой мифологии, собираются души праведников) [36]. Оно написано по образцу классицистических "Диалогов мертвых" Фенелона, Фонтенеля и И. Красицкого. Только, в отличие от произведений этих авторов, главными героями избраны недавно умершие политические фигуры. Александр, подводящий итоги своей жизни и правления, представлен здесь как идеальный властитель, защитник свободы и покровитель народов Польши и Греции. Точнее, воплощением благородства и рыцарства являются оба героя - и Наполеон, и Александр I, которые стремятся превзойти друг друга во взаимных похвалах. Российский император сожалеет, что не выполнил до конца свою миссию стр. 8 освобождения Греции. Наполеон утешает своего бывшего противника уверением, что тот прославится у потомков воссозданием Польши, и интересуется будущей судьбой поляков, утверждая, что теперь, после смерти Александра I, поляки "пожалеют о нем, и прольют о нем слезы, тем более, что они не уверены в будущем". Александр I туманно отвечает, что желает полякам "счастья и свободы, которую хотел бы им дать". Ежи Фецько, рассматривавший это произведение в контексте проблемы "Красиньский и Россия", писал о неудачном выборе Александра I как аллегорического символа свободы, героизма и рыцарства [37. S. 178 - 184]. На наш же взгляд, этот выбор в тот момент отражал отношение к императору большой части польского общества. Иной образ Александра стал плодом литературы, созданной после событий 1830 - 1831 гг., в корне поменявших отношение к России и фигуре российского царя. Посвященные истории конституционного Королевства Польского произведения историков-романтиков М. Мохнацкого, К. Хоффмана, С. Бажиковского, очевидцев эпохи, в сущности близкие к мемуарной литературе, создавались после национально-освободительного восстания 1830 - 1831 гг. и его поражения. Для них характерен взгляд на предшествующий период истории сквозь призму этих событий. Они стремятся увидеть в эпохе Александра I предысторию восстания и не жалеют черных красок для истории конституционного Королевства. Однако и на этом фоне характеристики некогда любимого поляками монарха отличаются амбивалентностью. Наиболее крайнего взгляда придерживается лишь Мауриций Мохнацкий, прямолинейный в своих оценках. В политике Александра I он усматривает изначальный целенаправленный обман поляков - ибо еще в Тильзите российский император убеждал Наполеона не оставлять на карте слова "Польша". По мнению Мохнацкого, Александр I никогда не был по-настоящему либеральным, он лишь какое-то время "играл в Королевстве Польском довольно забавную роль либерального царя", однако очень недолго, лишь до тех пор пока международная ситуация не послужила предлогом для "снятия этой маски" и вступления на антиконституционный путь [38. S. 157]. Для других историков - свидетелей эпохи Александр I - это фигура, полная загадок и противоречий: противоречий между деспотизмом и либерализмом, между русскими, а порой даже и греческими, византийскими чертами и европейскостью, наконец, между Россией и Польшей, православием и католицизмом. Станислав Бажиковский, например, признает, что "Александр I - это звезда, опередившая и времена, и место" [39. S. 202]. Полагая, что польский вопрос являлся осью жизни монарха, он утверждает: "Польша ему многим обязана. Поляк должен с уважением вспоминать его имя, этого требует справедливость. Со смертью Александра для Польши кончаются дни надежды и преуспеяния, наступают времена боли, катастроф и траура" [39. S. 153]. И историки-романтики, и мемуаристы по-прежнему стремятся отделить монарха от России, вписать его фигуру в историю Европы, увидеть в нем просвещенного европейца и в то же время показать несовместимость его либеральных убеждений с "русскими представлениями". Так, Кароль Хоффман пишет, что "жизнь, характер и дела Александра принадлежат скорее истории Европы, нежели истории России. При дворе, наиболее самовластном в Европе, он получил тщательное нравственное и либеральное воспитание [...] Его искренним желанием было вернуть бытие несправедливо обиженному народу, смыть позор, который запятнал трон России" [40. S. 79 - 80]. Но исполнению желаний царя помешало то, что, согласно Хоффману, "Александр знал либеральные институты лишь по названию, но не по содержанию, любил их ради моды, а не за действительные преимущества. Разве могли быть знакомы северному деспоту