Полная версия публикации №1204028085

LITERARY.RU ФОЛЬКЛОРНО-МИФОЛОГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ НАБОКОВА "МАШЕНЬКА" → Версия для печати

Готовая ссылка для списка литературы

О. А. ДМИТРИЕНКО, ФОЛЬКЛОРНО-МИФОЛОГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ НАБОКОВА "МАШЕНЬКА" // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 26 февраля 2008. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1204028085&archive=1205324254 (дата обращения: 29.03.2024).

По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):

публикация №1204028085, версия для печати

ФОЛЬКЛОРНО-МИФОЛОГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ НАБОКОВА "МАШЕНЬКА"


Дата публикации: 26 февраля 2008
Автор: О. А. ДМИТРИЕНКО
Публикатор: maxim
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1204028085 / Жалобы? Ошибка? Выделите проблемный текст и нажмите CTRL+ENTER!


В научной литературе о романе "Машенька" не раз отмечалось, что обитатели русского пансиона в Берлине воспроизведены как обитатели мира теней.1 Н. Букс, например, считает, что синонимом их существования является копия картины Арнольда Бёклина "Остров мертвых", висящая в комнате Клары, а некоторые эпизоды (посещение Ганиным и Подтягиным полицейского управления) содержат отсылку к "Аду" в "Божественной комедии" Данте.2 Образ закрепляет и топография: окна дома по одну сторону коридора выходили на улицу, поперек которой висел железнодорожный мост, бывший продолжением рельсов, "и Ганин никогда не мог отделаться от чувства, что каждый поезд проходит незримо сквозь толщу самого дома. (...) Так и жил весь дом на железном сквозняке".3

К "знакам и символам", посредством которых обнаруживает себя мир теней, следует добавить фольклорно-мифологические представления о "том свете", явленные "открытым приемом" в первой главе. Роман начинается с эпизода знакомства Ганина и Алферова в остановившемся лифте. Внезапную остановку лифта, неподвижность и темноту Алферов истолковывает как событие символическое, усматривая в нем "великое ожидание" эмигрантов и собственное ожидание жены, до приезда которой осталось шесть дней. Однако подобного истолкования недостаточно. Организация художественного пространства первой главы заслуживает более пристального внимания. И на вопрос Ганина: "В чем же, собственно говоря, символ?" - читатель способен найти иной, более полный ответ.

Движение лифта (подъемно-спусковой машины), отсутствие твердой почвы под ногами, замечание Алферова: "...какой тут пол тонкий. А под ним - черный колодец" (с. 46) и неожиданно наступившая тьма аллюзивно вызывают представления о "том свете" в фольклорной традиции.

Исследователи русских народных поверий о загробной жизни и о "том свете" отмечали, что "первое впечатление на "том свете" (...) - темнота, впечатление, вполне естественное при спускании в глубь земли, затем уже опять свет и жизнь".4 "Тот свет", как изображает волшебная сказка, чаще всего находится под землей (хотя точную топографию этого мира на основе реконструкции мифов определить невозможно - здесь и горы, и подземное и подводное царства, и острова блаженных, и сад с золотыми яблоками).5


--------------------------------------------------------------------------------

1 Connolly J. W. Nabokov's Early Fiction. Cambridge, 1992. P. 33.

2 Букс Н. Эшафот в хрустальном дворце. М., 1998. С. 31.

3 Набоков В. В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб., 2001. Т. 2. С. 51. Далее текст романа "Машенька" цитируется по этому тому.

4 Елеонская Е. Н. Представления "того света" в сказочной традиции // Елеонская Е. Н. Сказка, заговор и колдовство в России. Сб. трудов. М., 1994. С. 44.

5 Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки // Пропп В. Я. Собрание трудов. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. М., 1998. С. 374.



стр. 47


--------------------------------------------------------------------------------

Попасть в подземный мир можно разными способами, например спускаясь на ремнях и канатах. Столь же часто поэтическая фантазия помещает "тот свет" на высокой горе. В статье "Несколько слов о соотношении языка с народными поверьями" А. Н. Афанасьев пишет: "У славян до сих пор уцелело старинное представление о том, что души умерших должны взбираться на какую-то крутую и неприступную гору. (...) Древние литовцы также верили, что тени умерших, отправляясь на тот свет, должны карабкаться на неприступную, высокую и круглую гору (Anafielas), на вершине которой обитает верховное праведное божество, судит души умерших, смотря по их земной жизни, и определяет им ту или другую участь".6

В романе Набокова свет сменяет тьму, и лифт, чудесным образом возобновивший движение, поднимает героев наверх. Очевидно, что в основе организации художественного пространства анализируемого эпизода контаминация народных представлений о "том свете", явленных в волшебных сказках и народных легендах (бывальщинах или быличках): спуск / подъем, гора / пропасть (подземелье).

Завершающая главу реплика Алферова: "Чудеса (...) я думал, кто-то наверху нас поднял, а тут никого и нет (...) поднялись, а никого и нет. Тоже, знаете, - символ..." - позволяет предположить, что "посмертного суда" не будет. Возможно потому, что состояние героев, живущих в русском пансионе, точнее определить как "духовную кому", но не смерть. Они "застряли" между миром мертвых и миром живых.

На первый взгляд, Ганин - один из "семи русских потерянных теней" (с. 61). Тягостное бездействие, бессилие, болезненная апатия - все это не позволяет видеть в нем героя. Так, в литературной критике 20-х годов в образе Ганина усматривали неудачную попытку изобразить тип сильного человека, а получился "бродяга - эмигрант, бесцельно живущий, как и все другие обитатели пансиона".7 Однако есть существенная черта, выделяющая его из среды пансионеров, - он ориентирован на действие (деяние). Свидетельством этого являются и прошлое Ганина, и его поведение в "символическом" эпизоде в кабине застрявшего лифта: он пытается в темноте найти выход (разбить оконца, достучаться до швейцара), убежден, что таковой отыщется; и его стремление прекратить "духовную кому", и, наконец, - воспоминание героя как деяние.

