LITERARY.RU → "ПОВЕРИЛ Я АЛГЕБРОЙ ГАРМОНИЮ...". ЭТЮДЫ О ПУШКИНЕ → Версия для печати
Готовая ссылка для списка литературы
А. И. ДЕМЧЕНКО, "ПОВЕРИЛ Я АЛГЕБРОЙ ГАРМОНИЮ...". ЭТЮДЫ О ПУШКИНЕ // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 20 марта 2008. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1206021807&archive=1206184486 (дата обращения: 18.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
А. И. ДЕМЧЕНКО, "ПОВЕРИЛ Я АЛГЕБРОЙ ГАРМОНИЮ...". ЭТЮДЫ О ПУШКИНЕ // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 20 марта 2008. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1206021807&archive=1206184486 (дата обращения: 18.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
публикация №1206021807, версия для печати
"ПОВЕРИЛ Я АЛГЕБРОЙ ГАРМОНИЮ...". ЭТЮДЫ О ПУШКИНЕ
Дата публикации: 20 марта 2008 |
|
Многое поражает в Пушкине. Но, может быть, более всего - его универсализм. Универсализм и в узко литературном значении этого слова, поскольку Пушкин охватил практически все виды и жанры современной ему словесности, претворил в своем творчестве все основные идеи и темы художественного процесса своей эпохи. Универсализм и в общечеловеческом истолковании этого слова, так как мы находим в его наследии многомерный, всеобъемлющий срез бытия, что делает пушкинский мир настоящей вселенной. Универсализм этот тем более поражает, что, в отличие от многих других романтиков, которые много путешествовали, Пушкин никогда не покидал пределов России (хотя под давлением обстоятельств неоднократно помышлял о бегстве из страны). Правда, какой России! России, которая вмещала в себя едва ли не всё - исконно русское начало и поистине вавилонское смешение народов, просвещенность цивилизованной Европы и азиатскую дикость, классическую культуру и экзотику Востока. И все-таки удивительно, как такой всеохватывающий феномен мог появиться в этой полунищей, неухоженной и, по выражению Ф. Шаляпина, загнанной стране, жизнь в которой часто навевает то, о чем читаем в стихотворении "Зимняя дорога" (1826): По дороге зимней, скучной Тройка борзая бежит, Колокольчик однозвучный Утомительно гремит. И дальше: "сердечная тоска... глушь и снег... скучно, грустно... путь мой скучен... отуманен лунный лик". Одна из разгадок пушкинского универсализма - в высшей гениальности, в особом даре, ниспосланном свыше. Это сознавал и сам поэт. С наибольшей отчетливостью - в символике стихотворения "Пророк" (1826). Здесь очень характерны начальные строки: "Духовной жаждою томим" - заложенное природой в душу поэта стремление к осмыслению происходящего вокруг; "В пустыне мрачной я влачился" - это о России. Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился - И шестикрылый серафим На перепутье мне явился; Перстами легкими как сон Моих зениц коснулся он: Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, И их наполнил шум и звон: И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. Таким образом, речь идет о том, что поэт с помощью высших, непостижимых сил обрел дар особой восприимчивости и всеведения: "И внял я неба содроганье" - всеобщие, мировые катаклизмы; "И горний ангелов полет" - божественное начало бытия; "И гад морских подводный ход" - низменные стороны существования и его подноготная; "И дольней лозы прозябанье" - повседневное течение суетной, обыденной жизни. Способность постичь всё и вся с наибольшей полнотой раскрылась в двух самых капитальных созданиях Пушкина - "Евгении Онегине" и "Борисе Годунове". В. Белинский назвал роман "Евгений Онегин" "энциклопедией русской жизни". Н. Добролюбов расшифровал это подробнее: "В его роман наряду с "поэзией" хлынула широким потоком и "проза" - жизнь как она есть, со всеми ее красками и оттенками, с праздничным и обыденным, патетическим и смешным, трогательным и ничтожным, высокими поэтическими порывами и житейским "пестрым сором". Добавим, что это прежде всего роман о романтизме, который