конституционные понятия, которые познаются лишь с опытом? [...] Когда он убедился, что, желая быть Александром стр. 9 Польским, нельзя быть Александром Русским, он начал вбивать нам (полякам. - Н. Ф.) в голову собственную конституционную теорию" [40. S. 84 - 85]. Видный государственный деятель и поэт Каэтан Козьмян стремится подчеркнуть, что в "Королевстве Польском Александр отделял себя от Российской империи и хотел, чтобы его в Польше воспринимали лишь как польского короля" [41. S. 70]. Для мемуариста также важно, что "многое позволяло предположить, что в душе он (Александр I. - Н. Ф.) был католиком" [41. S. 83]. В то же время К. Козьмян считает, что "среди поляков мало тех, кто мог бы непредвзято судить об этом императоре [...] Чтобы быть хорошим и беспристрастным судьей императора Александра, надо сойти с польской и национальной точки зрения и перейти на точку зрения космополитическую, что для поляков является самым трудным" [41. S. 53 - 54] Оценки личности Александра I авторами воспоминаний, безусловно, разнятся, представляя широкую палитру - от полной апологии в мемуарах государственных деятелей консервативного направления до резкого обличения революционером В. Лукасиньским, писавшим прямо, что Александр был "настоящим русским царем", еще худшим деспотом, чем великий князь Константин, ибо был лицемерен, "носил маску мягкости и доброты, хотел походить на великодушного римского императора Тита, но часто забывался и показывал зубы и когти" [42. S. 89, 98]. Лукасиньский утверждает, что императора в Польше звали не иначе как "московский царь" [42. S. 42]. Последний, по словам радикального патриотического деятеля, не понимал, что делает, и даже, чего хочет, и не умел привязать к себе ни массы, ни отдельных лиц. Неудачу польской политики Александра I Лукасиньский объясняет историческими различиями между Россией и Польшей и разным отношениям в этих странах к фигуре монарха. По его убеждению, "поляки отвыкли и утратили желание и инстинкт повиновения какой бы то ни было династии. Претендовать, чтобы новый монарх, например Александр I, приобрел в Польше такой же авторитет, как в России, значит требовать неисполнимого". Если в России монарх рассматривается как помазанник Божий и безусловное послушание ему, не принимая во внимание, каков он, есть обязанность каждого подданного, то в Польше, свободно избранный или же пришедший к власти путем силы, он может рассчитывать лишь на условный авторитет и послушание. Александр же не сумел заслужить привязанности поляков из-за своего пренебрежительного отношения к конституции, которую его приспешники сделали мертвой буквой [42. S. 99 - 100]. Благосклоннее всего к Александру I польские дамы. По словам Клеменса Колачковского, двоюродного брата Иоанны Грудзиньской, морганатической супруги великого князя Константина Павловича, "никто не был более почтительным к женщинам и более привлекательным в их глазах, поэтому прекрасная половина человечества везде была на его стороне" [43. S. 21]. Польские женщины сохранили об Александре I впечатление как о великосветском человеке с безукоризненными манерами, рыцарственно-благородном, аристократически простым и доступном, не имеющем ничего общего с "северным дикарем", как шутливо называл себя сам император, общаясь с европейцами. В подобном ключе вспоминают о нем А. Потоцкая, В. Фишерова, С. Шуазель-Гуфье, уроженка Литвы, пользовавшаяся вниманием и личным покровительством Александра I. Последняя, восхищаясь личностью Александра, сравнивает его с Наполеоном, недостаточно любезным, по ее мнению, по отношению к польским дамам. Шуазель-Гуфье замечает, что ей до последней степени не нравились военные приемы французского императора, "особенно по сравнению с приветливостью, с изысканной вежливостью императора Александра и его свиты" [44. С. 280]. Сравнение двух монархов побуждает ее к далеко идущим выводам - побывав в 1818 г. во Франции, она записывает: "Я невольно сравнивала тот холодный эгоизм, тот тон ледяного равно- стр. 10 душия, который, в общем, господствует в парижском обществе, искусственные потребности, вызванные пустотой, ненасытную алчность, пестроту политических взглядов, размеренный придворный этикет. Я невольно сравнивала все это с ласковой рыцарской приветливостью, столь свойственной русским и полякам" [44. С. 348]. Отзывы Шуазель-Гуфье о Александре I всегда восторженны: она пишет о "мудрости, которую он проявил в течение всего своего славного царствования", о том, что его "восшествие на престол ознаменовалось актами справедливости и благотворительности" и что "ему-то, главным образом, русская армия обязана той прекрасной военной выправкой, тем совершенством дисциплины, которые справедливо вызвали восхищение всей Европы и доставили ей те победы, которыми она теперь может по праву гордиться". И конечно же, она не оставляет без внимания его успехи у польских дам, полагая, что восторженное отношение к личности Александра I распространяется на все польское высшее общество: "[...] безграничная галантность государя не поддается описанию. Никто в такой степени не обладал искусством придать грациозный оборот самым обыкновенным выражениям и удивительным тактом, проистекавшим не только от находчивости, но и от редкой сердечной доброты [...] Мы проводили государя до кареты, и тетушка повторяла в то время, как он садился в карету: "Как прекрасен, как восхитителен, несравненен!" [...] Отношение Александра ко всем просьбам, с которыми к нему обращались, было в высшей степени ободрительное. Даже отказывая в просьбах, он был так приветлив, выказывал столько участия и чувствительности, что, казалось, отказ огорчал более его, чем то лицо, которое обращалось к нему с просьбой", и т.п. [44. С. 251, 274, 342, 346]. Ей вторит Виридианна Фишерова: "Император Александр и в своей стране (характерно, что автор имеет в виду Королевство Польское. - Н. Ф.) таков, какому удивлялись в Париже. Он всегда любезен, не уклоняется от приглашений частных лиц и старается при этом, чтобы в нем видели не монарха, а благовоспитанного светского человека. Говорит столько комплиментов, что их невозможно запомнить. Я даже заметила, что, когда он находится в Варшаве, барометр веселья идет вверх [...] после его отъезда все возвращается к обычной апатии и принужденности" [45. S. 401]. Менее восторженна Анна Потоцкая, которая заявляет, что Александра I "приняли с почтительной и спокойной приветливостью, не имевшей ничего общего с энтузиазмом, который возбуждал Наполеон". Однако и она отмечает, что в 1815г. "Александр вступил в Варшаву в двойном ореоле - великодушного миротворца и милостивого воссоздателя Польши. Самоуверенность, которая дается только счастьем, и грация манер увеличивали еще более обаяние императора [...] Император приехал со своим штабом польских генералов, в польском мундире и совсем без орденов, только в одной ленте Белого Орла, как бы заставляя этим забыть, что он царствовал и над другими народами, и желая возбудить в нас любовь и доверие к себе. Его обворожительные манеры, мягкое и приветливое выражение лица произвели на всех неизгладимое впечатление, и, будем откровенны, легкость, с которой мы, поляки, поддались очарованию, довершила остальное. Я думаю, что в тот день Александр, увлеченный силой произведенного им впечатления, сам искренне мечтал о свободной и независимой Польше, в которой он нашел верных подданных" [46. С. 247 - 248]. По словам Потоцкой, встречая нового польского короля в Варшаве после Венского конгресса, польские дамы сначала намеревались приветствовать его в виде славянских богинь с хлебом и солью в знак мира и союза двух северных народов. Знаменательно, что княгиня Радзивилл, для которой император был "посланником Бога" и "ангелом-рыцарем", посвятила ему "L'histoire de ma vie" ("История моей жизни") (см. [47. S. 200]). Несомненный успех российского императора и польского короля у женской части польского высшего общества оспаривает лишь В. Лукасиньский. Он утвер- стр. 11 ждает, что после образования Королевства Польского среди общего хора похвал можно было услышать и шепот недовольства. Многим не понравилась личность императора, "под этой смеющейся маской увидели хитрость и имитацию, а в глазах - что-то неуверенное и безумное, даже женщины, чьи умы были давно подготовлены многочисленными комплиментами, нашли его малосимпатичным, принужденным и искусственным (artificiel). Таково было мнение об Александре, когда он уезжал из Варшавы..." [42. S. 37]. Безусловно, не все могли быть в восхищении от императора, но в целом слова Лукасиньского, из-за радикальности его политических взглядов и печальной судьбы (воспоминания писались много лет спустя после описываемых событий, во время заключения), резко выпадают из общей