Он единственный покидает пансион, чувствуя себя "здоровым, сильным, готовым на всякую борьбу" (с. 126). Интересно, что в волшебных сказках пребывание героя на "том свете" мыслится временным, незаконченным, а возвращение его в жизненные и улучшенные условия - необходимым.

Мотив пребывания на "том свете" и чудесного возвращения назад связан с определенными сюжетами волшебной сказки. Наиболее распространенные из них - "отыскание невесты или похищенной жены" и необходимость спасения "от неминучей беды".8 Представляется, что в романе Набокова эти фольклорно-мифологические мотивы - сюжетообразующие.

В волшебной сказке попавший в пределы "того света" человек может вернуться оттуда лишь с помощью таинственной, чудодейственной силы.


--------------------------------------------------------------------------------

6 Афанасьев А. Н. Несколько слов о соотношении языка с народными поверьями //Афанасьев А. Н. Происхождение мифа. М., 1996. С. 206.

7 Осоргин М. Владимир Сирин. "Машенька". Роман. Изд-во "Слово". Берлин // Современные записки. 1926. Кн. XXVIII. С. 474 - 476.

8 Елеонская Е. Н. Представления "того света" в сказочной традиции. С. 44.



стр. 48


--------------------------------------------------------------------------------

"Она служит главным двигателем той жизни, о которой повествует сказка, и причиною того, что обычные законы природы нарушаются, изменяется логический ход событий, а время и пространство теряют значение".9

Сказка устанавливает круг существ и предметов, наделенных волшебным могуществом. Среди них носители - люди, животные, сверхъестественные существа и силы природы, и хранители - неодушевленные предметы и вещи домашнего обихода. Носители передают чудесное знание герою и указывают, как им пользоваться. Хранители обнаруживают свои волшебные качества лишь при определенном воздействии на них.

Носителем и хранителем чудодейственной, могущественной силы, благодаря которой возможно спасение, в романе Набокова становится воспоминание. После того как Ганин увидел фотографию Машеньки и это событие "переставило световые призмы всей его жизни, опрокинуло на него прошлое", в четвертой главе появляется необыкновенный образ: "Он (Ганин) сел на скамейку в просторном сквере, и сразу трепетный и нежный спутник, который его сопровождал, разлегся у его ног сероватой весенней тенью, заговорил" (с. 67).

Опосредованно источником этого образа для Набокова могло явиться стихотворение Пушкина "Царское Село", в котором спутником лирического героя, его гением-хранителем, становится Воспоминание.



Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,
О ты, певцу дубрав давно знакомый Гений,
Воспоминание, рисуй передо мной
Волшебные места, где я живу душой,
Леса, где я любил, где чувство развивалось,
Где с первой юностью младенчество сливалось
И где, взлелеянный природой и мечтой,
Я знал поэзию, веселость и покой...

Другой пускай поет героев и войну,
Я скромно возлюбил живую тишину,
И, чуждый призраку блистательному славы,
Вам, Царского Села прекрасные дубравы,
Отныне посвятил безвестный музы друг
И песни мирные и сладостный досуг.

Веди, веди меня под липовые сени,
Всегда любезные моей свободной лени,
На берег озера, на тихий скат холмов!..
Да, вновь увижу я ковры густых лугов,
И дряхлый пук дерев, и светлую долину,
И злачных берегов знакомую картину,
И в тихом озере, средь блещущих зыбей,
Станицу гордую спокойных лебедей.10






--------------------------------------------------------------------------------

9 Елеонская Е. Н. Заговорная формула в сказке // Елеонская Е. Н. Сказка, заговор и колдовство в России. С. 70.

10 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. Л., 1947. Т. 2. С. 285.



стр. 49


--------------------------------------------------------------------------------

Пушкин выделяет Воспоминание в самостоятельный художественный образ и создает модель его взаимоотношений с лирическим героем. "Давно знакомый Гений" исполняет роль волшебного помощника, сопровождающего героя в сказках. В общении с Воспоминанием дважды используется заговорная формула-приказание. Первый раз: "Воспоминание, рисуй передо мной". Повинуясь приказанию, гений-хранитель показывает "волшебные места" - пейзажи Царского Села, обладающего чудодейственными свойствами священной родной земли. Второй раз - "Веди, веди меня под липовые сени". В ответ Воспоминание словно оборачивается волшебным предметом, похожим на катящийся клубок. Посредством "клубка" Воспоминания осуществляется перемещение: припоминаемые "волшебные места" Царского Села превращаются в реально-художественное место действия.

Это превращение оказывается возможным не только благодаря Воспоминанию, но и благодаря особому дару лирического героя, его "посвященности". В стихотворении указано время слияния "первой юности" с "младенчеством", пора пробуждения чувств - время посвящения. Но не обычного, а чудесного. Инициацию совершают "природа и мечта", вводя лирического героя в мир творцов, знающих "поэзию, веселость и покой". Слово "знал", семантически актуализируясь, выступает в значении "познал", "испытал". Интересно, что исследователи фольклора11 связывают приобретение волшебного помощника именно с инициацией: периодом между смертью старого и рождением нового.

Воспоминание лирического героя не случайно обращено к годам посвящения, рождения поэта. Преодоление пространства и времени возможно в творчестве. Выполняя первую просьбу: "рисуй передо мной", - "давно знакомый Гений" воссоздает желаемую картину: "Леса, где я любил...", - глагольное время строфы прошедшее. Следуя второму приказанию: "Веди, веди меня под липовые сени", - Воспоминание меняет местами реальности, припоминаемую, воссозданную в воображении, и действительную: "Да, вновь увижу я...", - глагольное время строфы будущее. Таким образом, лирический герой с волшебным помощником переносятся из прошлого в будущее "здесь и сейчас", в настоящем времени. Взаимопроницаемость времен есть время Вечности. В акте творчества происходит развоплощение, освобождение духа и обретение им вневременной духовной родины.

