LITERARY.RU → "ПОЛИТИЧЕСКИЙ" ПОСТМОДЕРНИЗМ В ПР → Версия для печати
Готовая ссылка для списка литературы
Т. ВИРК, "ПОЛИТИЧЕСКИЙ" ПОСТМОДЕРНИЗМ В ПР // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 22 апреля 2022. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1650575936&archive= (дата обращения: 16.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
Т. ВИРК, "ПОЛИТИЧЕСКИЙ" ПОСТМОДЕРНИЗМ В ПР // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 22 апреля 2022. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1650575936&archive= (дата обращения: 16.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
публикация №1650575936, версия для печати
"ПОЛИТИЧЕСКИЙ" ПОСТМОДЕРНИЗМ В ПР
Дата публикации: 22 апреля 2022 |
|
Гипотеза, представленная в данной статье, имеет силу лишь при определенной концепции постмодернизма, поэтому целесообразно остановиться на нашем понимании этого явления. Вслед за ведущими западными и русскими исследователями мы рассматриваем постмодернизм в связи с постструктурализмом и деконструкцией Деррида, идеей плюрализма истин и теорией языковых игр Лиотара, Бодрийяром и теорией симулякров, Беллом и концепцией постиндустриального общества, Бергером и Лукманом и идеей общественной конструкции реальности. Исходя из этих теорий и опираясь на анализ литературных произведений, можно сказать, что постмодернизм с помощью метафикции и интертекстуальности осуществляет радикальную автореференциальность. Это соответствует ориентации постмодернизма на усиление метафизического нигилизма или онтологической неготовности (Б. МакХейл, Д. Фоккема), подвергающей сомнению любую истину и любую существующую реальность и провозглашающей (интер)текстуальность всей реальности. Для обозначения этого "классического" типа постмодернизма используются такие выражения, как "метафиктивный постмодернизм" или "деконструктивный постмодернизм", основными его представителями являются Х. Борхес, авторы американской метафикции Дж. Барт, Д. Бартелм, Т. Пинчон, Р. Кувер, а также частично У. Эко, И. Кальвино, Дж. Фаулз, Дж. Барнс, А. Битов и др. С развитием теории и практики литературного постмодернизма обнаружилось, что сюда необходимо отнести и произведения, в которых используются ярко выраженные метафиктивные и интертекстуальные приемы, хотя они и не полностью автореференциальны, не критичны ("Маятник Фуко" У. Эко, "Отпускное" Дж. Барт, некоторые романы латиноамериканского магического реализма, "Любимая" Т. Моррисона и т.д.). Л. Хатчеон называла этот тип романа "историографической метафикцией" [1. Р. 54], Бертенс и Фоккема при описании так называемой второй волны постмодернизма используют выражение "политическая" [2. Р. 34]. Мы также будем использовать это название. Такое понимание постмодернизма видится приемлемым, так как оно общепринято и касается общепризнанных постмодернистов. Теория постмодернизма, используемая нами при изучении славянских литератур, в своей основе является западной. Здесь необходимы некоторые уточнения. Западные теории понимают постмодернизм как выражение и последствие Вирк Томо - профессор Люблинского университета. стр. 57 постиндустриального общества; в славянских литературах мы не можем обнаружить этой причинно-следственной связи, поэтому ряд исследователей отрицают правомерность использования понятия постмодернизм применительно к данным литературам [3. S. 63 - 82]. С другой стороны, уже в 1970 - 1980-е годы в отдельных славянских литературах развивается постмодернизм, подобный западному, почему и видится возможным имплицировать на него западную теорию. Это не распространяется исключительно на литературы, находившиеся под непосредственным влиянием западного постмодернизма - указанные критерии можно применить к русскому постмодернизму, не испытавшему на себе его влияния. М. Эпштейн доказал, что типологические схождения русского и западного постмодернизма являются последствием доминирования в обеих культурах идентичной модели - модели революции, погружающей все сферы в гиперболичность. "С этой точки зрения мы можем обнаружить в перестройке (дословно - реконструкции) Горбачева и деконструкции Деррида изоморфные ступени в развитии советской гиперобщественности и западной гипертекстуальности" [4. S. 27], и как следствие - использование техник письма, характерных для постмодернизма: метафикции и интертекстуальности. Конечно, это не основной аргумент в пользу понимания постмодернизма в соответствии с западными теориями, русское литературоведение могло бы выбрать для своей литературы другую теорию. Но в этом случае оказалось бы спорным употребление термина постмодернизм, демонстрирующего связь с модернизмом; общественно-исторические условия предопределили то, что эта связь в русской литературе не была такой непосредственной, как, скажем, в западных литературах. Если русское литературоведение для обозначения постмодернистских произведений не подбирает других, специфических названий (некоторые славянские литературы неохотно употребляют понятие "постмодернизм"), а пользуются западным термином, то и понимание этого явления, по крайней мере в своей основе, должно осуществляться в соответствии с западной теорией. Эти вводные замечания существенны для предполагаемой специфики славянского постмодернизма и излагаемой нами гипотезы. Суть гипотезы состоит в том, что если западный постмодернизм возник изначально в своем "метафиктивном" или "деконструктивном" варианте и лишь затем в "политическом", то хронологическая последовательность в некоторых славянских странах, особенно в тех, где постмодернизм получил мощное развитие, - противоположная. Эта гипотеза будет рассмотрена на материале словенского, сербского, русского и частично хорватского постмодернизма. Постмодернистскую струю в словенскую прозу начали вносить в начале 1980-х годов писатели среднего поколения Д. Янчар и Д. Рупел. Элементы постмодернизма обнаруживаются в ряде новелл Янчара, прежде всего в новелле "Смерть у часовни Марии в снегах", интертекстуально связанной с "Белой гвардией" М. Булгакова, и в новелле "Две картины", обнаруживающей связь с Борхесом. В обеих новеллах интертекстуальность используется в характерной для постмодернизма манере, но это позволяет здесь эффективно воплотить тему тоталитаризма, что имело в Словении в начале 1980-х годов ярко выраженную политическую коннотацию. В 1983 г. вышел роман Д. Рупела "Макс", через два года роман "Приглашенные, позабытые". Оба произведения насыщены радикальной метафикцией и интертекстуальностью, реализованными с помощью игры. Таким образом автор донес до словенского читателя свои обще- стр. 58 ственно-политические идеи, передача которых в другой форме могла бы подвергнуть писателя опасности репрессий. Во второй половине 1980-х годов идеологический гнет в Словении - в том числе благодаря литературе - немного ослаб, а на литературную сцену вышло новое поколение авторов, родившихся в 1960-х годах, воспитанных на традициях западного постмодернизма, которое открыто выступало за не обремененную идеологией, автореференциальную литературу. Так, например, в 1987 г. изданы роман А. Блатника "Факелы и слезы" (интертекстуально связанный с романом братьев Стругацких "Пикник на обочине" и фильмом "Сталкер" Тарковского), малая проза Б. Градишника "Мистификации", в 1988 г. - "Позолота забвения" И. Братожа, в 1989 г. - "Кто убивает сказки и другие истории" А. Шушулича. Все эти произведения отличаются ярко выраженной метафиктивностью, в них прослеживается отказ от любой связи с внетекстуальной реальностью, авторы сознательно копируют тексты так называемой экспериментальной фазы западного, прежде всего американского ("метафиктивного" или "деконструктивного") постмодернизма. Нечто подобное мы обнаруживаем и в сербском постмодернизме. Д. Киш в 1976 г. опубликовал сборник новелл "Гробница Бориса Давидовича", с помощью мистификаций в духе Борхеса осуждавших политический тоталитаризм и - косвенно - общественно-политическую действительность Югославии. Не мене яркую политическую окраску имел вышедший в 1982 г. "Хазарский словарь" М. Павича, написанный в