LITERARY.RU → Культурные контексты "Сказки о жабе и розе" В. М. Гаршина → Версия для печати
Готовая ссылка для списка литературы
Тиманова О. И., Культурные контексты "Сказки о жабе и розе" В. М. Гаршина // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 02 апреля 2008. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1207133730&archive=1207225892 (дата обращения: 19.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
Тиманова О. И., Культурные контексты "Сказки о жабе и розе" В. М. Гаршина // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 02 апреля 2008. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1207133730&archive=1207225892 (дата обращения: 19.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
публикация №1207133730, версия для печати
Культурные контексты "Сказки о жабе и розе" В. М. Гаршина
Дата публикации: 02 апреля 2008 |
|
Популярный прозаик последней трети XIX в. В. М. Гаршин (1855 - 1888) в литературу вошел прежде всего как мастер психологического рассказа, и именно в этом обличье он предстает перед большинством современных читателей-школьников. Так, в самом известном рассказе Гаршина "Сигнал" (1887), с которым знакомятся учащиеся старших классов, нарисован образ обычного человека, в экстремальной жизненной ситуации проявившего героизм. Герой рассказа предотвращает крушение поезда, окрасив белый платок собственной кровью, и такая нравственная сила простых людей вызывает неизменное восхищение и автора, и читателей произведения. В русской литературе 1870 - 1890-х гг. возобновился также интерес к фантастическим, чудесным мотивам в реалистическом повествовании. Это литературное течение в русской культуре конца XIX столетия, связанное с именем В. Г. Короленко, принято называть "романтическим реализмом". Творчество Гаршина-беллетриста втянуто в орбиту этого специфического направления в искусстве рубежной эпохи, что идейно-художественное своеобразие его произведений определило в немалой степени. Сказочно-аллегорические формы повествования ("Attalea princeps", 1880; "Красный цветок", 1883; "Сказка о жабе и розе", 1884; "Лягушка-путешественница", 1887) возникают в творчестве писателя и под значительным влиянием сатирических сказок М. Е. Салтыкова-Щедрина, имеющих аксиологическую природу: они говорят о мире и человеке с позиций "вечных" ценностей и нравственных истин, всеми принимаемых без доказательств. Потому вполне естественным оказывается тот путь изучения творчества Гаршина, который предоставляется учащимся 8 классов программой В. Г. Маранцмана: вслед за более или менее детальным анализом на уроках литературы рассказа "Красный цветок" школьникам-читателям предлагается познакомиться со сказкой-притчей "Сказка о жабе и розе". Думается, включение последнего из названных произведений в более широкий историко-культурный и историко-литературный контекст способно раздвинуть границы представлений современных подростков о природе искусства, о тех "неисповедимых" путях, которые ведут к созданию произведений "изящной" словесности, если и не гениальных, то, несомненно, талантливых, а потому прочно вошедших в золотой фонд мировой литературы. Из литературных жанров, всегда выражающих определенную концепцию человека, с романтическим умонастроением писателя наиболее близко соотносится сказка. В свою очередь, жанровую поэтику сказок Гаршина следует рассматривать в русле герменевтического подхода, понимаемого как методологическая основа гуманитарных наук в целом. В толковании всякой оригинальной версии любого литературного жанра "объясняющая" установка принципиально важна, в особенности когда речь идет о литературной сказке, ориентированной как на читателя-взрослого, так и на читателя-ребенка. Эстетический дискурс произведений соответствующего назначения диктует свои правила: в таких литературных текстах общее является через частное, конкретное имеет свойство обнаруживаться в абстрактно-типическом. page 6 -------------------------------------------------------------------------------- Любое произведение искусства - продукт культурного, духовного опыта целой эпохи. Писатель бессознательно "заряжен" идеями и образами прошлого, и эта информация передается из поколения в поколение. В "Сказке о жабе и розе" Гаршина, написанной