представлен здесь в любых ипостасях: романтическая гедония (юный Оне- стр. 10 -------------------------------------------------------------------------------- гин и многое в самом поэте - через авторские отступления), байронизм (молодость Онегина с его хандрой и разочарованностью), пылкость и восторженность (Ленский), мечтательность и сила чувств (Татьяна). Но если "Евгений Онегин" вобрал в себя духовный и житейский опыт главным образом верхних слоев русского общества, то трагедия "Борис Годунов" в своей множественной разноголосице дает полную панораму общенационального бытия, высвечивая нерасторжимые связи "судьбы человеческой, судьбы народной" (известное определение Пушкина). Поэт являет здесь дар обрисовать словом любую фигуру многообразной человеческой иерархии. Будь то баба с ребенком: Ату! не плачь, не плачь; вот бука, бука Тебя возьмет! агу, агу!.. не плачь!.. Монах-бродяга Варлаам (выговаривает в корчме Григорию Отрепьеву): - Когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим - нет, так убирайся, проваливай... Отец Пимен: Еще одно, последнее сказанье - И летопись окончена моя, Исполнен долг, завещанный от Бога Мне, грешному... Или Борис в его царственном обличье (из тронной речи, обращаясь к Господу): О праведник! о мой отец державный! Воззри с небес на слезы верных слуг И ниспошли тому, кого любил ты, Кого ты здесь столь дивно возвеличил, Священное на власть благословенье: Да правлю я во славе свой народ, Да буду благ и праведен, как ты. Как видим, у каждого персонажа свой "выговор", соответствующий его характеру и социальному статусу. Размышляя о наследии поэта, Достоевский важную его грань обозначил как "всемирность и всечеловечность гения Пушкина". Такого рода универсализм предполагал в нем потрясающую интуицию, способность благодаря некоему "шестому чувству" проникать в суть и тайну любых явлений. Совершенно уникальный в этом смысле пример - маленькая трагедия "Моцарт и Сальери". Поразительная точность определений обнаруживается начиная с первых строк: Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет - и выше. Для меня Так это ясно, как простая гамма. Сразу же заявлено умение безошибочно распоряжаться специфическим материалом далекого Пушкину вида искусства. Он демонстрирует изумительный дар постижения этого материала в любых нюансах и тонкостях: Труден первый шаг И скучен первый путь. Преодолел Я ранние невзгоды. Ремесло Поставил я подножием искусству; Я сделался ремесленник: перстам Придал послушную, сухую беглость И верность уху. Впечатляющая точность в раскрытии законов профессии музыканта, которая требует фундаментальной школы, длительной выучки, бесконечных трудов в овладении необходимыми навыками (первейшие из них - "верность уха" и "беглость", то есть техническая оснащенность). Показывая этот процесс, автор бросает вскользь и такое замечание: "Поверил // Я алгеброй гармонию". Каким чутьем надо обладать, чтобы вот так, мимоходом, прикоснуться к настоящей бездне! Бездне, которую иногда помещают в проблемном поле под кодом "музыка и математика". Специалисты знают, что кажущееся эфемерным и сугубо эмоциональным искусство звуков на самом деле базируется на глубоких знаниях, сложных расчетах и всякого рода исчисляемых закономерностях. И еще один штрих (опять-таки вложенный в уста Сальери): Когда великий Глюк Явился и открыл нам новы тайны (Глубокие, пленительные тайны), Не бросил ли я все, что прежде знал, Что так любил, чему так жарко верил, И не пошел ли бодро вслед за ним... Разве не может удивить подобная информированность в области истории стр. 11 -------------------------------------------------------------------------------- музыки? Ведь именно так и было: Сальери - из числа приверженцев Глюка, принял его оперную реформу и работал в русле глюковского направления. Вдобавок ко всему пушкинский Моцарт упоминает одну из опер Сальери ("Тарар"), прибавляя: "Там есть один мотив... // Я