В романе Набокова пространство и время, куда переносится Ганин с помощью воспоминания, также мифологичны: "На закате (...) он взмахивал на пружинистый кожаный клин, упирался руками в рулевые рога и катил прямо в зарю. Он избирал всегда один и тот же путь, круговой, мимо двух деревень, разделенных сосновым лесом, и потом по шоссе, между полей, и домой через большое село Воскресенск, что лежит на реке Оредеж (...) он знал этот путь на ощупь и на глаз, как знаешь живое тело, и катил по нему без запинки, вдавливая в шелестящую пустоту упругие педали" (с. 79).

Это "волшебные места", где осталась душа Ганина. И воспоминание его также обращено к времени слияния "нежной юности" с "младенчеством", времени "посвящения" и обретения дара - любви. Чудо первой любви, духовное рождение связаны с образом Машеньки.

Пребывание Ганина в "мире теней", в псевдореальности "изгнаннического сна", на "том свете", привело к отчуждению дара, душа "затаилась". И он забыл слова, которые когда-то сказал Машеньке, возвращенные воспоминанием в ее письме: "...любовь ко мне - ваша жизнь, и если не будет


--------------------------------------------------------------------------------

11 Пропп В. Я. Указ. соч. С. 271.



стр. 50


--------------------------------------------------------------------------------

любви - не будет и жизни". Воскреснуть можно, только став "богом, воссоздающим погибший мир (...) и ее образ" (с. 69).

Так воспоминание и воскресение онтологически отождествляются, что отсылает к мифам памяти и забвения, особенно распространенным в средневековой Индии и Иране. М. Элиаде, рассматривая различные модификации "мифологии памяти и забвения" в книге "Аспекты мифа", писал: "Забвение и пленение Мациендраната (одного из самых выдающихся йогов средневековой Индии) составляют паниндийский мотив. (...) Мы узнаем здесь каноны, посредством которых индийская мысль пытается сделать понятной парадоксальную ситуацию личности (атман), запутавшейся в сотворенных ею иллюзиях и питающейся своим преходящим существованием; личности (атман), страдающей от последствий этого "незнания" до той минуты, как к ней приходит прозрение и понимание того, что она только внешне живет в этом мире (...) для Самхья-Йога, так же как и для Веданты, освобождение может быть сравнимо с "пробуждением" или осознанием той ситуации, которая существовала с самого начала, но не могла найти пути для своей реализации".12 М. Элиаде предполагает, что миф этот имел, вероятнее всего, иранское происхождение: тема изгнания, забвения в чужой стране и тема посланника, пробуждающего пленника ото сна и призывающего его в дорогу, встречаются в труде Сохраварди "Рассказ об изгнании на запад".13

Этот же мотив забвения и anamnesis-a, можно найти и в гностицизме, в основе мифологического сюжета в известном "Гимне жемчужине", сохраненном в "Деяниях Фомы". Посланник, который заставляет человека очнуться ото сна, дарует ему жизнь и спасение: "Я голос, пробуждающий ото сна в царстве ночи" - так начинается фрагмент гностического мифа, сохраненный Ипполитом.14 Пробуждение предполагает anamnesis, обретение душой своей идентичности, познание своего небесного происхождения.

Интересно, что борьба со сном, синонимом которого являются падение, пленение, оцепенение, "духовная кома", - типичное испытание в период инициации. Бодрствовать - это не столько преодолевать физическую усталость, сколько обладать в полной мере своим сознанием, присутствовать в мире духа. И герой Набокова выдерживает это испытание, для него воспоминание оказывается актом пробуждения.

На Машеньку как на исцеление и спасение уповает и Алферов. Он считает дни до ее приезда. В первой главе он говорит Ганину в застрявшем лифте: "...уже воскресенье (...) Значит, осталось шесть дней" (с. 46). Во второй главе в понедельник дважды за день Алферов заводит разговор о приезде жены - за обедом и ночью во время вынужденного визита Ганина: "...сам-то я не в состоянии спать. Подумайте, - в субботу моя жена приезжает. А завтра уже вторник... (с. 62) (...) Прямо не знаю, как доживу до субботы" (с. 64). В главе девятой после получения телеграммы: "Слава тебе, Господи... Приезжает. (...) Зер гут, - бормотал он (Алферов). - Послезавтра - суббота" (с. 93).

Убывающий счет дней начинает вести и Ганин, когда узнает, что жена Алферова - это его Машенька: "Осталось четыре дня: среда, четверг, пятница, суббота. А я сейчас могу умереть" (с. 70).

В исследованиях о числовых моделях в архаических текстах и числовом коде в заговорах В. Н. Топоров дает следующее объяснение числу и счету, а


--------------------------------------------------------------------------------

12 Элиаде М. Аспекты мифа. М., 2001. С. 135 - 137.

13 Там же. С. 146. М. Элиаде ссылается на работу Г. Корбена "Просвещенный человек в иранском суфизме" в сб. "Тень и свет" (Париж, 1961).

14 Ионас Ганс. Религия гностиков. Бостон, 1958. С. 23. Цит. по: Элиаде М. Указ. соч. С. 147.



