Полная версия публикации №1203423990

LITERARY.RU ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС В РУССКОЙ ПОЛИТИКЕ И ЛИТЕРАТУРЕ → Версия для печати

Готовая ссылка для списка литературы

В. А. КОТЕЛЬНИКОВ, ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС В РУССКОЙ ПОЛИТИКЕ И ЛИТЕРАТУРЕ // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 19 февраля 2008. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1203423990&archive=1203491495 (дата обращения: 29.03.2024).

По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):

публикация №1203423990, версия для печати

ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС В РУССКОЙ ПОЛИТИКЕ И ЛИТЕРАТУРЕ


Дата публикации: 19 февраля 2008
Автор: В. А. КОТЕЛЬНИКОВ
Публикатор: maxim
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1203423990 / Жалобы? Ошибка? Выделите проблемный текст и нажмите CTRL+ENTER!


Под так называемым "Восточным вопросом" подразумевается комплекс геополитических и этнокультурных проблем, связанных с балкано-малоазиатским регионом, отчасти с Кавказом, и определявших на протяжении XVIII - XX веков сферу военной, дипломатической, идеологической активности ведущих европейских стран - России, Австрии, Франции, Англии, Германии, а также Турции.

Нас интересуют, во-первых, фактическая сторона участия России в разрешении этих проблем1 и, во-вторых, отражение Восточного вопроса в русской публицистике и поэзии.2 Для литературы и общественной мысли XIX века


--------------------------------------------------------------------------------

1 Собственно "русскому аспекту" Восточного вопроса посвящено множество научных работ почти исключительно историко-политического содержания. Одной из первых обзорных работ была книга С. Жигарева "Русская политика в Восточном вопросе, ее история в XVII - XIX веках, критическая оценка и будущие задачи" (СПб., 1896). Из обобщающих трудов последнего времени можно указать на коллективные монографии "Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX века" (М., 1978), "Международные отношения на Балканах, 1856 - 1878 гг." (М., 1986), на книгу К. Сидо-Курдахи "Россия и Восточный вопрос в историографии стран Ближнего и Среднего Востока" (Marburg, 1998). Упомянем и наиболее значительные источники, и специальные работы: Договоры России с Востоком, политические и торговые. СПб., 1869; Константинополь и проливы. Сборник документов. М., 1925 - 1926; Внешняя политика России XIX и начала XX века. Серия 1. Т. 3. М., 1963; Т. 4. М., 1965; Чихачев П. Великие державы и Восточный вопрос. М., 1970 (сборник статей П. А. Чихачева, публиковавшихся на французском языке в середине XIX века); Евреинов Г. А. Восточный вопрос и условия мира с Турцией. Одесса, 1878; Восточный вопрос. Политико-этнографический очерк. СПб., 1898; Кизеветтер А. Россия и Константинополь // Русская мысль. 1914. Кн. 8 - 9; Тарле Е. Крымская война: В 2 т. 2-е изд. М., 1950; Маринин О. В. Венские конференции по Восточному вопросу 1855 г. // Социально-экономические и политические проблемы истории народов СССР. М., 1986; Нарочницкая Л. И. