Полная версия публикации №1646223676

LITERARY.RU К ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ → Версия для печати

Готовая ссылка для списка литературы

Л. Н. БУДАГОВА, К ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 02 марта 2022. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1646223676&archive= (дата обращения: 28.03.2024).

По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):

публикация №1646223676, версия для печати

К ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ


Дата публикации: 02 марта 2022
Автор: Л. Н. БУДАГОВА
Публикатор: Администратор
Источник: (c) http://literary.ru
Номер публикации: №1646223676 / Жалобы? Ошибка? Выделите проблемный текст и нажмите CTRL+ENTER!


Славистическое литературоведение уже исследовало восприятие и документально-художественное отражение Первой мировой войны и ее последствий. Это далеко не новая для науки тема. Она разрабатывалась (или затрагивалась), как правило, в связи с творчеством писателей, которые не прошли мимо Первой мировой как ее участники или современники. Ее нельзя было обойти и при рассмотрении межвоенного периода в истории национальных литератур - ведь окончание Первой мировой стало началом этого этапа, многое в нем предопределив, в частности радикализацию общественного сознания, формирование революционно-пролетарской литературы, интерес к философии экзистенциализма, поэтике экспрессионизма и т. д. Специалисты по романо-германским и американской литературам обращались к Первой мировой в связи с генезисом и спецификой "потерянного поколения".

Однако все познается в сравнении. Проблемы, связанные с творческой рефлексией войны, вмешавшейся в ход мировой истории, освещались в целом хуже и тенденциознее, нежели многие другие. Внимание к ним несоизмеримо со вселенскими масштабами катаклизма. Особенно бегло изучалось как у нас в стране, так и за рубежом само лихолетье 1914 - 1918 гг., состояние национальной словесности в это время. В существующих "Историях..." этот период либо пропускался, либо ему отводились всего одна-две страницы. Здесь не стала исключением и основательная "Истории сербской литературы" Й. Деретича [1], хотя для сербов Первая мировая имела особое значение. В отечественных работах советского этапа, если эти годы и рассматривались, то в основном сквозь призму ленинского отношения к войне (см.: [2; 3]). Вообще в русской советской литературе и литературоведении тема Первой мировой войны, оттесненной куда-то на задворки истории Октябрьской революцией, получила, пожалуй, самое слабое и тенденциозное освещение по сравнению с литературой и литературоведением других стран. Произведения ряда русских поэтов - Н. Гумилева, служившего во время войны в уланском полку (сб. "Колчан", 1916; "Костер", 1918), В. Брюсова, работавшего военным корреспондентом, В. Хлебникова, В. Маяковского, которые не были на фронте, но отдали должное военной теме, анализировалось с опаской и под социальным углом зрения. Военные стихи Маяковского укоряли за "пацифизм", хоть и

Будагова Людмила Норайровна - д-р филол. наук, зав. Центром истории славянских литератур до 1945 г.

стр. 19

хвалили за "социальную подоснову кровавых и ничем не оправданных битв", показанную в поэме "Война и мир" [2. С. 743]. Позитивное отношение к антивоенным стихам Хлебникова (цикл "Война в мышеловке") за выраженную в них ненависть к ее виновникам и тем, кто наживается на войне, сочеталось с игнорированием сербских (косовских) и более общих славянских мотивов, получивших у Хлебникова героическую интерпретацию.

Радой Славун, родун Славян,
Не кажи, не кажи своих ран!
Расскажи, расскажи про ослаби твои,
Расскажи, расскажи как заслави твои полонила волна
неми с запада яростно бьющей...
[...]
- Победная славь да идет.
Да шествует!
Пусть в веках иреках раздается тот пев:
"Славь идет! Славь идет! Славь восстала..."
("Боевая", кн. "Изборник", 1914)
И это не случайно, поскольку усиленные войною патриотические и славянофильские чувства расценивались либо как "шовинистический угар", либо как импульс к нежелательной "идеализации действительности" (оценка батальной лирики Брюсова 1914 - 1915 гг.).

В произведениях советских писателей - трилогии "Хождение по мукам" А. Н. Толстого и даже в гениальной эпопее "Тихий Дон" М. Шолохова война выступала исключительно как предыстория и прелюдия революционных событий в России. Примечательно, что и А. И. Солженицын, которого как автора "Красного колеса" можно назвать главным русским летописцем Первой мировой, задумывая в 1937 г. свое произведение, собирался писать роман об Октябрьской революции, но, вернувшись к своему замыслу в 1960-х годах, развернул и тему войны, в которой участвовал его отец.

Чрезвычайно скудна как российская, так и зарубежная библиография научных работ, литературных сборников и антологий, посвященных 1914 - 1918 гг. и их отражению в искусстве (особенно на фоне аналогичных изданий о творческой рефлексии революционных событий в России 1917 г. и Второй мировой войны). Не приходилось слышать на конгрессах славистов и других международных форумах, связанных с этой проблематикой, литературоведческих докладов. Создается впечатление, что в какое-то время интерес к ней был практически утрачен, а сам период превратился в выцветающее пятно литературной истории.

Между тем, изучение проблематики, связанной с "великой" войной, сейчас, в пору идеологического раскрепощения гуманитарных наук и происходящей переоценки ценностей, способствует более глубокому пониманию одного из сложнейших этапов истории XX в. и рожденной им литературы, увеличивая шанс на постижение истины. Отказ от предвзятых подходов к действительности позволяет многое пересмотреть, к примеру - отношение ко многим участникам и героям той войны, превратившимся в советской и просоветской историографии и литературе в "антигероев", врагов "прогрессивного человечества". Пришла пора вернуть им - пусть противоречивый, но человеческий облик. Среди них - Ю. Пилсудский, командир польского легиона, сформированного в Галиции и воевавшего на стороне Австро-Венгрии и Германии с целью освобо-

стр. 20

дить Королевство Польское от русского владычества; генерал М. Р. Штефаник, соратник Т. Г. Масарика, создававший вместе с ним чехословацкие легионы, чтобы бок о бок с Россией освобождать родину от Габсбургов. (Подтверждением исторических заслуг Штефаника стал, в частности, посвященный ему словацко-российский сборник, изданный в Мартине в 2001 г.) К ним относится и командир роты Чешской дружины, будущий автор пятитомной "Легионерской эпопеи" (1921 - 1927) Р. Медек, мечтавший после Октябрьской революции освободить Россию от большевиков и вновь водрузить над Кремлем истинно русский флаг вместо "чужого, красного". Этими "антигероями" надолго стали и царские генералы - Корнилов, Врангель, Юденич, Колчак, что прекрасно доносит стихотворение С. К. Неймана "Приветствие" (сб. "Красные песни", 1923):



Убийцы - Колчак, Деникин, Врангель, -
трусливые банды иуд-эмигрантов,
лжецы-журналисты всех стран буржуазных
отребье человечества,
черви, набравшие жира от падали старого мира,
сброд, который орет: "Отечество!" -
думая только о царском троне, бирже и кабаках,
прорвавшиеся нарывы царизма....

Пер. П. Железнова

Теперь царским генералам воздают должное, извлекают из небытия, полностью реабилитируют в глазах общественного мнения. В 1992 г. в России вышли двухтомные "Воспоминания" барона П. Н. Врангеля, в 2001 г. книга о военном времени "Дни скорби" - дневники его младшего брата, искусствоведа Н. Н. Врангеля, участвовавшего во время войны в деятельности Общества Красного креста и скончавшегося в Варшаве от желтухи. В предисловии к дневникам сказано, что Николай Николаевич - праправнук "арапа Петра Великого", Абрама Петровича Ганнибала, т. е. у Пушкина и Врангеля - общий предок.