все твержу его, когда я счастлив... // Ла ла ла ла..." - замечено очень по-музыкантски и выказывает знание такого раритета, чему может позавидовать профессионал. Упомянутая маленькая трагедия, как и остальные три ("Скупой рыцарь", "Каменный гость", "Пир во время чумы"), поднимает целые пласты инонациональной культуры. Подобных проникновений в жизненный уклад других стран и народов у Пушкина множество. И все это настолько убедительно, что на память невольно приходят сказанные почти столетием позже слова Блока: Мы любим все - и жар холодных числ, И дар божественных видений, Нам внятно все - и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений... ("Скифы", 1918) Как часто в поэзии Пушкина всплывают античные мотивы, сколько у него итальянских, греческих, испанских стихов и какое обилие всевозможных вариаций на темы Востока! При всей полноте и многосторонности пушкинской картины мира, более всего взор поэта был обращен, разумеется, к своей стране. Чтобы прочувствовать глубину постижения им национального духа, обратимся к его небольшой поэме "Песнь о вещем Олеге" (1822). Создавая ее, Пушкин отталкивался от летописного сообщения, приведенного в "Истории Государства Российского" Н. Карамзина (том I, глава V - "Олег правитель. Годы 879 - 912"). Волхвы - так говорит Летописец - предсказали Князю, что ему суждено умереть от любимого коня своего. С того времени он не хотел ездить на нем. Прошло четыре года: в осень пятого вспомнил Олег о предсказании и, слыша, что конь давно умер, посмеялся над волхвами; стал ногою на череп и сказал: его ли мне бояться? Но в черепе таилась змея: она ужалила Князя, и Герой скончался. Эти четыре предложения Пушкин развернул в семнадцать шестистрочных строф. Вспомним основные из них. Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хозарам: Их селы и нивы за буйный набег Обрек он мечам и пожарам; С дружиной своей, в цареградской броне, Князь по полю едет на верном коне. Из темного леса навстречу ему Идет вдохновенный кудесник, Покорный Перуну старик одному, Заветов грядущего вестник, В мольбах и гаданьях проведший весь век. И к мудрому старцу подъехал Олег. "Скажи мне, кудесник, любимец богов, Что сбудется в жизни со мною? И скоро ль, на радость соседей-врагов, Могильной засыплюсь землею? Открой мне всю правду, не бойся меня: В награду любого возьмешь ты коня". "Волхвы не боятся могучих владык, А княжеский дар им не нужен; Правдив и свободен их вещий язык И с волей небесною дружен. Грядущие годы таятся во мгле; Но вижу твой жребий на светлом челе... .../.................................. Твой конь не боится опасных трудов; Он, чуя господскую волю, То смирный стоит под стрелами врагов, То мчится по бранному полю. И холод и сеча ему ничего. Но примешь ты смерть от коня своего". Олег усмехнулся - однако чело И взор омрачилися думой. В молчанье, рукой опершись на седло, С коня он слезает угрюмый; И верного друга прощальной рукой И гладит и треплет по шее крутой... ................................... Пирует с дружиною вещий Олег При звоне веселом стакана. И кудри их белы, как утренний снег Над славной главою кургана... Они поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они... "А где мой товарищ? - промолвил Олег, - Скажите, где конь мой ретивый? Здоров ли? Все так же ль легок его бег? Все тот же ль он бурный, игривый?" И внемлет ответу: на холме крутом Давно уж почил непробудным он сном. Могучий Олег головою поник И думает: "Что же гаданье? Кудесник, ты лживый, безумный старик! Презреть бы твое предсказанье! Мой конь и доныне носил бы меня". И хочет увидеть он кости коня... стр. 12 -------------------------------------------------------------------------------- .................................... Князь тихо на череп коня наступил И молвил: "Спи, друг одинокой! Твой старый хозяин тебя пережил: На тризне, уже недалекой, Не ты под секирой ковыль обагришь И жаркою кровью мой