LITERARY.RU → "Чувства добрые" и урок литературы → Версия для печати
Готовая ссылка для списка литературы
А. И. Княжицкий, "Чувства добрые" и урок литературы // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 12 марта 2008. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1205323314&archive=1205324210 (дата обращения: 20.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
А. И. Княжицкий, "Чувства добрые" и урок литературы // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 12 марта 2008. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1205323314&archive=1205324210 (дата обращения: 20.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
публикация №1205323314, версия для печати
"Чувства добрые" и урок литературы
Дата публикации: 12 марта 2008 |
|
Как замечательно хорошо мы жили в конце восьмидесятых - начале девяностых! Как упоительны были наши надежды! Наши надежды на невероятную, захватывающую дух скорость перемен вокруг нас и в нас самих. Теперь это уже история: борьба за отмену знаменитой шестой статьи Конституции, расшатывающие устои номера? "Огонька" Коротича, "Так жить нельзя" Говорухина. Общественная система, казавшаяся долгие десятилетия незыблемой, проверенная необъяснимым геноцидом и Великой войной, рушилась на глазах. Что-то назревало, но, наверное, никто не мог предположить, что в одночасье не станет партии, повседневное присутствие которой в нашей жизни было для нас так же привычно и необходимо, как присутствие солнца на небосводе. Но в один прекрасный день закрылись райкомы - и все равно в назначенный срок взошло солнце. А ведь какая тьма идеологов, какие грандиозные структуры, какие бешеные деньги служили одной мысли: коммунистическая система по прочности и главное - разумности ни в чем не уступает системе солнечной. Среди тех, кто по долгу службы внедрял в сознание соотечественников "единственно верное учение", может быть, большую часть составляли мы с вами, учителя словесности. Преамбулы школьных программ по русскому языку и литературе начинались с формулирования основной цели преподавания этих предметов - воспитания человека коммунистического общества, формирования коммунистической идеологии, коммунистической нравственности. Мы хорошо работали в то время: у нас была гораздо более грамотная, чем сегодня, страна, у нас был более начитанный, чем сегодня, народ. Но как же мы мало преуспели в достижении главной цели - в формировании коммунистического мировоззрения, если ни один из наших выпускников, членов КПСС, в то для нашей партии роковое время не пришел к райкому с вопросом: "Что, собственно, происходит? ", если ни один из наших выпускников - членов ЦК не попытался собрать пленум, избрать новое Политбюро и нового Генерального Секретаря. Все было как-то буднично и просто, точно речь шла о прекращении существования футбольной команды второй лиги или закрытии булочной. Ни один из восемнадцати миллионов! Значит, мы плохо учили этой самой коммунистической идеологии. Да и как было хорошо ей учить, если внутренне, а мы уж точно об этом знали, она была абсолютно несостоятельна. Основная и, как выяснилось, непреодолимая для нас трудность в достижении этой главной цели заключалась в том, что общепринятые классовые основания нравственности противоречили вечным нравственным ценностям. Нельзя в десятом классе говорить о "слезинке младенца" и вызывать слезы сострадания на глазах учеников, а в одиннадцатом классе негодовать на героя, который не может в душе своей истребить жалость к детишкам - к детям классового врага, к этому врагу, своему односельчанину, вчера еще доброму соседу. По собственному ощущению знаю, как трудно было через переменку переходить из десятого в одиннадцатый, от девятнадцатого века к двадцатому. Да что старшие классы! Раздвоение сознания начиналось с самой ранней поры. Читал ребенок русскую сказку и понимал, что счастье в том, чтобы бескорыстно помогать тем, кто нуждается в помощи. И тогда судьба тебя обязательно вознаградит. Но, помогая ближнему, ты об этом не догадываешься. А потом он читал, может быть, лучшую советскую стр. 2 -------------------------------------------------------------------------------- сказку "Три толстяка" и с удивлением узнавал, что счастье в том, чтобы никто не богател за твой счет. Или потом, по- моему, в седьмом классе наш ученик читал замечательную повесть "Тимур и его команда", и ему внушалось, что помогать нужно не всем сирым, убогим, немощным, а только тем, чьи сыновья погибли за красных на фронтах гражданской войны. А рядом читались произведения русской классики, где сострадание лишено какого бы то ни было классового привкуса, где сострадание - просто сострадание. Вечные ценности вроде бы сохранялись, но все как-то оговаривались и потому переставали быть вечными. Вершиной абсурда, его самым откровенным воплощением стал "Моральный кодекс строителя коммунизма". Заимствованные из Евангелия слова о любви к ближнему соседствовали со словами о любви к социалистическим странам. О ближнем-то, в общем, понятно, но вот с социалистическими странами мы сильно намучались. Были, скажем, албанцы гражданами социалистической страны - мы их любили, отрекались от идеалов социализма (социализма - в нашей, советской, трактовке), и конец любви. А уж с китайцами - просто беда. То люби, то не люби, голова шла крутом. Попытки сделать государственную идеологию основой жизни человека здесь как нигде наглядно обнаруживали свою полную нелепость. Коммунистическая идеология предполагает целый ряд абсолютных приоритетов: приоритет классового над общечеловеческим, приоритет молодости над зрелой мудростью, приоритет бесполого "товарища" над женщиной или мужчиной, приоритет будущего над настоящим и тем более прошлым. И оправдывали Любовь Яровую, которая сумела разлюбить, возненавидеть мужа, вставшего на сторону белых, и Марютку, которая выстрелила в любимого, обнаружившего верность своим - белым, и героиню "Цемента", которая отвергла притязания вернувшегося с гражданской войны мужа только потому, что он видел в ней женщину, а не товарища. Верность коммунистической общности была много значительнее простой человеческой верности, человеческой любви. Мессианская роль советского народа, прокладывающего путь человечеству в счастливое будущее, проецировалась на жизнь каждого советского человека, способность жертвовать бытом, личным, а если очень повезет - жизнью, - были определяющей чертой того, что называлось положительным героем советской литературы. Забота о ближних (в самом прямом смысле этого слова), о совершенствовании быта воспринималась как проявление мещанства, как отказ, отход от коммунистического идеала. Вообще, вопрос о собственности не только главный вопрос экономики и политики, но у нас это главный вопрос искусства и литературы. В XIX веке при всей социальной направленности русской литературы, при всем бесконечно искреннем сострадании маленькому человеку и бедному крестьянину одновременно утверждалось, что богатство и положение в обществе не гарантирует человеку счастье. Ведь не случайно в "Онегине" видел Достоевский высшее проявление русского страждущего человека. Собственно, именно в "Евгении Онегине" заложено противоречие глобального и личного пространства человека. Это трагедия тех, чьи интересы в сфере далекого и вечного и кто забывает жить здесь и сейчас. Понятно, что герои, сосредоточившие все свои интересы и душевные усилия только на том, что и как их окружает, занятые только бытом, не могли, не умели себя пожалеть за ограниченность и никчемность. Они просто не ведали, что их мир - это не весь мир и не главное в мире. Их приходилось, порой иронизируя над ними, жалеть автору и вслед за ним читателям. Для советской литературы это был вопрос о степени обобществления собственности - обобществлять все или все ж таки птицу можно оставить себе, а вместе с курами жен и детишек. Ненависть к собственности, может быть, самое противоестественное чувство, осо- стр. 3 -------------------------------------------------------------------------------- бенно в крестьянской среде, где собственность - это плод твоего повседневного, тяжелого труда, где собственность эта - неотделима от тебя, где отрывать ее от себя можно только с кровью. Как мы сегодня читаем (если читаем) "Поднятую целину", открытое воплощение авторской тенденции, утверждение того, что бы автору хотелось видеть в жизни и что к жизни никакого отношения не имеет? Может быть, стоит сказать о воспевании героев и результатов коллективизации, как о надругательстве над миллионами замученных в изгнании настоящих, крепких, трудолюбивых крестьян? Сегодня в самом отборе произведений, необходимых, по мнению авторов программ по литературе, учебников и хрестоматий, самым точным и реалистичным является нравственный взгляд, нравственная оценка этих произведений. Если наш предмет - литература, а не история литературы, то классовый - читай - человеконенавистнический подход к "неодноклассникам" - невозможен. Художественная литература, к каким бы жестоким сферам жизни она ни обращалась, не может нести и внедрять в сознание читателя идею зла как нормы и идеала жизни, не может проповедовать идею достижения политических, да и любых других целей, бесчеловечными средствами. Или о "чувствах добрых", которые поэт "лирой пробуждал" - это так - только для пьедестала памятника? Если же мы говорим об истории литературы, то обязаны сказать о жестоком, кровавом времени, о писателях - "инженерах человеческих душ", "верных солдатах партии", сказать и выяснить с нашими учениками личное нравственное отношение к ним, дать нравственную оценку авторской позиции. Вопрос об оправданных исторически жертвах, об оправданной жестокости - вопрос, выходящий за пределы истории, истории литературы XX века. Ю. Лотман, говоря о безмерной и узаконенной жестокости эпохи реформ Петра, указывает на то, что без нее, без жестокости, не было бы ни университета, ни Пушкина, ни "града Петрова" - всего того, что составляет смысл и славу русской культуры, Российского государства двух последних веков. Но отвратительная в своей бессмысленности жестокость в истории XX века снимает все вопросы об исторической