Однако вместе с реабилитацией происходит идеализация некоторых исторических персонажей. Особенно романтизируется образ адмирала Колчака, его любовные истории и гибель: по легенде, он шел на расстрел, напевая романс "Гори, гори, моя звезда". В восстановлении исторической истины большое значение имеют документы того времени, в частности литература чешских легионеров, которые прошли через Сибирь, где действовал Колчак. В уже упоминавшейся "Легионерской эпопее" Р. Медека есть строки о жестокости Колчака, впрочем, как подчеркивает автор, не сравнимой с жестокостью большевистских "троек". В эпопее Медека мало художественных достоинств, но много ценного документального материала, достойного доверия.

Серьезную хроникально-документальную основу обнаруживают и выдающиеся, высокохудожественные произведения о Первой мировой войне, в том числе и знаменитые "Похождения бравого солдата Швейка" (1923) Я. Гашека, что, на наш взгляд, должным образом еще не оценено литературоведами. А ведь Гашек

стр. 21

высмеивал, но не выдумывал самые абсурдные и невероятные ситуации. В его эпопее царили факты, сохраненные цепкой памятью автора, а не фантазии. Приведем лишь один пример. При сопоставлении чешской и словенской литературы о войне обнаруживаются переклички между "Похождениями бравого солдата Швейка" Гашека и "Добердобом" (1940) Прежихова Воранца. Поражает сходство некоторых персонажей. Так, гашековский военврач Баутце, в 11000 случаев своей врачебной практики установивший 10999 случаев симуляции и лишь одного солдата не поймавший на удочку, потому что "счастливчика" хватил удар, удивительным образом повторяется в прежиховском докторе Давиде, "который в каждом солдате видел симулянта". Он будто сбежал в книгу словенского писателя из лечебного барака, где выдерживали подозреваемого в симуляции Швейка. Подобно гашековским врачевателям, доктор Давид тоже был убежден, "что большинство солдатских болезней проистекает от желудка, обжорства и чрезмерного питья", и, прибегая к соответствующему лечению, сильно гневался на циркуляр, "предписывающий более осторожное употребление касторового масла". Сатира Гашека, переведенная в конце 1920-х годов на словенский язык Ф. Говекаром, вероятно, была известна Прежихову Воранцу. Но здесь, бесспорно, речь идет о совпадениях. Оба произведения написаны бывшими подданными одной и той же империи и солдатами одной и той же армии, оба писали с одной и той же натуры. Гашек писал сатиру, сознательно прибегая к гиперболам и гротеску. Прежихов Воранц создавал роман-хронику, своего рода репортаж. Совпадение гротеска и документа показывает документальность гашековской сатирической эпопеи и объективную карикатурность реальной действительности, проступающей даже в строгой хронике.

Можно, как говорится, переписать историю, но невозможно переписать давно созданные на историческую тему художественные произведения. Зато их можно прочитать и конкретизировать по-новому, раскрыть в них новые смыслы и значения. Они проявятся ярче, если ввести их в широкий исторический и литературный контекст, прибегнуть к локальным и глобальным сопоставлениям.

Так, если сравнить восприятия этой катастрофы с творческим откликом на другие, предшествующие и последующие войны, то бросится в глаза, что именно Первая мировая вызвала настоящий подъем пацифистских настроений. Они не были столь массовыми ни после наполеоновских войн, ни после Отечественной войны 1812 г. Правда, "Война и мир" Л. Толстого заставляет задуматься о жестокости и бессмысленности кровопролитий, но зато ни ноты пацифизма нет в лермонтовском "Бородино", увековечившем подвиг русского воинства. Шлейф пацифизма не потянулся ни за русско-турецкими войнами, ни за Второй мировой войной (здесь - до поры до времени). Может быть, это произошло потому, что именно Первая мировая война не имела столь весомого исторического оправдания, как те войны, которые вынуждали либо защищаться от агрессора (Отечественная война 1812 г., Вторая мировая война 1939 - 1945 гг.), либо помогали сбросить иноземное владычество (русско-турецкая война 1877 - 1878 гг.). В Первой мировой войне, как написал Б. Вацлавек в "Полях пахоты и войны" (1925), "ни в одной из армий не было Наполеона, который хоть немного одухотворил бы эту бойню".