прах напоишь! Так вот где таилась погибель моя! Мне смертию кость угрожала!" Из мертвой главы гробовая змия, Шипя между тем выползала: Как черная лента, вкруг ног обвилась, И вскрикнул внезапно ужаленный князь. Ковши круговые, запенясь, шипят На тризне плачевной Олега: Князь Игорь и Ольга на холме сидят; Дружина пирует у брега; Бойцы поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они. Несколько фраз летописи преображены в шедевр русского эпоса. Шедевр, ставший важнейшим поэтическим знаком национально-исторического бытия, поскольку в сознании россиянина образ нашего давнего прошлого запечатлелся именно через это пушкинское сказание. Произошло это благодаря тому, что оно вобрало в себя все драгоценные качества русской словесности подобного рода и может служить ее классическим эталоном. "Песнь..." написана величаво-размеренным слогом, в высоких речениях, с самым широким использованием архаической лексики ("Как ныне сбирается вещий Олег // Отмстить... на светлом челе... на вратах Цареграда... над славной главою кургана... промолвил Олег... внемлет... почил... презреть бы твое предсказанье... у брега Днепра... мне смертию кость угрожала... гробовая змия... вкруг ног... на тризне плачевной"). Посредством подобных слов и выражений передается аромат "преданий старины далекой". Но главное в другом: по сюжету перед нами просто эпизод легендарного прошлого, однако за этим эпизодом встает большая ретроспектива жизни нации. И Пушкина данный эпизод увлек совсем не случайно. Через занимательную интригу он дает портрет Олега, с которым связывает исток великой будущности России (к его образу поэт обращался не раз, в том числе в стихотворении "Олегов щит", 1829). Ведь Олег - тот самый киевский князь, который сумел объединить ряд славянских племен и впервые возвестить миру о Руси ("Победой прославлено имя твое: // Твой щит на вратах Цареграда", то есть успешно воевал с могущественной тогда Византийской империей). Олег, который к тому же был и мудрым правителем - кончину его, как говорит предание, оплакивал весь народ. Вот почему поэт неоднократно величает его вещим - в слове этом заложена не только похвала мудрости, но и потенция пророческого для России деяния. Попутно в поэме проводится внутренняя идея, суть которой можно обозначить ходовым выражением "от судьбы не уйдешь". Причем поражает целенаправленность утверждения этой мысли, связанной со сквозным лейтмотивом коня: "Князь по полю едет на верном коне... В награду любого возьмешь ты коня... Твой конь не боится опасных трудов... Но примешь ты смерть от коня своего..." и т. д. - 12 строк только с прямым упоминанием слова "конь", а всего с этим образом соотносятся 63 строки из 102, что составляет больше половины текста! Проникая в глубины общенационального духа России, поэт настойчиво стремился погрузиться и в мир ее народной жизни. Для примера еще раз обратимся к сказкам. Эта часть его наследия драгоценна поразительным постижением народного миросозерцания и народной поэтики, в чем свою роль сыграло и то обстоятельство, что сам он был захвачен миром народной сказки. Так, из ссылки в Михайловском Пушкин писал брату в 1824 году: "Вечером слушаю сказки... Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!" Тогда же со слов няни своей, Арины Родионовны, он записал содержание нескольких сказок и позже создал их великолепные стихотворные версии: Ветер, ветер! Ты могуч, Ты гоняешь стаи туч, Ты волнуешь сине море, Всюду веешь на просторе. ("Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях", 1833) стр. 13 -------------------------------------------------------------------------------- Разве не удивляет это умение сказывать, "баять" так ладно и складно, и так по-русски - воистину "там русский дух"! Органика претворения народной речи и фольклорно-поэтического мышления у Пушкина безупречна. Начиная с внешних примет. Вот полное название одного из лучших образцов: "Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди" (1831) - в традиции велеречивости, характерной для народной письменности. Три девицы под окном Пряли поздно вечерком. "Кабы я была царица, - Говорит одна девица, - То на весь крещеный мир Приготовила б я пир". "Кабы я была царица, - Говорит ее сестрица, - То на весь бы мир одна Наткала я полотна". "Кабы я была царица, - Третья молвила сестрица, - Я б для батюшки-царя Родила богатыря". Только вымолвить успела, Дверь тихонько заскрыпела, И в светлицу входит царь, Стороны той государь. Во всё время разговора Он стоял позадь забора; Речь последней по всему Полюбилася ему. "Здравствуй, красная девица, - Говорит он, - будь царица И роди богатыря Мне к исходу сентября. Вы ж, голубушки-сестрицы, Выбирайтесь из светлицы, Поезжайте вслед за мной, Вслед за мной и за сестрой: Будь одна из вас ткачиха, А другая повариха". Вот так: короткой строкой, певучей рифмой, с массой чисто народных речений ("Три девицы под окном // Пряли поздно вечерком... "Кабы я была царица", - // Третья молвила девица... Во все время разговора // Он стоял позадь забора; // Речь последней по всему // Полюбилася ему"). И в самом изложении - идущие от народного эпоса многократные повторы ситуаций с соответствующими возобновлениями описаний: кораблик в море, остров Буян, белка с золотыми орешками, тридцать три богатыря, царевна Лебедь, перелеты Гвидона через море. И повторы не просто троекратные, как обычно в народных повествованиях, а чаще всего пятикратные. По тону и сути своей все сказки Пушкина очень разные. Достаточно сравнить только что упоминавшуюся "Сказку о царе Салтане" со "Сказкой о попе и о работнике его Балде" (1830). Первая из них - добродушная, ласковая, вторая - грубоватая, весьма жесткая по своей социальной подоплеке. Таково здесь уже само имя Балда. У Пушкина оно не носит оттенка порицания, а употреблено в первоначальном значении. По В. Далю: "балда - лесная кривулина, толстое корневище, палица, дубина", то есть то, чем можно ударять, бить. И у поэта, по забавному совпадению написавшего свою сказку в Болдино, этой нижегородской глубинке, Балда действительно до смерти ударяет попа, позарившегося на даровщинку. Помимо далеко идущего обличительного смысла, Пушкин проникает здесь в самый корень "заковыристой" народной смекалки. Выполняя задание хозяина, замышлявшего погубить его, Балда выдерживает три состязания с бесом, которого ловко одурачивает. Условие последнего из этих испытаний задает бесу сам Балда: "Посмотрим, какова у тебя сила. Видишь: там сивая кобыла? Кобылу подыми-тка ты, Да неси ее полверсты..." ............................... Бедненький бес Под кобылу подлез, Понатужился, Понапружился, Приподнял кобылу, два шага шагнул, На третьем упал, ножки протянул. А Балда ему: "Глупый ты, бес, Куда ж ты за нами полез? И руками-то снести не смог, А я, смотри, снесу промеж ног". Сел Балда на кобылку верхом Да версту проскакал, так что пыль столбом. Лексика и свободная сказовая манера изложения адекватна здесь бунтарской направленности сказки. Написана она стихом раёшника, что привело в во- стр. 14 -------------------------------------------------------------------------------- сторг Гоголя: "У Пушкина сказки совершенно русские. Одна писана даже без размера, только с рифмами и прелесть невообразимая" (Гоголь имел в виду "Сказку о попе..."). Столь же органично у Пушкина воссоздание и любых других ракурсов народной жизни - достаточно припомнить такие разноплановые вещи, как "Сказка о рыбаке и рыбке", повести "Гробовщик" и "Станционный смотритель", драма "Русалка", трагедия "Борис Годунов", роман "Капитанская дочка". Универсализм Пушкина состоял и в его всезнании, которое, в свою очередь, предстало в многостороннем, всеобъемлющем спектре. Начнем с того, что человеческая мудрость поэта нередко проявляла себя в форме житейского здравого смысла, то есть через внешне обыденные, простые, вполне