в 1884 г., мы, несомненно, сталкиваемся с явлениями подобного рода; с попыткой автора литературной сказки использовать образы, уже имеющиеся в культурной традиции, и вместе с тем внести в них нечто свое, новое. Эстетическая позиция Гаршина-сказочника в этом случае близка к осознанию цели "художества", А. С. Пушкиным некогда определенную как "идеал, а не нравоучение"1. И на этом пути Гаршин создает литературные типы, нередко из бытующего творя невещественное, проявляя "остроумие" сочинителя, талант писателя, дающее основания оценивать как "несомненный" и "оригинальный" (И. С. Тургенев)2. Своеобычны в "Сказке о жабе и розе" не столько самые образы, имена которых, как нарицательные, автором вынесены в заглавие произведения. Эмблематические по сути, в культурах различных исторических эпох они означают понятия близкие. В облике Розы, как правило, фиксируется прекрасно-поэтическое, тогда как в Жабе - преимущественно безобразно-прозаическое. Цель сказочного повествования Гаршина - отыскание первооснов бытия, отчего персонажи трактуются автором как воплощения базовых начал дихотомического мироздания, через противоположение которых все легче и различается. "Жили на свете жаба и роза" - в духе зачина народной сказочной прозы прочитывается начало гаршинской сказки. Однако краткость эта несет в себе и другое качество. В определенной мере ею регистрируется некая обособленность героев от остального мира, уникальность установившихся между ними связей. Реакция читательской аудитории на подобный прием предопределена заведомо: читателя не покидает ощущение абсолютной уединенности существования в мире Жабы и Розы, сознание того, что все более или менее значительное, что совершается в мироздании, именно между ними и происходит. Креативная деятельность писателя - организация рецептивной деятельности читателя. Образы-знаки Жабы и Розы у Гаршина знаменуют непосредственное присутствие в культуре так называемых "общих мест", или "топосов" (выражение Э. Р. Курциуса). В частности, символика, родственная гаршинской, - Розы, страдающей от посягательств на нее безобразной Жабы, - уже замечена в энциклопедии "Эмблемы и символы"3, впервые изданной в России по указу Петра Великого в 1705 году, хотя и предстает там в несколько измененном виде. Связанность персонажей в дуэте, составленном Гаршиным в "Сказке о жабе и розе", отчасти напоминают также взаимоотношения Розового куста и Улитки из сказки Х. К. Андерсена "Улитка и розы". Правда, в отличие от гаршинской Жабы, Улитка датского сказочника "была богата внутренним содержанием - содержала самое себя", - замечает Андерсен не без иронии, потому что, оказывается, это будто бы и давало героине право утверждать: "Плевать мне на весь мир! Он мне ни к чему!.. Мне нет дела до мира!" Точку зрения Улитки сам Андерсен, разумеется, не разделяет. Потому персонажи Андерсена и Гаршина идентичны в главном. В то время как Роза оптимистично глядит в будущее, у Андерсена уверенная, что "все мы, живущие на земле, должны делиться с другими лучшим, что в нас есть!", Улитка и Жаба - обе по причине своей примитивности - не умеют "радоваться ни утру, ни солнцу, ни хорошей погоде". Кроме отсылок к другим литературным текстам, кореллирующим со "Сказкой о жабе и розе" в теме, своеобразным проявлением интертекстуальности произведения Гаршина становится и другой художественный прием. У Андерсена духовная "разноприродность" героев в какой-то степени усиливается разницей в их числе ("улитка" - единственное, "розы" - множественное), хотя отчасти этим же и сглаживается (эгоистка - одна, альтруисток - много больше). У Гаршина сложность внутреннего состава "человеческого" и "очеловеченного" подчеркивается однополостью и равночисленностью главных действующих лиц из природного мира, что явно соотносится с особенностями национального менталитета автора. Любопытно, что у славян с лягушкой (жабой) связывается в целом символика женская. Из-за сходства лап лягушки с человеческими руками украинцы, например, вообще полагают, что лягушка в прошлом могла быть исключительно женщиной. На восприятие жабы или лягушки как оборотня, ведьмы, орудия колдовства, т.е. демонологическую окраску образов, еще в 30 - 40-е гг. XIX в. указывал В. И. Даль4. Для Гаршина, по образованию и характеру увлечений - натуралиста и, кстати, какое-то время жившего в Харь- page 7 -------------------------------------------------------------------------------- кове, это представление в целом нехарактерно. Но оно бытует у писателя на уровне подсознания, что проявляется во многих эпизодах сказки. Так, одна из многих сверхъестественных способностей ведьмы, как полагают в народе, - умение красть утреннюю росу на траве. Гаршинская Жаба на "улетавшую утреннюю росу" непосредственно, конечно, не посягает. Но, "поднимая лапу" на Розу, - так или иначе проявляет свою "темную" природу, ибо покушается и на росу тоже, этот благотворный природный дар, оставивший "несколько чистых, прозрачных слезинок" на лепестках замечательного цветка. Нравоучительная аллегоричность гаршинского произведения, корнями уходящая в "учительность" древнерусской словесности, в такие моменты литературно-сказочного притчевого повествования писателя проявляется совершенно очевидно. Психологизм Гаршина недалек от психологизма духовной литературы, близок ей типологически. В ранней агиографической европейской словесности, отечественной в том числе, изображение внутреннего мира героя имело свои особенности. Неповторимых человеческих характеров, за редким исключением, житийные жанры не создавали. Зато в них декларировалось разграничительное изображение поступков героев как добрых или злых, эгоистических или жертвенных, безобразных или прекрасных. В религиозных средневековых легендах, кроме того, важную роль играли притчевые сюжеты о взаимоотношениях растений и животных. И если в устной национальной словесной традиции изображение судьбы человека как идеальной жизненной нормы по преимуществу брала на себя волшебная сказка, то в истории письменной отечественной беллетристики как "изящной" словесности житийные жанры долгое время оставались едва ли не единственной литературной формой, в фокусе которой находился человек вне его социально-классовой принадлежности, человек как таковой. Отсюда с поучительной словесностью Гаршина сближает представление о литературе как идеальном преобразователе жизни; разводит - художнический дар мышления в образах. Всякий образ, как полагает С. С. Аверинцев5, - символ. Как обобщенный образ, символ несводим к однозначному толкованию, включает в себя множество ассоциативных признаков. Восприятие символа, следовательно, требует напряженной мыслительной деятельности. Ее цель - расшифровка сложной структуры символа. Читатель, не располагающий обширным жизненным опытом, в такой работе, безусловно, нуждается, и вдвойне, если образы являют собой "аббревиатуры культурного знания" (А. Е. Махов)6. Гаршинские Жаба и Роза суть иносказания, в которых абстрактные понятия сопоставляются с конкретными предметами, "духовное" приравнивается к "вещественному". Ведь нежелание Жабы даже "подвинуть к брюху другую свою - безобразную - лапу" Гаршин явно увязывает с духовной непросвещенностью героини: "Когда ветерок на минуту стихал и запах розы не уносился в сторону, жаба чувствовала его, и это причиняло ей смутное беспокойство; однако она долго ленилась посмотреть, откуда несется этот запах" (здесь и далее в цитатах курсив наш. - О. Т.). Недовольство собою и миром, не осознанное героиней, принимает конфигурации эстетические: "Когда она (жаба. - О. Т.) в первый раз увидела цветок своими злыми и безобразными глазами, что-то странное зашевелилось в жабьем сердце. Она не могла оторваться от нежных розовых лепестков и все смотрела и смотрела. Ей очень понравилась роза, она чувствовала желание быть поближе к такому душистому и прекрасному созданию" и пр. В то же самое время в жанровом портрете сказочной героини внимательный читатель, несомненно, отметит тонкость обрисовки, достойную мастерства психологов "большой" русской словесности. Гаршину удается показать те неисповедимые пути перехода от любви к ненависти, до которой, как известно, всего лишь один шаг. Чтобы выразить свои нежные чувства к розе, Жаба "не придумала ничего лучше" слов "Я тебя слопаю!": других-то она и в самом деле не знает. "Стараясь говорить как можно нежнее", она повторяет все те же фразы, отчего, по словам автора, выходит "только ужаснее". С упорством, несколько неожиданным