стр. 51


--------------------------------------------------------------------------------

также неосознанному стремлению современного человека вернуть им ту роль, которую число и счет играли в архаических, мифопоэтических культурах: "Число и счет были сакрализованными средствами ориентации и "космизации" Вселенной. С их помощью всякий раз, когда это было нужно, репродуцировалась структура Космоса и место в нем человека. (...) Числа упорядочивают неорганизованное, чреватое хаотическим началом или хотя бы угрожаемое им. Сама операция счета собирает разное и разрозненное в некое целое, характеризуемое порядком. Числовой ряд в этом случае (...) оказывается простейшей моделью порядка, а порядок - гарантия устойчивости против нарастающих тенденций энтропийного характера".15

Мотив убывающего счета - один из самых распространенных заговорных мотивов. Исследователи происхождения и развития заговорных форм, магических заклинаний и спасительных молитв установили, что мотив этот связан с врачеванием, основанным на вере в силу слова. Слово параллельно действию - необходимо соответствие между числом и тем, что воплощает болезнь (первоначально это конкретные проявления). Убывающий счет изображает постепенное исчезновение болезни.16

С течением времени счет сделался максимально отвлеченным. Исследователь заговоров Н. Крушевский приводит пример подобной отвлеченности счета при устойчивости мотива. Это заговор от червей: "У N. девять жен; после девяти жен восемь жен; после восьми жен семь жен (...) после одной жены ни одной".17 Н. Крушевский отмечает, что множество болезней в народном сознании объясняется присутствием в человеческом теле червей. "Народ отождествляет или, вернее, сближает червей с мифическими змеями, а так как последние были существами злыми, темными, то они, а вслед за ними и черви, сближены с чертями. (...) При таком исчислении черви (черти) исчезают на словах, так они должны исчезнуть и на самом деле".18

К заговору прибегают в "пограничной" ситуации, когда речь идет о чем-то предельном, о жизни и смерти. Ганин пребывает в состоянии "духовной комы" - "червь душу гложет". Жизнь и выздоровление для него и Алферова зависят от убывающего счета дней, от встречи с Машенькой. Однако Алферов у Набокова оказывается неспособным к возвращению с "того света", на что указывает ироническое замечание в девятой главе: "А Алферов-то вчера опять застрял в лифте. Теперь лифт не действует..." (с. 93). И Машенька его не спасет. Это становится очевидным, когда убывающий счет дней до ее приезда - "средство ориентации и космизации" (В. Н. Топоров) алферовской Вселенной - ночью, накануне приезда жены, сменяется прибывающим, что исключает исцеление и лишает сакрального смысла процесс счета: "Три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, - повел он (Алферов) пальцем по римским цифрам и замер (...) Три, четыре, пять, семь, - опять засчитал Алферов и с блаженной мутной улыбкой подмигнул циферблату" (с. 120).

Только к Ганину возвращается полнота жизни через воспоминание, противостоящее стихии забвения. Фотография Машеньки дает толчок движению памяти. В романе вновь актуализируются заговорные мотивы. Один из них связан с хорошо известным симпатическим приемом лечения: желательное свойство от предмета, обладающего им, передается предмету нуж-


--------------------------------------------------------------------------------

15 Топоров В. Н. Числовой код в заговорах // Исследования по этимологии и семантике. Языки славянской культуры. М., 2004. Т. 1. С. 333.

16 Познанский Н. Заговоры. Опыт исследования происхождения и развития заговорных форм. М., 1995. С. 217.

17 Крушевский Н. Заговоры как вид русской народной поэзии. СПб., 1875. С. 63.

18 Там же.



стр. 52


--------------------------------------------------------------------------------

дающемуся. Целебные свойства приписываются всему, что исходит от обладающего желанным.

В Машеньке сосредоточена "недостающая", жизненно необходимая исцеляющая сила любви. Ее фотография обладает той же магической ценностью: с прикосновения к ней, молитвенного произнесения имени "Машенька" начинается воскресение Ганина.

Воспоминание обращает его в прошлое девятилетней давности: "Лето, усадьба, тиф... Удивительно приятно выздоравливать после тифа" (с. 67).

Набоков создает очень интересный образ "выздоравливания", основой которого становится "парение" не в метафорическом, но в прямом значении слова: "Парить - держаться в воздухе на неподвижно раскрытых крыльях".19 Ганин возвращается к жизни, но душа и тело еще разведены и не осознаются единым целым. Тело, лишенное силы тяжести, недостаточно погружено в материю, поэтому мир "вещей" видится как бы со стороны: "День-деньской кровать скользит в жаркое ветреное небо. (...) Лежишь, словно на волне воздуха, (...) лежишь, плывешь и думаешь" (с. 68 - 69). Находясь между небом и землей, герой оказывается сопричастным медиальному началу, связывающему конечное с бесконечным. Отдельные вещи, миметически воспринимаемые, впервые Ганин созерцает остраненно, как нечто неизменное и неделимое, единообразное в разнообразии.

И ему открывается красота "комнатного универсума", которая дана всюду, где соприкасаются свет и материя, где чувственный предмет проникнут идеальным смыслом. "В этой комнате, где в шестнадцать лет выздоравливал Ганин, и зародилось то счастье, тот женский образ, который спустя месяц он встретил наяву. В этом сотворении участвовало все - и мягкие литографии на стенах, и щебет за окном, и коричневый лик Христа в киоте, и даже фонтанчик умывальника. Зарождавшийся образ стягивал, вбирал всю солнечную прелесть этой комнаты, и, конечно, без нее он никогда бы не вырос" (с. 69).

Отметим, что в Библии всякий творческий акт изображается как явление Божьего дня, т. е. высшей энергии самого животворящего света, отделяющего и отграничивающего себя от тьмы. В русской религиозной философии свет связывается не только с откровением Божьего дня, но и с явлением Софии в творении. Е. Н. Трубецкой в одной из главных своих работ "Смысл жизни" пишет: "Предвечная София - Премудрость заключает в себе (...) вечные идеи-первообразы всего сотворенного, всего того становящегося мира, который развертывается во времени. (...) Вечные божественные идеи суть не только замыслы Божий: они - живые творческие силы". И в человеке как сотруднике и носителе этих творческих сил "полнота божественной жизни должна осуществиться".20

Помимо зримых признаков - "солнечных прелестей", действия света, созидающего "комнатный универсум", - София, Вечная Женственность являет себя незримо: в заботе сиделки и в хранительной, взывающей к жизни любви матери, художественно воплощенной в ее метонимическом образе: "Лежишь, плывешь и думаешь о том, что скоро встанешь; и в солнечной луже играют мухи, и цветной моток шелка, как живой, спрыгивает с колен матери, сидящей подле, мягко катится по янтарному паркету..." (с. 69).