доступные соображения по различным поводам и ситуациям, высказываемые без какой-либо нарочитой многозначительности, без претензий на философские откровения. Перелистаем роман "Евгений Онегин". Разве в ответе Онегина на признание Татьяны не сквозит подлинное знание жизни? Что может быть на свете хуже Семьи, где бедная жена Грустит о недостойном муже И днем и вечером одна; Где скучный муж, ей цену зная (Судьбу, однако ж, проклиная), Всегда нахмурен, молчалив, Сердит и холодно-ревнив! Свои меткие жизненные наблюдения поэт подает мягко, ненавязчиво, как бы между прочим. Привычка свыше нам дана: Замена счастию она. Даже на "вечные" вопросы Пушкин отвечает очень просто и совершенно конкретно, как делает он это на примере круговорота поколений: Так наше ветреное племя Растет, волнуется, кипит И к гробу прадедов теснит. Придет, придет и наше время, И наши внуки в добрый час Из мира вытеснят и нас! Столь же просто, конкретно Пушкин умеет преподнести и любые другие "материи". Вот как он интерпретирует в стихотворении "Калмычке" (1829) понимание относительности всего и вся, ссылаясь на предмет, который занимал его воображение более всего - женщина: Твои глаза, конечно, узки, И плосок нос, и лоб широк, Ты не лепечешь по-французски, Ты шелком не сжимаешь ног... И, перечислив еще немало из того, чего нет от светской дамы в "любезной калмычке", поэт тем не менее подчеркивает, что его "ум и сердце занимали" ее "взор и дикая краса". Достоевский обозначил это в Пушкине понятием "всемирная отзывчивость". Отмеченный мотив подводит к мысли о плюрализме пушкинского мирочувствия. Оно оказывается восприимчивым к любому явлению бытия, в каждом из них ощущает определенное рациональное зерно, сознавая логическую оправданность его существования. В диалоге "Разговор книгопродавца с поэтом" (1824) пикируются между собой две позиции: поэт пытается отстоять свободу от рынка, от мнений "толпы" и даже ближайшего окружения, а книгопродавец уверяет, что надо работать на спрос, тем более, что это может принести барыш, в чем есть свой резон. /i> Вот же вам совет. Внемлите истине полезной: Наш век - торгаш; в сей век железный Без денег и свободы нет. После некоторых колебаний поэт склоняется к этой трезвой оценке реального положения дел, завершая диалог прозаическим резюме (прозаическим и в переносном, и в буквальном смысле). Поэт Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся. ("Условимся", то есть договоримся об условиях реализации поэтического "продукта"). В связи с этим стоит напомнить, что Пушкин стал первым русским писате- стр. 15 -------------------------------------------------------------------------------- лем, который сделал литературный труд своей прямой профессией и начал жить на авторские гонорары. По его собственным словам, он постепенно "поборол в себе отвращение писать и продавать свои стихи для того, чтобы иметь средства к существованию". Завершая разговор о житейской мудрости, нашедшей место в произведениях поэта, обратимся к драме "Русалка" (1832). Мельник советует дочери более всего "беречь свою девическую честь - // Бесценное сокровище...", ибо "она - // Что слово - раз упустишь, не воротишь". Князь высказывает ей столь же справедливую, бесспорно выношенную мысль: Мой милый друг, ты знаешь, нет на свете Блаженства прочного: ни знатный род, Ни красота, ни сила, ни богатство, Ничто беды не может миновать. И он же, столкнувшись с безумием Мельника, рассуждает не менее убедительно: Страшно Ума лишиться. Легче умереть. На мертвеца глядим мы с уваженьем, Творим о нем молитвы. Смерть равняет С ним каждого. Но человек, лишенный Ума, становится не человеком. Напрасно речь ему дана, не правит Словами он, в нем брата своего Зверь узнает, он людям в посмеянье... Наряду с такой, житейски-доступной мудростью, Пушкин разрабатывал и линию глубинных осмыслений человеческого бытия. Склонность к этому обнаружилась у него очень рано. Уже