целесообразности. Трагизм нашей ситуации заключается в том, что покаяние за грех многомиллионных репрессий, за казни, травлю, лагеря превращается в театр абсурда: как часто палачи становились жертвами - слой за слоем, слой за слоем... Кого тут винить? Кого оплакивать? Кому в чем каяться? Если говорить об уроке литературы сегодня, то необходимо, не деля писателей на правых и виноватых, выяснить, что несет идею добра, что заставляет задуматься о беззащитности, а значит - о силе добра, о благе сострадания, страдания с другим, страдания за другого. И пожалеем бесконечно несчастных - "не ведающих, что творят" - и Троекурова, и барыню, погубившую Муму, и генерала Хлудова, и мучителей Ивана Денисовича... Все это я говорю не к тому, чтобы сделать простой и, казалось бы, очевидный вывод: было плохо - стало хорошо. Как раз наоборот: мне кажется, что, если говорить о нравственном потенциале литературного образования, сопоставляя прошлое и настоящее, напрашивается прямо противоположное заключение: было плохо - стало плохо, но по-другому плохо. Малоутешительно... А что, собственно, произошло за последние десять лет? Из всех забот времен перестройки и постперестроечного времени пресловутая гласность, все-таки перевоплотившаяся в реальную свободу слова, - наиболее ощутимое конкретное завоевание демократии. На радость журналистам, ведущим телепрограмм, иностранным наблюдателям... А нам-то что от этого? Прежде нельзя было открыто говорить о том, что Первый секретарь обкома - вор, хапуга, хам, ничтожество, а сегодня можно говорить о том, что Губернатор - бывший Первый секретарь обкома - вор, хапуга, хам, ничтожество... И говорят... Ну и что же? Ничего. Сидит себе Губернатор в стр. 4 -------------------------------------------------------------------------------- губернаторском кресле и спокойно переизбирается на второй срок. Свобода слова в стране, где нет общественного мнения, где нет авторитета общества, где нет сколько-нибудь серьезного воздействия общества на происходящее, сама по себе свобода слова ничего не значит и не может значить. Для нашей литературы, с ее совершенно особым местом в обществе и общественном сознании, ситуация, где литература лишилась своих прежних прокурорских и адвокатских функций, означает потерю былых позиций, былого величия. Тираж "Нового мира" упал с 1 000 000 до 10 000. Чем больше различий нашей прежней и сегодняшней жизни, тем явственнее и отчетливее звучат вопросы - что мы потеряли и что приобрели. Потеряли колбасу за два двадцать, потеряли чувство социальной защищенности и весьма относительного, но все-таки социального равенства. Потеряли партию, комсомол, пионерскую организацию. Что приобрели? Так называемые рыночные отношения, которые нас должны поставить в один ряд со странами цивилизованного мира и которых никто из нас, кроме, разумеется, экономистов, вещающих нам о них с экрана, никогда не видел, рекламу Мерседеса, взирающую на Храм Христа Спасителя. Может быть, если смотреть на мир глазами вчерашних пионеров, людей, выросших в тусклую брежневскую эпоху, когда власть сама разлагалась и давала разлагаться другим, то ностальгия по прошлому, мне кажется, совершенно оправданна. Если вспоминать тогдашнюю школу, то, что называлось пионерским детством, то там была настоящая общественная жизнь: и отстаивание своей позиции, и умение слушать и слышать оппонента, и, главное, радость общности. И радость эта не могла быть испорчена ни пресловутым сбором колосков, ни сбором металлолома, ни пугающе заформализованными сборами. Общность - мой двор, мой класс, моя школа, мой город, моя страна - необходимы человеку. Я помню из сознательной своей жизни общий для всех праздник человеческого единения - полет Гагарина, когда каждый повторял - это МЫ полетели в космос. Первыми! И чувствовали себя частью народа, чувствовали себя народом. И многое за это простили власти. Все, о чем я говорю, на мой взгляд, имеет непосредственное отношение к преподаванию литературы в школе. Перед каждым из нас, словесников, стоит дилемма - что лучше: ложные ценности, в зазоре между которыми и живой жизнью находится место для того, что люди спасают от демагогии и политической конъюнктуры, - добра, справедливости, тепла, порядочности, - или отсутствие всех ценностей. Ведь не будем же мы всерьез уповать на пророка (или группу пророков), которые сформулируют так называемую национальную идею. Я больше всего боюсь, что во многом определившая лицо постмодернистской литературы последнего времени мысль о том, что хаос жизни и сознания непреодолим потому, что он и есть не отступление от нормы, а сама норма, станет новым противовесом классике. А это может быть серьезнее, чем противостояние недавних десятилетий. И здесь позиция учителя, его противостояние тому, что разрушает душу и мир, может стать определяющей. Давайте верить в это, даже если кто и назовет нас Дон Кихотами... стр. 5 Опубликовано 12 марта 2008 года Полная версия публикации №1205323314 → © Literary.RU Главная → "Чувства добрые" и урок литературы При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!
|
|