картины. В целом же в польских воспоминаниях представителей светского общества об Александре I преобладают мотивы двойственности, загадочности, неразгаданности, противоречивости, связанной с принадлежностью к России и Европе одновременно. Вот что пишет Антоний Островский: "Не только поляки не могли справиться с тем, чтобы расшифровать характер Александра: даже после смерти осталось великой загадкой, чем он был на самом деле, когда ангелы, а когда демоны руководили его умом. Но верно то, что никто с большей видимостью правды не говорил неправды [...] столь же непостоянным был Александр в своих социально-политических принципах, в нем всегда шла игра сентиментального воображения, неисполнимого желания быть одновременно справедливым деспотом и самым либеральным человеком. То в нем брал верх абсолютизм, то демократичность, такая внутренняя борьба была причиной разных несоответствий [...] противоречия одних действий другим [...] непрестанной борьбы чистой правды с настоящим обманом, почти невинной простоты с самой ловкой хитростью" [48. S. 567]. А Клеменс Колачковский таким образом характеризует императора: "Кто только первый раз имел возможность его близко видеть, сначала был покорен его прекрасным, серьезным и одновременно кротким обликом и с трудом избегал очарования, которое император сначала распространял на каждого. Однако присмотревшись ближе к выражению его лица, можно было заметить что-то неискреннее в глазах, что-то холодное в улыбке. Никто из монархов лучше не играл своей роли [...] Он так хорошо собой владел, что никто из окружающих не мог похвастаться, что проник в его мысли" [43. S. 21 - 22]. Польские мемуары отразили и постепенную перемену отношения к новому королю в польском обществе. Отказ от либерального курса, политическая ситуация в Королевстве Польском, которая после 1820 г. оставляла желать лучшего, репрессии в Виленском учебном округе - все это не могло не сказаться на образе монарха в польском сознании. Мотив разочарования выразил, в частности, Игнаций Прондзыньский, писавший: "Когда император Александр искушал нас лучшим будущим, когда он дал нам законы и воскресил надежду на воссоединение широчайших владений наших предков под одним скипетром и с одними и теми же свободами, Польша к нему прильнула, но скоро испугалась жестокой ошибки. Тут же рядом с книгой законов, которой он присягал, поднялась железная рука, которая их нарушала. Мимо его ушей шли просьбы народа, ничего не значила порядочность, подлость вышла на почетное место. Александр умер, утратив сначала ту славу, которую приобрел в народе [...] однако смерть его вызвала более печали и беспокойства в Польше, чем в России, из-за обоснованных опасений перед наследником" [49. S. 4]. Известно, например, что, когда в 1830 г. шел сбор средств по подписке на памятник покойному императору, некоторые польские воинские подразделения внесли столь ничтожные суммы, что командование вернуло им подписные листы [50. S. 67]. Однако высший свет в меньшей степени был затронут этой переменой. Сын Каэтана Козьмяна Анджей Козьмян вспоминал о некоем стр. 12 Иоахиме Овидзком, авторе заранее заготовленной на смерть Александра I речи, который читал ее в обществе, заливаясь слезами [51. S. 343]. В мемуарах отмечены и браслеты с надписью по-французски "Наш Ангел на небесах", в знак траура надетые великосветскими дамами после смерти императора. Образ Александра I, созданный пером представителей образованной части польского общества, все же в целом положителен. Такова была благодарность за воссоздание польской государственности и полонофильство. Как же эта сложная и противоречивая фигура отразилась в польской художественной литературе? Следует констатировать, что Александр I - один из вершителей исторических судеб Польши - так и не стал героем ни одного значительного произведения польской литературы. В романтической литературе, которая сыграла ключевую роль в формировании польского исторического сознания, образ Александра I был поглощен собирательным образом царя-деспота, с которым ассоциировался прежде всего его преемник Николай I. Этот образ создан А. Мицкевичем, Ю. Словацким, С. Гарчиньским, поэтами Ноябрьского восстания 1830 - 1831 гг., которые не называют царя по имени, ибо для них символична не конкретная личность, а само это слово, воплощающее деспота. Исследователи обращают внимание на