для нетрудолюбивой Жабы, животное все карабкается по колючему стеблю Розы, чтобы добраться до "привлекавшего ее и ненавистного ей цветка" и, наконец, падает, окровавленная. Жесты живого создания у Гаршина-сказочника граничат с проявлениями человеческой психики, причем чрезмерно патологическими, по сути. В героях романов Достоевского такие моменты представляются объяснимыми. Но читателям сказок, не исключая литературных, они практически незнакомы. Стало быть, сказка как жанровая система поставлена Гаршиным в диалог с его собственной творческой page 8 -------------------------------------------------------------------------------- индивидуальностью, индивидуальностью писателя-философа и реалиста-психолога. Использованные им художественные приемы в сказке-притче имеют целью достигнуть максимальной концентрации художественного изображения, творят искомую условность внутреннего мира литературной сказки, обобщающей существенные закономерности материальной действительности. Соответственно сказочные персонажи Гаршина предстают то как единичные объекты сущностного мира, то как составляющие более обширного целого, причем единицы антагонистичные. Так, в начале второго абзаца Гаршин рисует картину пребывания Розы в окружении естественной для нее природной среды. Тремя абзацами ниже, опираясь на ассоциации, порождаемые бинарными пространственными оппозициями верха (роза) и низа (жаба); вертикали (тянущаяся к солнцу роза) и горизонтали (расплющенная жаба), подкрепленные к тому же антиномическими возможностями противительного союза "а", писатель впервые представляет читателю "довольно жирную старую жабу", сидящую "внизу, между корнями (розового. - О. Т.) куста, на сырой земле, как будто прилипнув к ней брюхом". Обращает на себя внимание детализация быта героев, которая довольно типична для искусства утвердившегося реализма, но нехарактерна для поэтической системы фольклорной сказки. Одновременно ощущается здесь интенсивность изображения, присущая всякой метафоре. Розовый куст на страницах гаршинского произведения появляется сначала на фоне запущенного цветочного сада: "сорные травы разрослись по старым, вросшим в землю клумбам и дорожкам, которых давно уже никто не чистил и не посыпал песком". "Новое видение" Гаршина-реалиста на общем неброском фоне "небольшого полукруглого цветника" позволяет ему различать и колючий чертополох, и темно-зеленую крапиву, и стрелки желтого коровяка, и "несколько чистых, прозрачных слезинок росы" на лепестках бледной, только что распустившейся розы. Все эти оттенки пестрой "натуры", в описании автора "Сказки о жабе и розе" имеющие автономную ценность, у читателя формируют представление о пространстве литературной сказки как полнокровном земном существовании; ощущение жизни, прекрасной в своей многосоставности. В этих описаниях ощутимы и отголоски иносказательных смыслов, постигаемых по мере "органического", как говорил Аполлон Григорьев, проникновения в текст произведения, его прочитывания в сотворчестве с автором. Ибо до поры до времени писатель, например, скрывает от читателя-ребенка значение чертополоха, в искусстве являющегося символом мученичества, - смысл образа, известный читателю-взрослому, но в процессе следования за сюжетом гаршинской сказки исподволь открывающийся и ребенку. Как целостные картины мира, все извлеченные для примера фрагменты гаршинского текста либо закладывают предпосылки полноценного эстетического восприятия читателя-ребенка, либо вынимают из уже наличествующей культурной памяти читателя-взрослого соответственные национально-русские образы: пушкинской лирики (весна - "утро года"), тургеневской и лермонтовской прозы ("воздух чист и свеж как поцелуй ребенка"), "космополитические", универсально-библейские (Библия значит Книга) аллюзии на цветник и земной рай ("в цветнике было так мирно и спокойно, что если бы она могла в самом деле плакать, то не от горя, а от счастья жить. Она не могла говорить; она могла только ... разливать вокруг себя тонкий и свежий запах, и этот запах был ее словами, слезами и молитвой"). Слишком уж пристальное внимание, уделяемое повествователем пейзажу локальному и почти деревенскому, единственно любовью Гаршина-сказочника к природе, конечно, не объясняется. Нюансы