LITERARY.RU → ОТРАЖЕНИЕ ИСТОРИИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ → Версия для печати
Готовая ссылка для списка литературы
П. А. НИКОЛАЕВ, ОТРАЖЕНИЕ ИСТОРИИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 21 июня 2019. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1561117587&archive= (дата обращения: 26.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
П. А. НИКОЛАЕВ, ОТРАЖЕНИЕ ИСТОРИИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 21 июня 2019. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1561117587&archive= (дата обращения: 26.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
публикация №1561117587, версия для печати
ОТРАЖЕНИЕ ИСТОРИИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
Дата публикации: 21 июня 2019 |
|
Проблемы, поставленные в докладах, представляют огромную трудность. Но не только потому, что нынешний художественный процесс чрезвычайно противоречив и сложен, что мы не располагаем должным знанием истории нашего общества, а и по причинам, так сказать, цеховым: у нас есть трудности, связанные с различиями научного и художественного мышления. Наши недоговоренности, наши конфликты, которые отражаются в периодике, обусловлены тем, что мы не всегда осознаем эту специфику. Бывают такие исторические периоды, когда гипертрофия специфичности, чрезмерная приверженность своей интерпретации затрудняют комплексное, коллективное решение крупных проблем. Думаю, сейчас именно такой период. Трудность интерпретации того, что происходит, в этой гипертрофии специфичности. Сейчас как раз такой период, когда нужно чуть-чуть отодвинуть эту самую специфичность. стр. 19 В последнее время критики с удовольствием цитируют известные слова Тургенева, что Венера Милосская, без сомнения, 1789 года. Подразумевается при этом, что нас интересует прежде всего искусство как искусство, уровень художественности. Давно выяснено, однако, что несомненность Венеры Милосской обусловлена принципами 1789 г. или аналогичными явлениями. Сама высота искусства, совершенство его обусловлены историческими обстоятельствами. К сожалению, критики, которые теперь часто апеллируют к формуле Тургенева, забывают эту сторону дела. Мы должны подумать о том, что нас может объединить. В XX столетии мы достаточно пострадали от специализации. Конечно, к классическому универсализму мы не вернемся. Тогда литература была политикой, национальной моралью, философией. В XX в. это невозможно. И все-таки попытки найти точки соприкосновения, общее в художественной и научной интерпретации истории должны быть. Есть вопросы, обсуждение которых могло бы объединить научные, творческие усилия историков, писателей, литературоведов, критиков и лингвистов. Категорией, которая представляет всеобщий интерес, является историзм. Она не может быть чуждой и для художников современной темы, ибо текущая жизнь - тоже историческая жизнь народа. Однако одного лишь признания этой аксиомы еще недостаточно. Судя по литературоведческой мысли, не хватает понимания сложности этой категории. И европейская, и наша национальная наука о художественной культуре началась с исторической точки зрения. Уже Пушкиным был провозглашен принцип историзма как высшая, лучшая точка зрения на жизнь, на духовную культуру. Но сколько же модификаций претерпела названная точка зрения, пока не утвердился подлинно научный историзм, который мы называем конкретным! Но одно дело - признание научной истины, а другое - следование ей в художественной или литературно-критической практике, что связано с переосмыслением исторических и художественных фактов. Радикальность переоценок иногда поразительна. На памяти у всех недавние интерпретации "Поднятой целины" М. Шолохова и отдельных мотивов в "Разгроме" А. Фадеева, решительно противопоставленные устоявшимся. Это вовсе не прокорректированный новыми историческими данными опыт художественного осмысления, например, коллективизации, который сложился в нашей литературе примерно четверть века назад (повесть С. Залыгина "На Иртыше", произведения Ф. Абрамова и Б. Можаева), а именно произвольный, внеисторический подход к сюжетной ситуации в шолоховском романе, в котором объективно и драматически воссозданы отношения между рабочим классом и крестьянством, а также к персонажам фадеевского романа (подобный опыт перенесен и на Пушкина, когда в "Капитанской дочке" видят изображение Пугачева и пугачевцев как злодеев и разбойников). Только предвзятостью и ложно понятым "осовремениванием" можно объяснить то, как некоторые художники и искусствоведы с солидарной активностью в последние месяцы трактовали отдельные строки Маяковского. Что вызывает беспокойство? Мы вынуждены констатировать несоответствие между былой популярностью многих книг и писателей и "спокойным" отношением к ним современных