то, что царь в "Отрывке" III части "Дзядов" А. Мицкевича вобрал в себя черты и Александра I, и Николая 1 [52. S. 141; 53. S. 100]. Смотр войска на Марсовом поле мог проводить только Николай I (в конце царствования Александра I такие смотры не проводились), в то время как Олешкевич явно обращается к старшему из братьев Романовых, говоря, что тот некогда "был чужд и злобе и гордыне, Но низко пал, тиранство возлюбя" [54. С. 284]. Поэта явно не интересовали российские монархи как исторические личности. Царь в "Отрывке" - это обобщенный образ, который призван воплотить особый тип человека, располагающего неограниченной властью. Правда, в "Лекциях о славянских литературах" Мицкевич признает за Александром I славянские черты, якобы выделяющие его из всех Романовых: "Он имел высокую и стройную фигуру славянина, славянское лицо, это единственный русский царь с голубыми глазами" [55. S. 308], в то время как Петр I, по его словам, имел "угрюмое выражение лица, особенно взгляд, глаза серые, налитые кровью, характерные для рода Бурчукинов, правящего у монголов, указывают [...] на великоросса с монгольской примесью" [55. S. 95 - 96]. Александр I лишь эпизодически появляется в некоторых польских исторических романах - таких, как роман Яна Чиньского "Цесаревич Константин и Иоанна Грудзиньская, или Польские якобинцы" (1833), в котором его образ достаточно бледен. Образ Александра I в этом романе служит в основном тому, чтобы показать читателю определенный тип тирана - тирана скрытого, не столь явно проявляющего свои деспотические черты по сравнению с жестокими Николаем I и великим князем Константином Павловичем. Выведен Александр I, в частности, в романе Вацлава Гонсеровского "Княгиня Лович" (1908). В нем образ императора очень схематичен. На страницах романа он не появляется, его присутствие, беседы с супругой великого князя Константина, Иоанной Грудзиньской, получившей титул княгини Лович, остаются за кадром. Общая характеристика, данная российскому императору Гонсеровским, сводится к повторению общеизвестных вещей. Писатель как бы не решается представить законченный художественный и исторический образ, подойти к нему вплотную и дать оценку. С одной стороны, он далек от создания образа деспота (эта роль отводится целиком великому князю Константину) или сознательного обманщика поляков и признает роль российского монарха как воссоздателя Польши, с другой - описание добродетелей Александра I не лишено иронии. Например, автор пишет: "Александр, когда кого-то наказывал, приговаривал к палкам или каторге, всегда вздыхал, всегда бывал опечален, что, впрочем, не способствовало тому, стр. 13 чтобы он пожелал совсем отказаться от этих вздохов и расстройств" [56. S. 71]. С иронией описано экзальтированное поведение великосветских дам, надевших траурные браслеты в знак кончины императора, с иронией употребляется писателем повсеместное наименование победителя Наполеона "Ангелом мира". Единственная тема, которая интересует автора в связи с образом этой исторической фигуры, остающейся в его глазах загадочной, это Александр I и католицизм. Таким образом, меняющийся образ Александра I отразил, с одной стороны, изменившееся со временем отношение к нему польского общества, а с другой - разную риторику жанров. Можно констатировать, что черты этого образа в XIX в. определялись особенностями польского национального и исторического сознания, важной для него антитезой "царь" - "король", противопоставляющей "чужую" самодержавную власть традиции польских королевских династий. Немаловажную роль сыграл специфический для польского исторического сознания образ России и русских, что заставляло либо противопоставлять Александра I России, либо сливать его с ней. Однако очевидно, что художественные трансформации образа Александра I то, каким образом он запечатлен в польском художественном сознании, - послужили не обогащению образа этой выдающейся исторической личности, а его обеднению. Историческое сознание обнаружило тенденцию к схематизации и упрощению. В подобном ключе следует рассматривать и польскую художественную литературу и историческую беллетристику XX в., в целом индифферентно относящуюся к фигуре Александра I. Равнодушен к этой исторической личности Марьян Брандыс. В его исторической пятилогии "Конец эпохи кавалеристов" (1972 - 1979) [57], посвященной судьбам героев наполеоновского