словесного пейзажа, совершенно немыслимые в сказке фольклорной, автором "Сказки о жабе и розе" созидаются на перекрестке многих жанровых традиций, и не только сказочных. Это совокупные достижения литературы как письменной, так и устной: * животного эпоса (антропоморфный сюжет о жабе и розе); * агиографической литературы, призванной вразумить (религиозного, в первую очередь) читателя образцами праведного поведения; * реалистического эпического повествования (локальный сюжет о болезни и смерти обычного мальчика Васи); * аллегорической образности притчи, или аполога (обобщенная модель жизни человечества в целом); * символики европейской и русской романтической поэзии (выстраивание композиции сказки на чередовании картин "хорошего майского утра" и "осени", общая антитеза Жизни и Смерти, page 9 -------------------------------------------------------------------------------- контраст Красоты и Уродства, противопоставление Жабы и Розы); * темы "двойничества", характерной для романтической прозы, в том числе сказочной (в "Черной курице, или Подземных жителях" А. Погорельского; в "Пестрых сказках" и "Городке в табакерке" из цикла "Сказок дедушки Иринея" В. Ф. Одоевского). У Гаршина Роза - двойник героя-мальчика и, по существу, своей судьбы ("она росла и красовалась; на другой день она должна была распуститься полным цветом, а на третий начать вянуть и осыпаться. Вот и вся розовая жизнь!"), и по своему внешнему облику ("он был маленький мальчик лет семи, с большими глазами и большой головой на худеньком теле" - она "нежный и роскошный", но "бледный" цветок); * самых древних культурно-эстетических и этико-философских воззрений человечества (отсылки к библейским текстам, в частности к мифологеме рая как огороженного сада). Образ гаршинского сказочного Сада коррелирует со смыслом некоторых евангельских мифов. Согласно Ветхому завету, Сад взращивал для своих любимцев бог Саваоф, откуда и проистекает мифема (мифологема) цветочного сада как Цветника души, архетип райского сада как знака ее, т.е. души, спасения. У Гаршина сад огорожен. Но только защита (ограда) порушена и временем, и самим человеком. Парафраз темы разваливающегося райского сада писатель связывает с образом-мотивом воинства: не небесного, охраняющего врата рая, а самого что ни на есть земного, обыденного. В действиях рати этого рода, по Гаршину проявляется начало не столько свято-героическое, сколько агрессивное, злобно-разрушительное, отягощенное грешной "нелюбовью" к ближнему, о чем красноречиво "сигнализируют" ключевые слова-символы: "Деревянная решетка с колышками, обделанными в виде четырехгранных пик, когда-то выкрашенная зеленой масляной краской, теперь совсем облезла, рассохлась и развалилась; пики растащили для игры в солдаты деревенские мальчики и, чтобы отбиваться от сердитого барбоса с компанией прочих собак, подходившие к дому мужики". Целостный смысл гаршинского текста как "сочетания" (латинское значение понятия "текст") рождается, в том числе, из вплетения в повествовательную ткань словесных образов, соединяющих в себе предметно-бытовые и метафорические значения. Цветник у Гаршина "рай очам и пища души" главного героя-человека - "маленького", а следовательно, безгрешного Васи. Ибо как раз гармонии, веяния настоящей, действительной жизни, способной исцелить физически и духовно, интуитивно ищет в саду смертельно больной ребенок: "Он очень любил свой цветник (это был его цветник, потому что, кроме него, почти никто не ходил в это заброшенное местечко) и, придя в него, садился на солнышке <...> и начинал читать принесенную с собой книжку". Откровения в гаршинском саду ищет не только герой-человек. Его по-своему, но жаждет и Жаба. В живой действительной природе, в отличие от человека, жаба не одарена от Бога ни разумом, ни сознанием. Потому писателю чрезвычайно важно здесь уточнить качество того насыщения, которое достигается в общении с природой животным и человеком. Совершенно очевидно, что для Жабы это удовлетворение самых первых потребностей плоти. Наступает вечер; нужно подумать об ужине, и раненая Жаба плетется подстерегать неосторожных насекомых: "Злость не помешала ей набить себе живот, как всегда". Для маленького же Васи контакты с живой средой - возможность