издателей и нынешнего читателя. Между тем именно в этих книгах дана наиболее точная и полная картина революции и формирования советского общества. Кончается XX век, наступает время подведения итогов нашего социального и художественного развития. Но нельзя сделать это, не представив в полном объеме опыт тех писателей, чье творчество уходило корнями в русскую классику XIX в., вырастало на плечах современного ему искусства эпохи трех революций и определяло магистральные стр. 20 пути развития советской художественной прозы на десятилетия вперед, отразило основные тенденция и сложную диалектику культуры XX века. Почему эта литература прочно вошла в духовную жизнь народа, помогая формировать его мышление, в том числе и его историческое мышление? Потому, во-первых, что она была искусством в прямом смысле этого слова, жила по своим законам, опровергала неправдивый замысел автора, если такой вдруг возникал (вспомним работу Фадеева над образом Мечика в "Разгроме"), не была, следовательно, "нормативной", а была реалистической, воспроизводящей "самодвижение", логику жизни. Потому, во-вторых, что ее художественная правда была одновременно исторической правдой. Это и называется литературой социалистического реализма. В словосочетании "социалистический реализм" надо в одинаковой мере оценивать "удельный вес" обоих слагаемых. Мы давно перестали это делать, и отсюда многие ошибки в оценке современных произведений, в том числе и на исторические темы. Теряются границы между искусством и публицистикой, тематическая актуальность и острота проблематики иногда выдаются за художественность. Так распространяется дилетантизм в литературной науке и критике. Художественный историзм - это не тождественность литературного отображения историческому событию, тем более всем его подробностям, а выражение современной точки зрения автора, попытка подтвердить ее правильность на историческом материале. Такова наша национальная традиция, идущая от Пушкина и Толстого, где историческая тема "подчинялась" проблематике. Поэтому в эпопее "Война и мир" масса фактических неточностей, но зато представлена высокая социально-нравственная проблема, закрепившаяся в 60-е годы прошлого столетия ("мысль народная"). Это и есть художественный историзм именно реалистического типа творчества. Но, разумеется, осмыслить художественный историзм невозможно без общеметодологического понимания историзма. И, говоря об изображении прошлого в нашей художественной литературе, уместно вспомнить совет В. И. Ленина "не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь"10 . Прежде чем характеризовать литературные явления в указанном аспекте, необходимо вспомнить также, что художественный реализм имеет дело, пользуясь словами Ф. Энгельса, с "историческим потоком"11 , который несет изображаемые характеры. Если идти, так сказать, хронологически, т. е. начать с первого послереволюционного десятилетия, то, отдавая должное остроте исторических и нравоописательных хроник Б. Можаева и В. Белова, продолжающих художественное исследование крестьянской жизни конца 20-х годов, я бы все- таки предпочтение отдал роману С. Залыгина "После бури". Он - о нэпе, явлении, которое благодаря многим литературным и кинематографическим интерпретациям чаще всего выступало бездонной "кладовой" интригующих художественных сюжетов. По смыслу ленинской концепции, нэп - стратегическая линия социализма, а не случайный тактический прием. Эта стратегия замечательна социальной широтой. Нэп, как он планировался и, главное, осуществлялся, - не одна лишь экономическая мера. В опыте нэпа открылась возможность социально- духовного преображения человека в послереволюционную эпоху. В контексте всех общественных изменений той поры нэп стал серьезным доказательством жизнедеятельной силы революции. 10 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. с. 67. 11 К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве. Т. 1. М. 1976, с. 23. стр. 21 Люди, когда-то противостоявшие друг другу в смертельной схватке, смогли отыскать в себе некую общность на новом этапе жизни, сблизить духовные усилия. Их развела революция, но она же и соединяет их. В этом - социальная диалектика первого послереволюционного десятилетия, и нэп - мощный "механизм" такой диалектики. В героике и драмах прошлого писатель увидел то, что надо помнить всегда: социалистическая революция свершалась для созидания новых отношений между людьми, для братства между ними, для преображения человека в условиях его духовной свободы. Возможно, в романе Залыгина есть избыточный рационализм, но, с моей точки зрения, эта книга - одно из самых объективных повествований эпической формы в последние годы. Он заканчивается на тревожной ноте. Это тревога и за судьбу ленинской программы строительства социализма, и за состояние сегодняшнего мира. Нота, как всем понятно, естественная для нынешних идейных и художественных исканий. Она уже несколько лет пронизывает художественные трактовки не только послереволюционных десятилетий, но и самых первых лет революции. Здесь, вообще говоря, сложился узел серьезных противоречий, привлекающих мысль наших писателей, ученых, публицистов и критиков. Немалым препятствием для объективной характеристики того исключительного времени служили недостаточность исторической информации и странное противопоставление идей "разрушительного" и "созидательного" патриотизма, обнаруживаемых в общественном движении прошлого века и в дореволюционный период нашего столетия, абстрактное толкование категорий государственности и нравственного, национального и социального. Все это мешало выявить исключительное качественное своеобразие Октябрьской революции. А отсюда - и некомпетентные суждения о многих обстоятельствах революционного перелома, утопические идеи некоего общинного социализма и прогнозы насчет нашего будущего, где якобы будут господствовать не города, а села. Скоропалительно возникшие соображения подобного рода с упорством отстаиваются в некоторых литературно- художественных журналах в последние 20 лет. Такого рода разногласия и неосведомленность породили всяческие крайности в художественной интерпретации героики и драм в отечественной истории, и, естественно, эти увлечения вызвали разноречивые, нередко с эмоциональными "издержками", критические оценки. Последние возникали тогда, когда речь шла об исторических лицах и эпизодах, отношение к которым вырабатывалось десятилетиями и казалось устойчивым. Отсюда - судьба восприятия пьес М. Шатрова и их сценического выражения. В силу специфичности их материала, авторской точки зрения и необычности композиции здесь особенно необходимы согласованные критически-оценочные усилия историков и литературоведов, усилия, когда представители двух научных дисциплин с доверием относятся к методам каждой из наук. Литературоведение признает художественную условность в произведении и потому может настаивать на естественности, скажем, временных смещений в пьесах Шатрова или предельной концентрированности на тех или иных нравственных чертах исторического лица, но в его задачу не входит полная характеристика всех элементов содержания пьес, тем более что автор нисколько не пренебрегает иллюстративной функцией высказываний Ленина и его соратников и противников, а активно использует их, видя в этом художественный прием. Как тут обойтись без союза с историками? Освещен ли этот период во всех подробностях? Нет. Применительно к нашей области с уверенностью скажу, что и мы не все знаем, например, об отношениях Ленина к Горькому и другим писателям. Сужу об этом по некоторым архивным материалам, которые до сих пор не опубликованы. стр. 22 В самое последнее время в центре художественного и публицистического внимания оказались 30-е годы. Их переосмысление возникло не вчера. Судьба романов А. Бека "Новое назначение", А. Рыбакова "Дети Арбата" свидетельствует, что оно началось давно и относится к числу духовных процессов, заявивших о себе после 1956 года. Драматическая "обнаженность" такой прозы предчувствовалась задолго до названных публикаций. Вследствие особой популярности художественной литературы о деревне первые попытки изменить наши представления о 30-х годах предпринимались на "деревенском" материале. Здесь следует назвать прежде всего две книги: И. Стаднюка "Люди не ангелы" и М. Алексеева "Драчуны". Крестьянские беды начала 30-х годов в них изображены с открытым сочувствием. Правда, в таких книгах драматизм не пронизывал всю сюжетную цепь событий, не становился интонационным лейтмотивом повествования; но это являлось не изъяном, а своеобразием названных книг. Но вот появилась поэма А. Твардовского "По праву памяти", и мы увидели, что в нашей литературе, переосмысливающей 30-е годы, утверждался иной пафос, новая степень художественного драматизма. Конечно, он предощущался еще в поэме "За далью даль" в отдельных характеристиках Сталина, но иронических фраз-формул ("Уже не баловал Калинин кремлевским чаем ходоков") здесь уже нет. Народная драма, воссозданная Твардовским в посмертно опубликованной поэме, "запрещала" любой оттенок усмешки, хотя "строгая литература" была у нас и прежде - ведь уже давно в ней начали работать Ф. Абрамов и В. Быков. "Новое назначение" А. Бека и "Дети Арбата" А. Рыбакова в ряду столь же симптоматичных произведений ("Завтра была война" Б. Васильева, "Васька" С. Антонова и др.) отразили потребность более широко осветить предвоенное десятилетие с позиций художественной и исторической правды. Несомненно, названные произведения можно обсуждать с разных сторон, могут быть и разнообразные упреки их авторам. Одно совершенно ясно, что в их композиции и стиле нет следов поспешности, внешней сюжетной эффектности или нарочитого эмоционального нажима, хотя, казалось бы, материал располагал к этому. Характеристика Сталина и главного персонажа в романе Бека сдержанна по стилистике, объективна по манере изложения. Да и не Сталин здесь предмет детального анализа. Онисимов, в образе которого представлен, как известно, один из руководителей промышленности, истолкован в духе реалистической традиции. Можно оспаривать детали, но очевидна объясняющая структура романа, когда воссозданный характер ясен в своих источниках и мотивах поведения, когда ему придана логика самодвижения, как это и полагается в художественном реализме. И источники эти и логика - социальны, обоснованно претендуют на обобщение. Реалист, по известному определению, - доктор социальных наук. То, что в самом возвышении Онисимова, потрафившего однажды вождю, заложена драма крупной личности, без труда просматривается в тексте романа. Вот книга, опровергающая поспешные выводы той литературной критики, которая не любит ни общеидеологической категории социального, ни теоретико-эстетического понятия реализма. Неудивительно, что в анализе романа как бы объединились усилия представителей разных методов общественного мышления. Неожиданно был продемонстрирован тот добролюбовский принцип "реальной критики", которого многие из нас тщетно взыскуют, - конечно, в модифицированном виде. Я имею в виду статью экономиста Г. Попова о романе Бека, опубликованную в журнале "Наука и жизнь" (1987, N 4), где художественные персонажи рассмотрены с точки зрения их детерминированности административной системой, сложившейся в годы культа личности. стр. 23 Роман А. Рыбакова не породил адекватной реакции со стороны наших соседей по гуманитарным наукам, хотя, конечно, и философы, и историки имеют о нем свое мнение, и вполне его выразил Г. Л. Смирнов, которому принадлежит наиболее трезвая, глубокая оценка этого романа со стороны наших соседей по науке12 . В этом романе эпоха культа личности воспроизведена преимущественно, так сказать, с ее внутренней, нравственной стороны: показан процесс субъективного формирования одним человеком идеи власти над людьми, раскрыт психологический "механизм" управления массами, которые впоследствии будут названы "винтиками". В литературной и художественной среде роман вызвал противоположные характеристики: от безоговорочно-восторженных до скептических и резко отрицательных. Дело критиков - систематизировать полемические высказывания. Но роман этот и его восприятие дают повод для обращения литературоведов к историкам с предложением совместно обсудить методы исследования исторического и художественного материала. Именно в связи с подобными произведениями в критической и публицистической литературе в последнее время обсуждается вопрос об истоках культа личности. Вопрос возник давно, по меньшей мере еще в 1917 году. Но тогдашний ответ ныне мало кому известен. Я вспомнил о нем в связи с недавним замечанием историков об одной фактической неточности в пьесе М. Шатрова: она касается того, о чем просил Плеханова Савинков в 1917 г. (быть премьером или членом Временного правительства). Мы не знаем в самом деле, о чем просили Плеханова другие приходившие, был опубликован допрос Колчака, где Колчак перед расстрелом рассказывает, как он по просьбе Родзянко ходил к Плеханову. Плеханов - выдающийся мыслитель, но как политик и революционер он оказался фигурой трагической. Он не согласился с ленинской революционной стратегией и усомнился в готовности России к социалистическому будущему. По существу, он утверждал национальную предопределенность не диктатуры пролетариата, а власти отдельной личности. Но целое послереволюционное десятилетие это мрачное пророчество не подтверждалось. Затем же, после нэпа, эта власть личности стала укрепляться. Однако это подтверждало отнюдь не плехановскую мысль, а ленинское предостережение относительно отрицательных личных качеств Сталина, опасных в общегосударственном смысле. Современные художественные подходы к характеристике Сталина все чаще опираются на это ленинское замечание. Возможна, конечно, и иная точка зрения. Она и высказана недавно на страницах литературного журнала13 . Суть ее в том, что Сталин и трагедии 30-х годов - явления всемирной истории, мирового революционного движения. Здесь - некий вариант напророченного Плехановым, но с выходом за национальные границы. Понятно, что ни одна современная интерпретация Сталина не выдержит критического суда с таких теоретических позиций. Сопоставления нашей социалистической революции с предшествующими буржуазными революциями представляются мне допустимыми, но продуктивнее анализ их социальных и национальных различий. А отсюда - и соответствующие методы анализа художественного опыта, затрагивающего эти проблемы. Во всяком случае, исследовательский успех нас ждет здесь только при совокупных усилиях представителей всех форм общественного сознания. Большие надежды в этом отношении и на нашу философскую мысль, которая, несмотря на свои теперь хорошо известные слабости, и в предшествующие годы демонстрировала немалый теоретический потенциал, и ее никак нельзя огульно назвать "аморальной", как это сделано в литературном журнале совсем недавно14 . 