Сиделке Набоков уделяет, на первый взгляд, неоправданно много внимания. Она появляется лишь в двух эпизодах, но в романе представлен ее детальный портрет, в котором прослеживаются фольклорно-мифологиче-


--------------------------------------------------------------------------------

19 Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1986. С. 424.

20 Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. М., 1995. С. 139 - 143.



стр. 53


--------------------------------------------------------------------------------

ские черты: "Сиделка очень низенького роста, с мягкой грудью, с проворными короткими руками, и идет от нее сыроватый запах, стародевичья прохлада. Она любит прибаутки, японские словечки, оставшиеся у нее от войны четвертого года. Лицо с кулачок, бабье, щербатое, с острым носиком, и ни один волосок не торчит из-под косынки" (с. 68).

Сиделка обладает всеми признаками материнства, но не знает замужества; от нее, в определенной степени, зависит жизнь и смерть. В мифах подобные атрибуты и функции связаны с образом женщины-родоначальницы, который трансформировался в волшебных сказках в образ яги.21 Портрет сиделки отдаленно напоминает и другой персонаж народных русских сказок: сестриц-дарительниц.22

Назначение сиделки - выхаживать, вылечивать тяжелобольного. По утверждению А. Н. Афанасьева, эту сложную службу у древних славян могла исполнять "басиха" - лекарка, женщина, знающая заговоры.23 "Басня", "побаска", "прибаутка", "басиха" - все эти слова происходят от глагола "баять", значение которого в сознании наших предков сочеталось с понятием лечения. "От глагола "ба-ять" происходит "балий", - пишет А. Н. Афанасьев, - слово, объясняемое в "Азбуковике" как чаровник, ворожея, а в Фрейзингенской рукописи употребляемое в значении врача".24

Представляется, что любовь сиделки к прибауткам не случайна. Набоков связывает ее с народным врачеванием, которое осуществлялось через вещее слово, тождественное в заговоре делу.

Интересно, что Машенька, появившаяся в судьбе героя лишь через месяц после выздоровления, также "любила песенки, прибаутки всякие, словечки да стихи" (с. 89). Таким образом Набоков, вероятно, передает ей функции дарительницы и врачевательницы. Хотя в данном контексте в слове "прибаутки" актуализирован в большей степени иной смысловой оттенок: "ба-ять - о-баять (обаянник)" - напускать "обаяния", создавать поэтический вымысел.25

Образ сиделки, с которым связана граница между жизнью и смертью и путь к жизни, оказывается органично вписанным в "комнатный универсум", пронизанный солнечным светом. Представляется, что это одно из "земных" воплощений Вечной Женственности.

Эпизод "зарождения", "сотворения" женского образа, который в дальнейшем узнается в Машеньке, соотносим не только со зримым и незримым явлением Предвечной Софии Премудрости, но, безусловно, отсылает и к учению Платона о любви, наиболее полно представленному в диалогах "Пир" и позднем - "Тимей".

Набоков не раз открещивался от своей привязанности к Платону,26 тем не менее в этом эпизоде явственно проступает платоническая образная основа. Платон нашел связующее начало между конечным и бесконечным, действительным и идеальным бытием, между божественной и смертной природой - это Эрос (Эрот).

Философия Эроса оформлена мифопоэтически. Его образ, явленный в "Пире", несравним ни с какой иной трактовкой в античности. Предполага-


--------------------------------------------------------------------------------

21 Пропп В. Я. Указ. соч. С. 168 - 171.

22 Перышко Финиста ясна сокола // Народные русские сказки. Из сб. А. Н. Афанасьева. М., 1979. С. 184.

23 Афанасьев А. Н. Мифы, поверья и суеверия славян. М., 2002. Т. 1. С. 397.

24 Там же. С. 395.

25 Там же. С. 394.

26 Набоков В. В. Интервью Альфреду Аппелю, сентябрь 1966 г. // Набоков В. В. Собр. соч. американского периода: В 5 т. СПб., 2001. Т. 3. С. 596.



стр. 54


--------------------------------------------------------------------------------

ется, что миф о рождении Эроса от Пороса и Пении - божественного изобилия и материальной скудости - вымышлен Платоном. Эрос - великий гений (демон), серединное начало между богами и людьми. Он соединяет в себе идеальную природу с чувственной, вечное со смертным. Как мать, Эрос скитается и всегда беден, но, с другой стороны, "он по-отцовски тянется к прекрасному и совершенному",27 жаждет и достигает его. Однако теряет все, что имеет.

Платон сравнивает и сближает понятия любви и творчества: и то и другое вызывает переход от небытия в бытие. Его Сократ в "Пире" усматривает суть Эроса в творческой силе, которая все пронизывает; в его стремлении не просто к прекрасному, но в его высшем назначении, раскрываемом так: "Люди беременны как телесно, так и духовно, и когда они достигают известного возраста, природа наша требует разрешения от бремени. Разрешиться же она может только в прекрасном".28

По мысли Платона, "рождение в красоте" - "это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу". Таким образом, в содержание понятия "любовь" помимо определений: "любить - значит искать свою половину (...) любовь не что иное, как любовь к вечному обладанию благом", включается и еще одно: "любовь - это стремление к бессмертию".29

В "Тимее" Платон вводит другое название для Эроса прежних диалогов - Душа Мира. Как деятельное творческое начало Мировая Душа связывает умопостигаемый мир с чувственным, "производит телесные стихии и тела сообразно идеям, а мир истинно сущего оказывается не противоположностью, а первообразом нашей действительности".30

Как известно, в русской религиозной философии XX века, наследующей идеи В. С. Соловьева, Мировая Душа - один из синонимов Предвечной Софии Премудрости.

Набоков следует логике Платона: сначала в "пограничном" состоянии выздоравливания Ганину открывается первообраз, "рожденный в красоте", и лишь через месяц он встречает Машеньку наяву: "она, живая, была только плавным продлением образа, предвещавшего ее" (с. 77).