подлинного познания: и окружающего мира, и самого себя. Для мальчика уединение в саду, куда его тянет даже больше, чем к книге, становится стремлением к состоянию самоуглубления, прекрасному самому по себе. Природа для него - воплощение идеала, к которому он стремится путями, отличными от "жабьих", читай - "злых". Для ребенка полные интриг и приключений произведения о "Робинзонах, и диких странах, и морских разбойниках" - чтение всепоглощающее, порой затмевающее все вокруг. Но вот парадокс. Захватывающую, авантюрную книгу гаршинский мальчик готов отложить, оставить - быть может, чувствуя имеющуюся во всяком искусстве долю условности, а значит, некой искусственности. Сад же и розу - никогда, даже на пороге смерти! Вася предпочитает жизнь живую: он не может удержаться от радости "и чуть было не закричал и не захлопал руками", когда увидел настоящего ежа. Но, боясь спугнуть колючего зверька, "притаил дыхание и, широко раскрыв счастливые глаза, в восторге смотрел, как тот, фыркая, обнюхивал своим свиным рыльцем корни розового куста, ища между ними червей, и смешно перебирал толстенькими лапками, похожими на медвежьи". И - странное дело - посягательства на Розу этого природного page 10 -------------------------------------------------------------------------------- существа (ежа) не выглядят у Гаршина покушением! "Ежик" (не "еж") описан автором вполне реалистически и с удивительным уважением: зверек "живо надвинул себе на лоб и на задние лапы колючую шубу и превратился в шар"; "глухо и торопливо запыхтел, как маленькая паровая машина". Роза - плоть от плоти доброй прекрасной природы. И потому именно она провожает мальчика в последний путь. Своим видом и запахом цветок привносит в душу умирающего ребенка умиротворение. В мир иной (умирая) мальчик уходит, "счастливо улыбаясь": на него снисходит Благодать, согласно христианскому вероучению дающаяся независимо от достоинства и заслуг человека. Благодать и у Гаршина предстает как чистый дар Божий, и смерть ребенка есть радость постольку, поскольку она искупает страдания мира, тем самым его, мир, спасая. Ибо "Тот, кто не примет Царствия Божьего как дитя, тот не войдет в него". Вася не младенец, но его образ у Гаршина, несомненно, символический образ души. И именно образ Прекрасного уносит с собой ребенок, "навсегда замолкая": человек достоин того перед смертью, полагает Гаршин, этого достойна людская душа. В Новом Завете благодать - дар спасения, свидетельство проявления милующей любви к грешному человеку. Герой Гаршина явно безгрешен, потому на пороге ухода на небеса он тем более имеет право на Красоту, а не Уродство. Потому и Жаба - враг Розы - "не смеет" попробовать еще раз схватить удивительный цветок. Мифологемы Сада, Розы и Жабы завоевывают у Гаршина новое жанровое толкование. В литературной сказке-притче они отражают взаимодействие творческой индивидуальности писателя с наследуемыми культурными традициями, становятся носителями авторской идеи, концепции, отсылающей к "вечным ценностям", с которыми трудно спорить, а значит, неизменно нужно принимать во внимание читателю любого возраста и общественного положения. -------------------------------------------------------------------------------- 1 Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. / Примеч. Б. В. Томашевского. - М., 1981. - Т. 6. - С. 268. 2 Тургенев И. С. Пол. соб. соч. и писем: В 28 т. / Под ред. М. П. Алексеева и др. Письма. - Т. 12, кн. 2. - С. 273. 3 Эмблемы и символы. 2-е исправленное и дополненное издание с оригинальными гравюрами 1811 г. / Вступ. ст. и комментарии А. Е. Махова. - М., 2000. 4 Даль В. И. О поверьях, суеверьях и предрассудках русского народа: Материалы по русской демонологии. - СПб., 1996. 5 Аверинцев С. С. "Аналитическая психология" К. Г. Юнга и закономерности творческой фантазии // Вопросы литературы. - 1970. - N 3. 6 Махов А. Е. "Печать недвижных дум" / Эмблемы и символы. 2-е исправленное и дополненное издание с оригинальными гравюрами 1811 г. - М., 2000. - С. 13. page 11 Опубликовано 02 апреля 2008 года Полная версия публикации №1207133730 → © Literary.RU Главная → Культурные контексты "Сказки о жабе и розе" В. М. Гаршина При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!
|
|