В произведениях об этой войне в отличие от литературы, откликавшейся на другие сражения, образ врага, как правило, размыт, и нет жесткой оппозиции "свой-чужой". Когда читаешь "Огонь" А. Барбюса или "На западном фронте без перемен" Э. М. Ремарка, видишь, что солдаты противоборствующих стран не испытывают ненависти друг к другу, обвиняя в своих несчастиях рок или сильных мира сего, втянувших свои народы в кровавую бойню. Грань

стр. 22

между "своим" и "чужим" там определяется не национальными, а социальными или нравственными моментами.

Настоящим неприятелем для воюющих немцев становятся в романе Ремарка не французы по другую линию фронта, а свой же фельдфебель Химмельштос, издевающийся над подчиненными. И дело здесь, вероятно, не в позиции писателей (в политической тенденциозности, кстати, можно было бы заподозрить Барбюса, но никак не Ремарка), а в объективном ходе вещей. И Григорий Мелехов испытывает ненависть не к австрийцам, а к своему же казаку Чубатому, ни с того ни с сего зарубившему австрийского пленного, просто потому, что, жалея животных, любил убивать людей ("...Человека уничтожай. Поганый он, человек...").

Отсутствие ненависти к военному противнику характерно и для героев произведений русских писателей-эмигрантов. В рассказе "Полковник Афонин" (1936) Арсения Несмелого (псевдоним Арсения Ивановича Митропольского, 1889 - 1945, "кадрового поручика, гренадера, ветерана окопной войны", воевавшего в армии Колчака и получившего литературную известность в Харбине) есть сцена получасового перемирия между немцами и русскими, чтобы подобрать раненых. По условиям не переходить определенной черты "большинство наших раненых попадало к немцам, а раненые германцы - к нам". Во время этой передышки, "на середине дефиле, мирно беседуя и то и дело посматривая на часы, стояли наш и немецкий парламентеры и трубачи с ними..." Трудно представить такую сцену в войне с фашистской Германией. Когда полковник Афонин, наблюдавший за помощью раненым, услышал стон и увидел в кустах тальника огромного рыжеголового немца, "глаза которого с мольбой и тоской искали глаза русского офицера", и который сам не мог ни подняться, ни идти, Афонин кликнул своих солдат-сибиряков, "и через несколько минут немец уже был в безопасности".

Представители разных национальных литератур дружно развивают сходные темы и мотивы, что подчеркивает общность мироощущения не только союзников, но и противоборствующих народов. Обращает, например, внимание обилие произведений о неизвестном солдате. О нем писали И. Ольбрахт (рассказ "Неизвестный солдат", 1918), Б. Брехт ("Легенда о мертвом солдате", 1918), А. Барбюс (рассказ "Могила неизвестного", 1927), Ф. Галас (стихотворение "Неизвестный солдат", 1927), Р. Станде ("Баллада о неизвестном солдате", 1928), В. Незвал (стихотворение "Могила неизвестного солдата", 1932), Й. Бехер (роман в стихах "Возвращение неизвестного солдата", 1936) и др. Написанные в разных жанрах и стилях, с опорой на поэтику традиционных и авангардных течений (реализма, романтизма, экспрессионизма, поэтизма), они вырастали, словно из одного корня, из общих исходных впечатлений - из фронтовых потерь и безымянных могил, оставшихся в разных уголках Европы как незаживающие раны, нанесенные войной земле и людям, как напоминание о том, что не должно повториться. И стали они символом не героизма, а страданий и жертв простого человека, вынесшего на себе основную тяжесть войны.

Мотив "могилы неизвестного солдата" в сугубо сатирическом ключе обыгрывает В. Ванчура ("Поля пахоты и войны"), выражая протест против официальных памятников воинской славы, романтизирующих кровопролития.