Однако в интертекстуальное поле романа платоновская мифопоэтическая философия Эроса входит скорее опосредованно, через размышления В. С. Соловьева на тему Платона.31

В статье "Жизненная драма Платона" В. С. Соловьев называет Эроса посредником, его должность - "делатель моста, (...) разумеется, не через обыкновенные реки, а через Стикс и Ахэрон, через Флегетон и Коцит". Это мосты между небом и землей и между ними и преисподнею. Без посредничества Эроса нельзя обойтись никому: каждый прошел или пройдет по его мосту. "Вопрос лишь в том, как воспользуется человек этой помощью, какую долю небесных благ проведет он через священную постройку в смертную жизнь".32

Развивая Платона, В. С. Соловьев говорит о соперничестве и противоборстве двух сторон или стремлений души - высшей и низшей. Если Эрос - сын Пороса и Пении - одолевается материнской свой природою,


--------------------------------------------------------------------------------

27 Платон. Пир // Платон. Федон. Пир. Федр. Парменид. М., 1999. С. 113.

28 Там же. С. 117.

29 Там же. С. 116 - 117.

30 Соловьев В. С. Платон и Плотин // Платон. Pro et contra. СПб., 2001. С. 384.

31 Соловьев В. С. Жизненная драма Платона // Соловьев В. С. Смысл любви. М., 1991. С. 236 - 283.

32 Там же.



стр. 55


--------------------------------------------------------------------------------

низшие чувственные стремления души захватывают человека. "Чувственная душа тянет книзу крылатого демона и надевает повязку на глаза его, чтобы он поддерживал жизнь в пустом порядке материальных явлений, чтобы он сохранял и приводил в действие закон дурной бесконечности, чтобы он работал как служебное орудие для бессмысленной безмерности материальных вожделений". Если же отцовское начало побеждает в Эросе низшую природу, "он останавливает процесс умирания и тления, закрепляет жизнь в мгновенно живущем и умирающем, а избытком своей торжествующей силы оживляет, воскрешает умершее".33

Набоков иронически интерпретирует, отчасти травестирует эти популярные в начале века идеи В. С. Соловьева. В его герое преобладает высшая природа Эроса: с тринадцати до шестнадцати лет Ганин "был до смешного чист. И совершенно не страдал от этой чистоты". И даже в "чудесных женщинах, которые позволяют себя раздевать за деньги" (из рассказов сверстников), он был не способен увидеть порочной чувственности, но лишь таинственность и очарование: "Я не расслышал правильно, как он (сверстник) их назвал, и у меня вышло: принститутка. Смесь институтки и принцессы" (с. 76).

И через много лет, вспоминая тот июльский вечер, когда впервые увидел Машеньку, которую, казалось, знал всегда, но с которой не был знаком, и свою любовь, Ганин "справедливо считал самой важной и возвышенной во всей его жизни (...) минуту, когда он сидел на подоконнике мрачной дубовой уборной и думал о том, что, верно, никогда, никогда он не узнает ближе барышни с черным бантом на нежном затылке, и тщетно ждал, чтобы в тополях защелкал фетовский соловей (...) и звездное небо между черных тополей было такое, что хотелось поглубже вздохнуть" (с. 79).

Об этой минуте, когда в человека "вселяется (...) Эрос", пишет В. С. Соловьев: "И ад, и земля, и небо с особым участием следят за человеком (...) каждой стороне желательно для своего дела взять тот избыток сил, духовных и физических, который открывается тем временем в человеке. (...) это есть самый важный, срединный момент нашей жизни. Он нередко бывает очень краток, может также дробиться, повторяться, растягиваться на годы и десятилетия, но, в конце концов, никто не минует рокового вопроса: на что и чему отдать те могучие крылья, которые дает нам Эрос?".34

И "небо" может торжествовать: в любви Ганина к Машеньке утверждается высшая природа Эроса. В статье "Платон и Плотин" В. С. Соловьев писал: "Шаг первый к возвышению над чувственностью есть бескорыстное отношение к этой самой чувственности как предмету познания, а не вожделения; (...) более высокий подъем дается затем любовью к прекрасному ради ощущаемой в нем идеи (платонический Эрос); (...) последний шаг есть восхищение или экстаз, в котором наш дух становится простым и единым, как Божество, и, наконец, совпадает и сливается с ним".35

Предельное, по Соловьеву, состояние духа, оказывается изначальным в отношениях Ганина и Машеньки. Духовное единство, "совпадение и слияние" с Божеством, отменяет профанность мира. Время мифологизируется, и пространство, несмотря на конкретные, "домашние" детали, обретает статус сакрального, заповедного, отделенного от обыденного рекой: "Он теперь ежедневно встречался с Машенькой, по той стороне реки, где стояла на зеленом холму пустая белая усадьба и был другой парк, пошире и запущеннее, чем на мызе" (с. 88).


--------------------------------------------------------------------------------

33 Там же. С. 271.

34 Там же. С. 273.

35 Соловьев В. С. Платон и Плотин. С. 385.



стр. 56


--------------------------------------------------------------------------------

Но их рай оказывается под угрозой и нуждается в защите. С "деревенским озорником", посягнувшим на святость садового столика, освященного их встречами, грубой хулиганской надписью, Ганин и Машенька легко справились, претворив "чужое" профанное в часть "своего" сакрального: "Надпись была сделана химическим карандашом и слегка расплылась от дождя (...) спокойно, молча они принялись стирать пучками травы сырой лиловый росчерк. И когда весь стол смешно полиловел и пальцы у Машеньки стали такими, как будто она только что собирала чернику, Ганин, отвернувшись, (...) объявил Машеньке, что давно любит ее" (с. 89).