времени, Александр I упоминается лишь мимоходом, как одна из фигур, составляющих фон жизни и деятельности поляков. Отношение автора к русскому царю на польском престоле проявляется лишь постоянно повторяемым закавыченным сочетанием "император и король" (так официально именовали российских монархов Александра I и Николая I в Королевстве Польском), что, видимо, должно свидетельствовать об ироническом отношении автора к сочетанию этих двух ипостасей. Умолчание, подобное нарочитому замалчиванию присутствия России и русских в жизни поляков в художественной литературе второй половины XIX в., тоже является характерной чертой продемонстрированного автором исторического сознания. Больше внимания уделяет Александру I Станислав Цат-Мацкевич в сборнике исторических эссе "Был бал" (1961). Писатель проявляет желание глубже разобраться не только в польской истории, но и в русской. Всерьез, ссылаясь на мнения русских писателей, в том числе Д. С. Мережковского, рассуждает о непричастности Александра I к убийству своего отца, о схожести политического облика императора с обликом его бабки, Екатерины II, высказывая оригинальные суждения: "[...] он был, так же, как и Наполеон, целиком дитя XVIII века [...] Был похож этим на свою бабку, также приверженку философов". Но "насколько Екатерина II воплощала идеальный тип мужского начала в политике, в последовательности, даже в лицемерии, настолько Александр I представляет собой идеальный тип женственности. Он воплощал собой все те черты, которые мы правильно или ошибочно приписываем женщинам, а именно: менял мнение в зависимости от того, с кем он разговаривал, и всегда склонялся к выводам своего собеседника, не любил и не умел противоречить. Собственные мысли он скрывал, постоянно путал следы, постоянно словно бы страдал от нерешительности, и лишь с позиции прошедших нескольких лет становилось ясно, что он руководствовался своей собственной политикой, которую проводил целенаправленно. Он не терпел более сильных личностей, но в то же время считался с ними, льстил им и обманывал их" [58. S. 15]. Цат-Мацкевич рассуждает о различии Александра-республиканца, триумфально входившего в Париж в 1814 г., и Александра-мистика, попавшего стр. 14 под влияние баронессы де Крюденер. При этом писатель делает интересные выводы: "Александр I - это первая раскрытая страница русского мистицизма, который уже при жизни моего поколения обнаружится в поведении Николая II, в произведениях Мережковского" [58. S. 50]. Стремление в связи с фигурой Александра I глубже познать Россию и ее историю, отказавшись от устоявшейся сюжетной модели "Александр I и Польша", характерно и для польской литературы 90-х годов XX в. Владислав Терлецкий, в 1970 - начале 90-х годов приближавший в своем творчестве польскому читателю русские сюжеты, в историческом романе "Убей царя" (1992) пытается воссоздать атмосферу тайных заговоров, опутавших Россию летом 1825 г. накануне смерти императора в Таганроге. Развивая (в который раз в польской литературе!) тему цареубийства как идеи, витающей в воздухе, занимающей в 1825 г. как сотрудников секретных царских служб, так и вольнолюбивых революционеров, автор, безусловно, не свободен от стереотипов, предлагаемых польским историческим сознанием. Царь Александр I в романе - лишь тот, кто чувствует суровый приговор своих подданных и объят страхом смерти: "Царь с каждым годом, как говорят, все более погружается в глубокую печаль. Путешествие наверняка не умаляет этого чувства, но создает впечатление, что путешественник приближается к своему концу"[59. S. 144]. Эта единственная его характеристика вложена в уста и мысли героев романа, ибо на его страницах Александр I не появляется. Но идея его неминуемой гибели пронизывает весь роман, таким образом автор стремится передать атмосферу, якобы царившую во всей России в конце александровского царствования. В смерти царя заинтересованы консервативные круги, которые провоцируют заговор тайных обществ, чтобы их руками убрать неугодного правителя, заменив его Николаем I, "императором больших надежд", тем, "кого Европа будет бояться, а не поучать во имя своих интересов" [59. S. 164]. При этом для них "смерть Александра I имеет еще одно, высшее историческое измерение" - она должна быть сопряжена со снятием маски с заговора декабристов, который мог Россию повергнуть вскоре в революционный