"Великая" и почти "забытая" война стала для большинства ввергнутых в нее народов войной непонятной и бессмысленной, осознаваемой как "великое безумие". Так названа она в дневнике убитого казака, который цитируется в "Тихом Доне" М. Шолохова, такой показали ее и Гашек в сатирической эпопее о Швейке, и В. Ванчура в своих "Полях пахоты и войны".

стр. 23

В особом положении были сербы, вынужденные обороняться, правда, после того, как их соотечественник Гаврило Принцип сделал на сараевской набережной 28 июня 1914 г. роковой шаг к развязыванию войны. Нельзя считать бессмысленным и безумным и стремление России не бросать в беде своих сербских братьев. И возникает вопрос, абсолютно ли прав был В. Ванчура с его выводом: "Болтовня представителей и подоплека войн - всегда деньги. Отвратительное и вульгарное мошенничество и в результате - битва, взлет страха и героизма, так долго таимого" ("Поля пахоты и войны", пер. Н. Замошкиной). Вопрос остается открытым, но чешский писатель революционной ориентации выразил пусть одностороннее, игнорирующее весь сложный комплекс причин, породивших ту войну, но достаточно типичное отношение к ней, что подтверждается произведениями и других авторов.

С Первой мировой в искусство XX в. вошли и надолго обосновались там антивоенная тема, пацифистские настроения, страх и ужас перед кровопролитием. Литература о ней обостряла и воспитывала те чувства сострадания к людям, которые атрофируются сегодня - в эпоху разгула террора, криминала и политического оправдания "бесконтактных войн". Побывавший на Первой мировой - "контактной" - войне чешский поэт Индржих Горжейший надолго запомнил и возненавидел штык, который он вонзил в русского солдата: "У него были алые губы, голубые глаза, и лицо белое, как мел".

Война, став огромным потрясением, в то же время научила людей ценить мирную жизнь, ее простые радости. Военные испытания дали импульс к развитию не только трагического экспрессионизма, чью тональность определял крик отчаяния. Они стимулировали и развитие витализма с его жизнеутверждающим настроем. Эпикуреизм чешского поэтизма тоже в какой-то мере был реакцией на испытания войны. Сторонники поэтизма оправдывали концепцию легкого развлекательного искусства, не отягощенного социальной проблематикой, необходимостью дать людям лекарство от стрессов, вызванных войной. "Из войны человечество вышло усталым, беспокойным, растерявшим свои иллюзии, неспособным мечтать, любить, жить лучше и по-новому. Поэтизм (в пределах своих возможностей) хочет излечить эту моральную тягомотину, психические травмы и болезни, из нее вытекающие, коими отличается, к примеру, экспрессионизм" [4. S. 560].

Произведения о той далекой (великой, империалистической, полузабытой, неизвестной) войне способны вызывать в современную эпоху постмодернизма своего рода ностальгию по временам, когда литературное творчество было в массе своей не игрой, а криком души, потребностью человека щедро поделиться с людьми золотым запасом глубоких переживаний, выстраданных мыслей и чувств. Большая и жестокая война породила большую и во многом жестокую литературу, которую нельзя игнорировать и забывать ни читателям, ни литературоведам. В ней скрыт слишком поучительный жизненный и творческий опыт, полезный человечеству во все времена. Но хотелось бы, чтобы горький опыт мировых катаклизмов больше не обновлялся и люди черпали его только из книг.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Деретиh J. Исторjа српске кньижевности. Београд, 1983.

2. История русской литературы в 4-х т. Л., 1983. Т. IV.

3. История французской литературы. М., 1963. Т. III.

4. Teige K. Poetismus. 1924 // Avantgarda znama a neznama. Praha, 1971. Sv. 1.

Опубликовано 02 марта 2022 года





Полная версия публикации №1646223676

© Literary.RU

Главная К ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!



Проект для детей старше 12 лет International Library Network Реклама на сайте библиотеки