Расправа же с соглядатаем, "сыном сторожа, зубоскалом и бабником, всегда попадавшимся им в аллеях парка" (с. 95), осквернившим их последнюю встречу, сопряжена с кровью Ганина, рыданиями Машеньки, разлукой и утратой рая.

Низшая природа Эроса воплощена в этих "деревенских" персонажах, внешних по отношению к Ганину и Машеньке. Но в новую "снеговую эпоху" их любви чувственное стремление души незаметно становится внутренне преобладающим. В первое время воспоминание об утраченном рае возвращало им рай в петербургском настоящем, тем не менее каждый из них понимал - "счастье минуло". Ганин мучался, что "от этих несовершенных встреч мельчает, протирается любовь. (...) И ему начинало казаться, что все поправится, если она, хотя бы в меблированных номерах, станет его любовницей" (с. 97).

Таким образом, Эрос - "крылатый и зрячий полубог" попадает в неволю к "низшей физической душе, отнимающей у него крылья и зрение".36

И потому оказывается внутренне допустима замена Машеньки во время ее отъезда на "нарядную, милую, белокурую даму, муж которой воевал в Галиции", с которой Ганин "успел сойтись и порвать" (с. 98).

Попытка возврата рая летом в "дачном месте под Петербургом" обречена на неудачу. Не случайно Набоков поселяет Машеньку не в Воскресенск, а в другой дачный городок, за пятьдесят верст от заповедного запущенного парка с "зеленым холмом и пустой белой усадьбой", отгороженного рекой от профанного мира. Отношения Ганина и Машеньки десакрализованы, и путь туда заказан.

Отдаляясь во времени, образ первой любви как обретения рая и слияния души с Богом мифологизируется - становится для героя и читателя единственным высоким образцом, критерием подлинности любви.

После разлуки с Машенькой Ганин не находит в себе способности любить. Лишенный крыл и зрения Эрос теряет свою божественную природу и умирает.

"Низшая душа хочет бесконечных порождений в чувственной безмерности - отрицательная дурная бесконечность, единственно доступная для материи-победительницы: (...) увековеченная жажда и голод без насыщения, живая пустота без наполнения".37 Последние определения в цитате из статьи В. С. Соловьева живописуют духовное состояние героя. "В этот странный, осторожно темнеющий вечер, в липовом сумраке широкого городского парка, на каменной плите, вбитой в мох, Ганин, за один недолгий час, полюбил ее острее прежнего и разлюбил как будто навсегда" (с. 99).

Власть чувственного "материнского" начала Пении воплощена в образе Людмилы. Их отношения названы "схваткой механической любви", но разорвать эти фальшивые отношения Ганину не позволяет "печальная тепло-


--------------------------------------------------------------------------------

36 Соловьев В. С. Жизненная драма Платона. С. 269.

37 Там же. С. 268.



стр. 57


--------------------------------------------------------------------------------

та, оставшаяся там, где когда-то мимолетно скользнула любовь" (с. 52). Однажды обретя и утратив "прекрасное и совершенное" (Платон), Ганин ищет его и дорожит подобием, мгновенным, блеклым отражением.

Однако, по Платону, Эрос "ни бессмертен, ни смертен: в один и тот же день он то живет и расцветает, если дела его хороши, то умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять".38

Для того чтобы Эрос ожил, необходимо не только духовное прозрение, избавление от "повязки на глазах", с помощью которой чувственная душа пленяет крылатого сына Пороса, но и духовный подвиг, о чем писал В. С. Соловьев: "Любовь, в смысле эротического пафоса, всегда имеет своим собственным предметом телесность; но телесность, достойная любви, то есть прекрасная и бессмертная, не растет сама собою из земли и не падает готовою с неба, а добывается подвигом духовно-физическим и богочеловеческим".39 Этот подвиг и совершает Ганин.

Не случайно воспоминание - "трепетный и нежный спутник", хранитель - возвращает Ганина в прошлое. Так же как и девять лет назад, он вновь оказался на грани жизни и смерти. Тогда победа жизни была сопряжена с явлением Предвечной Софии Премудрости - Мировой Души, не только незримой и воплощенной в образах сиделки и матери, но и творящейся в ипостаси возлюбленной - Машеньки. Теперь воспоминание о Машеньке - это "откровение" о божественной природе любви и возможности осуществления в человеке полноты божественной жизни. Чтобы вновь победила жизнь, нужно принять "откровение" и осуществить возможность.

В исследованиях о романе "Машенька" не раз отмечалось, что воспоминание для Набокова - это не любовное перебирание заветных подробностей и деталей, не жизнь в прошлом, а нечто совсем иное.

Вначале Воспоминание представлено в образе пушкинского "давно знакомого Гения", спутника героя, восходящего к фольклорно-мифологическим образам хранителя-носителя. И функции Воспоминания такие же, как у сказочных обладателей волшебного могущества, - передать потаенное знание и умение извлекать и использовать чудодейственную силу. Чаще всего эта сила в сказках извлекается с помощью слов, которые признаются магическими, - это присловья. Е. Н. Елеонская в работе "Заговорная формула в сказке" пишет: "Присловье, играющее роль ключа к чудесному, заключает в себе кратко, но ясно формулированное желание - желание получить нечто, избавиться от чего-то, преодолеть враждебное влияние (...) произносимое с целью изменить существующий порядок вещей, а главное, с убеждением в возможности этого. Вследствие таких психологических основ присловье, выражающее желание, становится не просто речью, а речью заговорного".40 Снабдив героя присловьем, "открыв" ему заговорную речь, сказочные носители-хранители определяют его дальнейший путь.

Набоков в определенной степени ориентирован на сюжетную модель мифов и волшебных сказок, где герой попадает на "тот свет", и странствие его также имеет определенный ритм потерь и приобретений: "Приобретения, в конечном счете, не только не ликвидируют потери, но имеют характер абсолютного обогащения космоса и общины (...) потери же выступают как проявление социального хаоса".41 Герой Набокова осуществляет эти приобретения благодаря Воспоминанию. Речь "трепетного и нежного спутника" (с. 67), гения-хранителя, становится внутренней речью Ганина.