в четырнадцати-пятнадцатилетнем возрасте он являл себя в стихах совершенно развитым человеком. И тогда же среди шутливой "легковейности" начинают мелькать первые блики возвышенной медитативности. Один из них - в стихотворении "Сраженный рыцарь" (1815), где погружение в глубины сознания предваряется пейзажным вступлением соответствующей настроенности: очень серьезно, с медлительной величавостью. Последним сияньем за лесом горя, Вечерняя тихо потухла заря, Безмолвна долина глухая; В тумане пустынном клубится река, Ленивой грядою идут облака, Меж ими луна золотая. В семнадцать-восемнадцать лет юный поэт демонстрирует полную жизненную зрелость во всех сферах мысли и чувства, и к двадцати годам его художественное мышление достигает истинно философской глубины. Вновь начнем с "Евгения Онегина". В развитии одной из линий романа Пушкин вскрывает подоплеку возникновения чувства любви. Оно подспудно созревает в человеке к определенному сроку, и тогда душа начинает томиться в ожидании, а на этой подготовленной почве едва ли не любое семя может дать всходы. Именно так и произошло с Татьяной: Давно ее воображенье, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала... кого-нибудь, И дождалась... Открылись очи; Она сказала: это он! Увы! теперь и дни и ночи, И жаркий одинокий сон, Все полно им; все деве милой Без умолку волшебной силой Твердит о нем. К Ленскому автор относится в общем-то со снисходительной иронией. Однако в преддверии роковой дуэли он именно в его уста вкладывает сентенцию о необходимости мудрого приятия всего происходящего в жизни, каким бы оно ни казалось на первый взгляд - принимать его с признательностью и спокойствием: Все благо: бдения и сна Приходит час определенный; Благословен и день забот, Благословен и тьмы приход! Главе второй "Евгения Онегина", переносящей в усадебный быт, автор предпосылает в качестве эпиграфа два восклицания: "O rus!.." из Горация (в переводе с латыни означает "О деревня!") и "О Русь!" собственного изобретения. Внешне - вроде бы просто созвучные фразы. Но за этой игрой слов таится важный смысл: Россия - деревня, истинно русское более всего заклю- стр. 16 -------------------------------------------------------------------------------- чено в ее крестьянском укладе. Это тот смысл, который с большой силой прозвучит позже в повести И. Бунина "Деревня" и в так называемой деревенской прозе второй половины XX века. В романе "Капитанская дочка" (1836), входя в самое тесное соприкосновение с народной жизнью, Пушкин поднимается к подлинному прозрению - в частности о нескончаемых крестьянских мятежах и восстаниях, которые в России неизменно заканчивались поражением. В одном из эпизодов герой романа склоняет Пугачева отдаться на милость царской власти. - Нет, - отвечал он, - поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою. - А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли, зарядили его пеплом пушку и выпалили! - Слушай, - сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. - Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-навсе только тридцать три года? - Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой крови, а там что Бог даст! - Какова калмыцкая сказка? Так, через притчу Пушкин нащупывает глубинную мотивацию народного бунта. На каком-то витке своей судьбы русский человек может пойти не только на риск, но даже на гибель ради пусть даже совсем недолгой "воли вольной", когда заодно можно пустить "красного петуха" и кровь хозяевам жизни. На завершающем этапе творческой траектории поэт пришел к выверенному, сбалансированному подходу по многим коренным вопросам существования. В том числе по столь волновавшей его всегда проблеме "поэт и толпа" (воспользуемся этим, ходовым тогда выражением). Уже говорилось об имевших место у него крайних позициях: с одной стороны, служение обществу до полного саморастворения, с другой - высокомерно-презрительное отчуждение