экстремально экспериментальном постмодернистском, борхесовском стиле. Так же в сербском постмодернизме политическая острота постепенно сходит на нет и уступает место метафиктивному и интертекстуальному постмодернизму (скажем, уже в сборнике "Энциклопедия мертвых" Д. Киша 1983 г. или в прозе Ф. Давида и Д. Албахари), хотя и сохраняется несколько дольше, чем в словенском. Подобную схему развития мы обнаруживаем и в русском постмодернизме, например в имеющем "политический" подтекст "Пушкинском доме" А. Битова. Относительно этого не все исследователи придерживаются единого мнения. Некоторые считают, что роман А. Битова относится к "метафиктивному" или "деконструктивному", а не "политическому" постмодернизму, и читают его так, как он трактовался на Западе, - об этом пишет Р. Хеллебуст, уточняя, что в России данный роман был воспринят также (если даже не прежде всего) как политический [5. S. 272]. Официальная цензура назвала его "антисоветским произведением" [6. С. 381]. О "политичности" раннего русского постмодернизма говорят многие исследователи. По мнению Г. Л. Нефагиной, русский постмодернизм возник не под влиянием Запада, а как "реакция на идеологический монологизм русской литературы 1960 - 1970-х годов" [7. С. 30], Б. Крашевец отмечает, что в произведениях Битова "ярко выражена политическая позиция и что оно кишит скрытыми и явными намеками на тоталитаризм", в то время как младшее поколение писателей более аполитично [8. С. 292]), М. Яворник утверждает, что русский постмодернизм "возник в качестве протеста против идеологической тоталитаризма и стал характерной особенностью постреалистического или постсоветского периода. Этим объясняется наличие в нем ярко выраженной политической позиции" [9. С. 415]. После смены политической системы и распада Советского Союза обнаруживаются некоторые изменения. А. Генис следующим образом объясняет отклонение "постсоветского" постмодернизма от "изначального" (на примере произ- стр. 59 ведений Пелевина): "В отличие от своих предшественников 1960-х годов, это поколение не ратует за смену режима, оно воспринимает его как некую данность" [4. S. 215]. Наиболее точно это развитие описывают Н. Л. Лейдерман и М. Н. Липовецкий: русский постмодернизм начинается с критики коммунистической идеологии в "Пушкинском доме" А. Битова, вскоре переходит в критику мифологических концепций русской классической литературы и авангарда (что представляет собой уже более радикальную интертекстуальность), а затем и мифов современной массовой культуры [6. С. 379]. Следует добавить, что современный русский постмодернизм затрагивает темы, связанные с проблемами экологии и глобализации, что, возможно, свидетельствует о возвращении "политической" компоненты, на этот раз уже под непосредственным влиянием второй, "политической", волны западного постмодернизма. Вопрос о постмодернизме в чешской, польской, словацкой и других славянских литературах оставим без рассмотрения ввиду неизученности нами этой проблемы. Тем не менее, "политичность" является характерной чертой раннего постмодернизма в ряде славянских литератур - об этом пишут многие исследователи. Например, Б. Крашевец, говоря о выраженности политической позиции в "Пушкинском доме", упоминает о наличии подобной тенденции в творчестве Киша, Павича и некоторых словенских авторов, относящихся к старшему поколению постмодернистов [8. С. 288]; И. С. Скоропанова, сравнивая восточную и западную разновидности постмодернизма, характеризует восточную как "более политическую" [10. С. 71]; для М. Эпштейна "политичность", по крайней мере, русского постмодернизма вытекает из уже упомянутой изоморфности деконструкции Деррида и перестройки Горбачева, Дж. Стрсоглавец пишет: "Югославский постмодернизм 1970 - 1980-х годов характеризуют политические, социальные и моральные черты, что является последствием общих тенденций литературного и общественного развития" [11. S. 481]. Исследователь делает этот вывод при изучении хорватского постмодернизма. По словам К. Немеца, здесь мы обнаруживаем