--------------------------------------------------------------------------------

38 Платон. Пир. С. 113.

39 Соловьев В. С. Жизненная драма Платона. С. 276.

40 Елеонская Е. Н. Заговорная формула в сказке. С. 189.

41 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1995. С. 251.



стр. 58


--------------------------------------------------------------------------------

Можно предположить, что своеобразную роль "ключа к чудесному" Набоков отводит имени Машенька, которому, так же как и в мифопоэтических текстах, придается "материальный характер": слово и имя являются порождающей причиной явления - "causa efficiens":42 "Машенька, Машенька, - зашептал Ганин, - Машенька... - и набрал побольше воздуха, и замер, слушая, как бьется сердце. Было около трех часов ночи (...) На стуле, раскинув руки, как человек, оцепеневший среди молитвы, смутно белела в темноте сброшенная рубашка. Машенька, - опять повторил Ганин, стараясь вложить в эти три слога все то, что пело в них раньше, - ветер, и гудение телеграфных столбов, и счастие, - и еще какой-то сокровенный звук, который был самой жизнью этого слова" (с. 80).

Представляется, что Набоков не случайно вводит в эпизод образ-сравнение: "как человек, оцепеневший среди молитвы". Воспоминание о Машеньке отсылает не столько к молитве, но к известному молитвообразному заговору, обращенному к Деве Марии, когда-то сотворившей чудо исцеления. Заканчивается этот заговор формулой, имеющей вид сравнения: "Как тогда Мария... так бы и теперь".43

Тогда, девять лет назад, в России, в юности, ожидание Ганина, томленье духа разрешается встречей с Машенькой и чудом первой любви. "Так бы и теперь" - вот то невысказанное желание, которое должно и может изменить существующий порядок вещей, пробудить героя из псевдореальности "изгнаннического сна" (с. 83) к жизни.

Почему заговор?.. Заговор соединяет в себе силу слова и действия - миф и ритуал. Впервые о заговорах как эпизодах древнейших эпических мифов заговорил Ф. И. Буслаев.44 Чуть позже А. Н. Веселовский в работе "Заметки и сомнения о сравнительном изучении средневекового эпоса", размышляя о сущности языческого заговора, приходит к следующим выводам. Заговор - "что это такое, как не усилие повторить на земле, в пределах практической деятельности человека, тот процесс, который, по понятиям язычника, совершался на небе неземными силами? В этом смысле заговор есть только сокращение, приложение мифа; даже во внешнем складе своем заговор только передает миф; самые древние памятники народных заговоров отличаются эпическою формою: напоминая мифическое происшествие, они как будто призывают его повториться на земле".45

Воспоминание у Набокова по своей сущности напоминает "молитвообразные заговоры" (Н. Познанский), по "морфологии" - одну из распространенных в заговорах форм, какие принимало слово, выступая как таинственная магическая сила: "как тогда-то было то-то, так бы и теперь сделалось то-то".46

Творческое, стадиально последовательное, почти ритуализованное в совершении, в своем процессе, воспоминание также заключает в себе силу слова и действия, дискретное и непрерывное. Действенность воспоминания приводит к результату: обретению желаемого, недостающего и необходимого.


--------------------------------------------------------------------------------

42 Крушевский Н. Указ. соч. С. 25.

43 Познанский Н. Указ. соч. С. 40.

44 Буслаев Ф. И. О сродстве одного русского заклятья с немецким, относящимся к эпохе языческой // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства: В 2 т. СПб., 1861. Т. 1. С. 250 - 251.

45 Веселовский А. Н. Заметки и сомнения о сравнительном изучении средневекового эпоса// Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1868. Ч. CXL. N 10 - 12. С. 282 - 359.

46 Познанский Н. Указ. соч. С. 49.



стр. 59


--------------------------------------------------------------------------------

И если заговор по определению есть "обломок языческого мифа" (Ф. И. Буслаев), то воспоминание у Набокова собирает из обломков его эпическую часть - "миф" о первой любви.

В набоковедении принято считать "Машеньку" моделью всех последующих романов Набокова. Автор этой идеи Б. В. Аверин замечает: "Сюжетика и поэтика (...) с каждым следующим его романом усложнялись и совершенствовались, но их главнейшие особенности предзаданы уже в "Машеньке"".47

Центральную роль в романе исполняет воспоминание, оно "выстраивает" сюжет и определяет особенности поэтики. Одна из них - двойной характер воспоминания: жизненный и литературный. Представляется, эта двойственность также связана с эпическим мифом и заговорной речью: жизненный характер побуждает к мифотворчеству - воспоминание творит миф, переводит в сферу Вечности то, что для автора и героя свято.

Литературный характер проявляется в сознательной и бессознательной инвариантной репродукции мотивов и сюжетов языческой и христианской мифологии, положивших начало литературной традиции. И потому сквозь воспоминание Набокова всегда "просвечивает" миф, не только в первом романе, но и во многих поздних, где оно также играет центральную роль.

В деталях и подробностях, "звуках и запахах" (Н. Букс) воспоминание неповторимо и личностно. Но автор, герой и читатель объединены общностью экзистенциального, литературного и родового опыта, что создает основу для нового этиологизма: не только автор и герой, но и читатель, возможно лишь "идеальный", знакомый с гением Воспоминание и дважды посвященный - в любовь и творчество - оказывается способным преодолеть границы профанного мира, найти дорогу в Вечность.


--------------------------------------------------------------------------------

47 Аверин Б. В. Дар Мнемозины. Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. СПб., 2003. С. 267.



стр. 60

Опубликовано 26 февраля 2008 года





Полная версия публикации №1204028085

© Literary.RU

Главная ФОЛЬКЛОРНО-МИФОЛОГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ НАБОКОВА "МАШЕНЬКА"

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!



Проект для детей старше 12 лет International Library Network Реклама на сайте библиотеки