хаос [59. S. 76]. Идеей цареубийства озабочены и радикалы, рассматривающие его в ракурсе борьбы с тиранией. Рассуждения о нравственных основах тираноубийства вложены на страницах романа в уста А. Мицкевича, находящегося в ссылке в России. Другой же герой романа прямо заявляет, что в России "все кровавые трагедии будоражат общество, поскольку история навязала нам в прошлом иные законы, отличные от тех, по которым живут сегодня европейские народы" [59. S. 59]. Император Александр Павлович в романе Терлецкого и сам знает о грозящей ему опасности. Как продолжение пронизывающей весь роман идеи смерти царя у заговорщиков возникают планы его лже-кончины и скрытого от глаз общества перевоплощения в отшельника, кающегося в своих грехах. Так легенда о старце Федоре Кузьмиче соединяется в художественном сознании с цареубийственными планами некоторых представителей русского общества. Мнимая смерть Александра I становится их логическим завершением. В связи с легендой о таинственном перевоплощении российского императора следует упомянуть еще одно сравнительно недавнее произведение польской художественной литературы - роман Анджея Шиманьского "Жар-птицы. Загадка тайного исчезновения царя Александра I" (1996) [60]. Он также свидетельствует об интересе современного польского писателя к личности Александра I уже в контексте русской истории. Как пишет сам А. Шиманьский в предисловии, "я решил испытать Россию". Автора интересуют попытки царя-аристократа вжиться в жизнь простого человека из народа, забыть о великосветских привычках, т.е. познать свой народ изнутри. За всем этим стоит попытка представителя современной польской литературы всерьез, отказавшись от стереотипов, проникнуть в историю России, что представляется нам наиболее перспективным. стр. 15 СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Łątka J.S. "Boze, cos Polske..." Jego cesarsko-królewska mosc Aleksander I. Kraków, 1997. 2. Słownik literatury polskiej XIX wieku. Wrocław, 1991. 3. Niewiara A. Moskwicin-Moskal-Rosjanin w dokumentach prywatnych. Lodz, 2006. 4. Golański FN. Mowa w dzień doroczny rodzin Jego Imperatorskiej Mosci Aleksandra I. Wilno, 1803. 5. Kołłątaj H. Korespondencja listowna z Tadeuszem Czackim wizytatorem nadzwyczajnym szkół, w guberniach wołyńskiej, podolskiej i kijowskiej, przedsiewzieta w celu urządzenia instytutów naukowych i pomnozenia oswiecenia publicznego w trzech rzeczonych guberniach / Z rekopisu wydał F. Kojsiewicz. Kraków, 1844. T. 3. 6. Lewicki A.J. Mowa w dzień uroczystego obchodu koronacji Najjasniejszego imperatora Aleksandra I przy rozpoczeciu rocznych nauk w Gymnazium Wileńskim. Wilno, 1807. 7. Sniadecki J. W dzień 15 wrzesnia r. 1811 jako rocznice koronacji Najjasniejszego Imperatora Aleksandra I. Wilno, 1811. 8. Prazmowski A.M. Kazanie na uroczystosc ogłoszenia Królestwa Polskiego i złozenia przysiegi wiernosci Najjasniejszemu Aleksandrowi I, Imperatorowi Rossyi, Królowi polskiemu dnia 20 czerwca 1815 r. Miane w kosciele katedralnym warszawskim. Warszawa, 1815. 9. Ks. Jasiński. Kazanie o obowiązkach ku Najjasniejszemu Imperatorowi Wszech Rosji, Królowi Polskiemu Aleksandrowi I w czasie uroczystego narodzin jego obchodu w Piotrkowie 1815. B.m., 1815. 10. Molski M. Na obchód imienin najasniejszego Aleksandra Pawłowicza, Imperatora Wszech Rossyi. B.m., 1814. 11. Molski M. Na poządane przybycie Najasniejszego Aleksandra I, Cesarza Wszech Rossyi, Króla Polskiego, do Warszawy, stolicy Królestwa 1815 r. 12 listopada, 31 pazdziernika 1815. B.m., b.r. 12. Gazeta Krakowska. 13. Gazeta Korespondenta Warszawskiego i Zagranicznego. 14. Najjasniejszemu Aleksandrowi I cesarzowi Wszech Rosji królowi polskiemu ukochanemu ojcu narodu głuchoniemi Instytutu Warszawskiego. Warszawa, 1818. 15. Minasowicz J.D. Twory. Lipsk, 1844. T. 3. 16. Caroli (Karoli) T.J. Ad Aleksandrum Imperatorem totius Rossiae Regem Poloniae. B.m., 1816. 17. Wawrzykowska-Wierciochowa D., Podsiad A. "Boze, cos Polske": monografia historyczno-literacka i muzyczna. Warszawa, 1999. 18. Gazeta Warszawska. 19. Piesni wolnomularskie na obchód uroczysty narodzin Najjasniejszego Cesarza i Króla Aleksandra I, przez Tadeusza Wolańskiego. Wrocław, 1817. 20. Ks. St. Zaleski. O masonii w Polsce. Od r. 1738 do 1822. Na zródłach wyłącznie masońskich. Kraków, 1908. 