12 Смирнов Г. Л. Революционная суть перестройки. М. 1987, с. 210. 13 Наш современник, 1988, N 4. 14 Москва, 1988, N 4. стр. 24 Переходя к оценке новейшей литературы о 40-х и последующих годах, укажу на специфические трудности литературоведческой мысли, поскольку и здесь со всей остротой встает проблема "правдивости деталей" (Ф. Энгельс) в историческом плане. Это проблема проверки самой информации. Самые заметные сейчас художественные явления, где в центре изображения военные и послевоенные годы, повесть А. Приставкина "Ночевала тучка золотая...", роман В. Дудинцева "Белые одежды" и повесть Д. Гранина "Зубр". Если говорить о собственных нравственно-эстетических пристрастиях, то мне ближе всего повесть А. Приставкина. Эмоциональная заразительность многих страниц этого гимна состраданию необычайна. Обаятельные образы сирот- близнецов, в коих неистребимы, - несмотря па недетские испытания, жестокость взрослых недочеловеков, - потребность и способность к собственно человеческому действию, зарождение в подростках того, что есть истинное интернациональное чувство, - все дано в повести с огромной психологической достоверностью и соединено с горькой социальной истиной, открывшейся в братоубийственном столкновении людей разных национальностей. Перед нами реалистическая картина, заполнившая одно из "белых пятен" в нашем представлении о военном лихолетье. Предел человеческих возможностей раскрывается совсем на другом материале В. Дудинцевым. Недоброй памяти сессия ВАСХНИЛ 1948 г. обнажила серьезный конфликт в общественной жизни, последствия которого были разнообразны как в социальном, так и в нравственном смысле. Последовательность писателя, начавшего еще 30 лет назад романом "Не хлебом единым" исследовать источник и природу общественных ошибок, принесших беды отечественной науке, заслуживает большого уважения. Критика справедливо отметила, что воссоздание трагедии, постигшей нашу генетику, еще один "штрих к портрету" культа личности, одна из драм времени, когда должна была, казалось, господствовать праздничная атмосфера Победы, объединяющая, а не разъединяющая людей, преданных Советскому государству. Но была ситуация, которая их разъединяла и без всякой исторической целесообразности рождала жестокие конфликты, ломая человеческие судьбы и унося безвременно жизни, сокращая запасы интеллектуальной энергии в обществе. В повести Д. Гранина лысенковщина также дана с отчетливой беспощадностью. Однако публицистическая страстность не получила здесь опоры в обстоятельном анализе исторических и моральных причин развития разрушительных методов в науке. Осложняла эстетическую задачу автора и специфическая цель - восстановить историческую справедливость по отношению к одному из противников лысенковщины, человеку, чья биография кое в чем еще остается не вполне ясной для историков науки. Сведения о жизни крупного генетика Н. В. Тимофеева в популярной печати остаются противоречивыми, и если бы не было тесной сращенности реального лица и персонажа, можно было бы проще осмыслить реалистическую природу повести. Примеры такого рода говорят о необходимости интеграции методов гуманитарных наук, о трудностях "автономного" литературоведческого подхода к произведениям. Наука об искусстве может и должна демонстрировать свою способность анализировать творческий процесс и его отдельные явления с помощью своих фундаментальных категорий. В современных литературно-критических высказываниях нередко эта проблема решается по-новому - со знаком минус. Особенно сильно звучит скепсис по отношению к понятиям реализма и социалистического реализма, а затем и вообще к категориальному аппарату гуманитарных наук. Идет, скажем, речь о "деревенской прозе", предлагаются неопределенные термины "природность", "духовность" и, например, в повестях В. Распутина и В. Астафье- стр. 25 ва критики не усматривают объективной обусловленности внутреннего мира героев социальными обстоятельствами, специфическими условиями жизни в Сибири, т. е. повести не рассматриваются с точки зрения законов реализма. В новейшей литературно-критической публикации говорится о "зараженности лысенковщиной" нашей литературной жизни. Истоки этой "болезни" автор видит - в духе популярных ныне оценок эстетической мысли 20-х годов - в теоретических программах той поры: "Пролеткультовцы", "напостовцы