то, что характерно для постмодернизма и ряда других славянских литератур. С политической позиции пишут "старшие" постмодернисты, например П. Павличич, С. Дракулич и Д. Угрешич. Так, о П. Павличиче мы читаем: "Он комбинирует фантастическую прозу с элементами романа-детектива... для него характерны попытки внести в строго схематизированную фабулу романа элементы общественной критики и выражения политической позиции" [12. S. 83]. Что касается "младших" постмодернистов, то "большая часть хорватской литературной продукции 1990-х годов отказывается от выражения политической позиции, всякой очевидной идеологизации" [12. S. 86]. Это подтверждает выдвинутую нами гипотезу, но окончательные выводы пока несколько преждевременны, так как К. Немец уточняет, что отечественная, как ее называют в Хорватии, война начала 1990-х годов изменила естественное развитие хорватской литературы, повлекла за собой "возвращение к старым проблемам и к экзистенциальной драме хорватского народа" [12. S. 81]. Тем самым К. Немец обнаруживает вероятную причину подобного развития постмодернизма в ряде славянских литератур. Сформулируем ее вслед за австрийской исследовательницей Г. Е. Мозер, пытающейся вскрыть причины автореференциальности и радикальной аполитичности австрийского постмодернизма. "Игра возможна лишь - и для меня в этом суть постмодерна и его литературы - в периоды благополучия, абсолютной социальной безопасности и свободы.., когда политическая свобода также абсолютна" [13. S. 246]. Особые общественно-политические стр. 60 условия не позволили первым славянским постмодернистам, несмотря на принятие ими радикальных постмодернистских процессов, создать автореференциальную литературу, а способствовали созданию литературы с выраженным общественно-критическим пафосом. Следовательно, "классический" славянский постмодернизм был не "деконструктивным", а политическим. Лишь вторая волна постмодернизма в ряде славянских литератур (хорватской, сербской, словенской, русской, вероятно, также чешской) связана с появлением автореференциального, "метафиктивного", "деконструктивного" постмодернизма. Конечно, если это утверждение является обоснованным, то сразу возникает не менее интересный вопрос - что представляют собой условия, вызвавшие к жизни в так называемых западных литературах "политический" постмодернизм второй волны? Но это тема уже следующего исследования. Перевод Н. Стариковой СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Hutcheon L. A Poetics of Postmodernism. London; New York, 1988. 2. Bertens H., Fokkema D. International Postmodernism. Amsterdam; Philadelphia, 1997. 3. Kysinski V. Metafictional Structures in Slavic Literature. Postmodernist Fiction in Europe and the Americas. Amsterdam; Antwerpen, 1988. 4. Epstein M., Genis A., Vladiv-Glover S. Russian postmodernism: new perspectives on post-Soviet culture. New York; Oxford, 1999. 5. Hellebust R. Fiction and Unreality in Bitov's Pushkins House // Style. 1991. 25 II. 6. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: 1950 - 1990 годы. М., 2003. Т. 2. 7. Нефагина Г. Л. Русская проза конца XX века. М., 2003. 8. Krasevec B. Puskinov dom Andreja Bitova in problemi ruskega postmodernizma // Slavisticna revija. 1996. N 44/3. 9. Javornik M. Urejanje kaosa ali kako se je kalil ruski postmodernizem // Slavisticna revija. 2002. N 50/4. 10. Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература. М., 2002. 11. Strsoglavec D. Hrvaska proza ob koncu prejsnjega tisocletja // Slavisticna revija. 2002. N 50/4. 12. Nemec K. Najnovije tendencije u hrvatskoj prozi // Zbornik referatov s Prvega slovensko-hrvaskega slavisticnega srecanja. Ljubljana, 2001. 13. Moser G. E. Die Funktion der Sprache in der osterreichischen postmodernen Literatur// Jenseits des Diskurses. Literatur und Sprache in der Postmoderne. Wien, 1994. Опубликовано 22 апреля 2022 года Полная версия публикации №1650575936 → © Literary.RU Главная → "ПОЛИТИЧЕСКИЙ" ПОСТМОДЕРНИЗМ В ПР При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!
|
|