21. Pusz W. Kongres Wiedeński i utworzenie Królestwa Polskiego. Z nieopublikowanych tekstów rodzimej poezji politycznej // Prace polonistyczne. 1980. Ser. 36. 22. Opis załobnego obchodu po wiekopomnej pamieci najjasniejszym Aleksandrze I. Warszawa, 1829. 23. Mysli załobne samotnego starca na zgon wiekopomnej pamieci Najjasniejszego Aleksandra I cesarza wszech Rossyi i króla polskiego. Warszawa, 1826. 24. Diehl K. Kazanie na obchód załobny po zgonie wiekopomnego Najjasniejszego Cesarza Wszech Rossyi, Króla Polskiego Aleksandra I. Warszawa, 1826. 25. Felczerowski K. Po zgonie wiekopomnej pamieci Aleksandra I [...] Wspomnienie Polaka. Warszawa, 1826. 26. Komar E. Na odgłos zgonu [...] Aleksandra I. Kraków, 1825. 27. Kurzewski J.H. Wiersz na zgon wiekopomnej pamieci Najjasniejszego Aleksandra I, Cesarza Wszech Rossyi. Kraków, 1826. 28. Meyzner J. Elegia na zgon wiekopomnej pamieci Aleksandra I cesarza Wszech Rossyi, Króla polskiego. Warszawa, 1826. 29. F.Z. Elegia w czasie pogrzebu ułozona na zgon błogosławionej pamieci Aleksandra I, cesarza Wszech Rossyi, króla polskiego. Warszawa, 1826. 30. Westchnienia czułego Polaka w dniu 13.06. r. 1826 jako w rocznice oglądania po raz ostatni Wiecznej Pamieci Najjasniejszego Aleksandra I, cesarza Wszech Rossyi, wskrzesiciela i króla Polski. Warszawa, 1826. 31. Jaskólski F Wiersz na zgon wiecznej pamieci najjasniejszego Aleksandra I Cesarza Wszech Rossyi Króla Polski. Warszawa, 1826. 32. Bratkowski S. Na zgon wiekopomnej pamieci Aleksandra I. Warszawa, [1826]. 33. Woronicz J.P. Kazanie podczas pogrzebowego obchodu po Aleksandrze I cesarzu wszech Rosji królu Polskim 17 kwietnia 1826 r. // Woronicz J.P. Pisma. Kraków, 1832. T. 6. 34. Воронин Я. П. Речь по случаю печального обряда в память императора Александра I // Вестник Европы. 1826. Т. 147. N8. 35. Солтык Р. О памятнике императору Александру I, царю польскому // Вестник Европы. 1830. Т. 172. N13. стр. 16 36. Krasiński Z. Pisma. Wydanie jubileuszowe. Kraków, 1912. T. 7. S. 9 - 17. 37. Fiecko J. Rosja Krasińskiego. Rzecz o nieprzejednaniu. Poznań, 2005. 38. Mochnacki M. Powstanie narodu polskiego w roku 1830 i 1831 / Oprac. St. Kieniewicz. Warszawa, 1984. T. 1. 39. Barzykowski St. Historia powstania listopadowego. Poznań, 1883. T. 1. 40. Hoffman K.B. Autor Wielkiego Tygodnia Polaków [pseud]. Rzut oka na stan polityczny Królestwa Polskiego pod panowaniem rosyjskim przez ciag lat pietnastu 1815 - 1830. Warszawa, 1831. 41. Kozmian K. Pamietniki. Wrocław; Warszawa; Kraków, 1972. T. 3. 42. Łukasiński W. Pamietnik. Warszawa, 1986. 43. Kołaczkowski K. Wspomnienia. Ksiega 3. Od roku 1820 do 1830. Kraków, 1900. 44. Шуазель-Гуфье С. Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе // Державный сфинкс. М., 1999. 45. Fiszerowa W. Dzieje moje własne i osób postronnych. Londyn, 1975. 46. Потоцкая А. Мемуары, 1794 - 1820. М., 2005. 47. Bartoszewicz K. Utworzenie Królestwa Kongresowego. Kraków, 1916. 48. Ostrowski A. Zywot Tomasza Ostrowskiego, ministra Rzeczypospolitej, pózniej prezesa Senatu Ksiestwa Warszawskiego i Królestwa Polskiego, oraz rys wypadków krajowych od 1763 r. do 1817. Paryz, 1840. T. 2. 49. Prądzyński I. Pamietniki / Oprac. B. Gembarzewski. Kraków, 1909. T. 1. 50. Tokarz W. Sprzysiezenie Wysockiego i Noc Listopadowa. Kraków, 1925. 51. Kozmian A.E. Wspomnienia. Poznań, 1867. T. 1. 52. Stefanowska Z. Rosja w "Ustepie" III czesci "Dziadów" // W krainie pamiątek. Prace ofiarowane Profesorowi B. Zakrzewskiemu w osiemdziesiątą rocznice urodzin. Wrocław, 1996. 53. Zielińska M. Polacy. Rosjanie. Romantyzm. Warszawa, 1998. 54. Мицкевич А. Дзяды // Собр. соч. в 5-ти т. М., 1952. Т. 3. 55. Mickiewicz A. Dzieła. Warszawa, 1955. Т. 10. 56. Gąsiorowski W. Ksiezna Łowicka. Warszawa, 1960. 57. Brandys M. Koniec swiata szwolezerów. Warszawa, 1972. T. 1. Czcigodni weterani; Warszawa, 1972. T. 2. Niespokojne lata; Warszawa, 1974. T. 3. Rewolucja w Warszawie; Warszawa, 1976. T. 4. Zmeczeni bohaterowie; Warszawa, 1979. T. 5. Nieboska komedia. 58. Cat-Mackiewicz St. Był bal. Warszawa, 1973. 59. Terlecki W. Zabij cara. Warszawa, 1992. 60. Szymański A. Zar-ptaki. Zagadka tajemniczego znikniecia cara Aleksandra I. Warszawa, 1996. Опубликовано 18 июля 2022 года Полная версия публикации №1658143028 → © Literary.RU Главная → ПОЛЬСКИЕ ЛИТЕРАТОРЫ ОБ АЛЕКСАНДРЕ I При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!
|
|