РАПП" - это была первоначальная романтическая эпоха травли "нечистых" от имени якобы пролетарской, якобы классово чистой культуры. Дальше явилась догма "соцреализма" с непременным требованием "жизнеутверждения" и "положительного" героя. Эта древняя претензия провинциального вкуса была выдана за требование марксизма-ленинизма". Далее автор, столь нелюбезно отнесшийся к понятийным определениям, сам же прибегает к помощи "категории". Выглядит это так: "В эпоху застоя разновидностью лысенковщины в искусстве можно считать направление, для которого подходит название "бюрократический романтизм"15 . Все это симптоматично, и не случайно такой материал появился после недавнего заявления на страницах "Вопросов литературы" о полной неясности самого понятия марксистской теории литературы16 . Это заставляет не столько обидеться за нашу науку, о категориях которой судят с такой жестокой безоговорочностью, хотя тут же и берут их на вооружение, сколько еще раз подумать об утверждении ее права и способности судить наиболее объективно о художественном процессе, об ее суверенности, об исторической апробированности многих ее методов. Но науке нужны новые серьезные идеи, необходимы, в частности, и новые сдвиги в представлении о реализме, и прежде всего о социалистическом, о котором - теперь это особенно ясно - уже нельзя говорить как о некоем автономном, чуть ли не сектантском явлении в художественной культуре. Д. Марков пишет, что дискуссии о социалистическом реализме с середины 70-х годов утратили действенность, стали абстрактными. Он прав. Имея в виду новые художественные произведения (в том числе и те, что назывались выше), этот исследователь, раскрывший проблему "открытости" (но не безбрежности) социалистического реализма как эстетической системы, правильно видит предпосылки для скептического и отрицательного отношения к главному методу советского искусства. Идеологические противники заинтересованы в замыкании социалистического реализма в окостеневшие рамки - это хороший повод для дискредитации метода. Иные критики, наоборот, настаивают на безбрежности социалистического реализма, они "говорят о необходимости плюрализма философско-эстетических методов, полагая, что марксизму чужд гуманизм и потому он не в состоянии объяснить всю широту спектра художественной культуры"17 . Вот в чем вся суть проблемы. Марксистское учение об искусстве еще не реализовало всех своих возможностей. Но оно, исторически самое молодое, подлинное учение о культуре, располагает теоретическими принципами, методами анализа, позволяющими оценить степень художественной правдивости в современной литературе. Ощущаемые трудности в развитии теоретико-литературной мысли - может быть, наибольшие во всей истории нашего литературоведения. Но именно она, эта мысль, способна наиболее результативно определить принципиальные сдвиги в 15 Литературное обозрение, 1988, N 3, с. 18. 16 Вопросы литературы, 1987, N 12. 17 Там же, 1988, N з, с. 18. , стр. 26 трактовке человека современным искусством, удельный вес самоценной личности и ее социально-психологической детерминированности, объяснить причины и последствия происходящей на наших глазах эволюции в художественном сознании тех, кто творит искусство, и тех, кто его воспринимает, помочь осуществлению прогностической функции науки о культуре. Но эти возможности теории реализуются медленно - процесс ее развития пока не очень активен. Для изменений в литературной науке есть стимулирующий фактор и методологические ориентиры - теоретический опыт нашей партии. Она призывает нас "освободиться от сложившихся представлений о социализме, на которых лежит печать определенных условий"18 . Это призыв к новому, более полному, подлинно научному пониманию нашей общественно- исторической реальности. В этих условиях исключительна роль теоретического знания во всех областях духовной деятельности, следовательно, и в нашей. И последнее. Исторический опыт показал, что многоголосие лучше мнения одной личности. Но пестрота мнений, которая ныне возводится чуть ли не в норму, если она сохранится, так сказать, в нетронутом виде, не подвергнется научной систематизации, не может гарантировать фундаментальных научных успехов. Конечно, теоретическая "амальгама" допустима, но только при условии, если она предполагает близость несхожих частных методов к единой методологии, к научной диалектике и конкретному историзму. Стремление к такой близости играет большую роль, объединяя ученых в их поисках объективных истин в современном художественном развитии, в духовном движении времени. Это всем нам сейчас очень необходимо. 18 Правда, 10.IV.1988. Опубликовано 21 июня 2019 года Полная версия публикации №1561117587 → © Literary.RU Главная → ОТРАЖЕНИЕ ИСТОРИИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!
|
|