от "черни". Теперь поэт определяет для себя своего рода "золотую середину". Состоит она, во-первых, в подчеркнутой объективности отношения к окружающему - в трагедии "Борис Годунов" это сформулировано в известных словах летописца Пимена: "Добру и злу внимая равнодушно, // Не ведая ни жалости, ни гнева..." И, во-вторых, эта "золотая середина" состоит в утверждении независимости от модных мнений, от преходящей молвы, от поверхностных суждений современников; Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум; Услышишь суд глупца и смех толпы холодной: Но ты останься тверд, спокоен и угрюм. Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум, Усовершенствуя плоды любимых дум, Не требуя наград за подвиг благородный. Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд; Всех строже оценить умеешь ты свой труд. ("Поэту", 1830) Сказанное здесь следует признать оптимальной и в то же время высшей формулой существования творящего духа: твердо и неуклонно идти своим путем, находя удовлетворение в самом себе и в собственных трудах, в трезвой самооценке, а не в реакции окружающих. И отнюдь не случайно стихотворение это написано в форме сонета - его "рафинированная" структура как бы призвана подчеркнуть, что выраженная в нем мысль относится к избранным. Такое окончательно сложившееся суждение о самосознании поэта и его взаимоотношениях с окружением Пушкин подтвердил в одном из самых последних произведений, где отстаивается независимость творца от воздействий извне и определяется бессмысленной трата душевных сил на сведение счетов с нападками и непониманием: стр. 17 -------------------------------------------------------------------------------- Веленью Божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца; Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай глупца. ("Я памятник себе воздвиг нерукотворный", 1836) Пушкина посещали самые глубокие раздумья о перипетиях и метаморфозах существования. К примеру, о необъяснимых превращениях типа "любовь - ненависть", "жизнь - смерть". Подобные размышления находим в эпизоде дуэли из "Евгения Онегина": Враги! Давно ли друг от друга Их жажда крови отвела? Давно ль они часы досуга, Трапезу, мысли и дела Делили дружно? Ныне злобно, Врагам наследственным подобно, Как в страшном, непонятном сне, Они друг другу в тишине Готовят гибель хладнокровно... Как бы всматриваясь вместе с нами в остывающие черты Ленского, поэт задается неразрешимым вопросом: Тому назад одно мгновенье В сем сердце билось вдохновенье, Вражда, надежда и любовь, Играла жизнь, кипела кровь - Теперь, как в доме опустелом, Всё в нем и тихо, и темно; Замолкло навсегда оно, Закрыты ставни, окны мелом Забелены. Хозяйки нет А где, Бог весть. Пропал и след. Временами Пушкин прикасается к особой "музыке души", говорит о чем-то неизъяснимом, пребывая в некоем "четвертом измерении". Зорю бьют... из рук моих Ветхий Данте выпадает, На устах начатый стих Недочитанный затих - Дух далече улетает. ("Зорю бьют...", 1829) Как и какое схвачено мгновенье! В подобных изъявлениях в известном смысле происходят "дематериализация" слова и смысла, их воспарение в эмпиреи импрессивного, то есть зыбкого, расплывчатого, даже бесплотного. И тогда могли возникать строки, предвещающие утонченные поэтические витания Серебряного века: ...И от мира уводила В очарованную даль. ("Рифма, звучная подруга...", 1828) Примерно в том же ряду оказывается и "Сказка о золотом петушке" (1834) - последнее произведение Пушкина в этом жанре. При внешней "дурашливости" (царь Дадон с его окружением) многое здесь окутано атмосферой загадочности, полно намеков и таинственной недосказанности (зашифровано в образах Звездочета и Шамаханской царицы). стр. 18 Опубликовано 20 марта 2008 года Полная версия публикации №1206021807 → © Literary.RU Главная → "ПОВЕРИЛ Я АЛГЕБРОЙ ГАРМОНИЮ...". ЭТЮДЫ О ПУШКИНЕ При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!
|
|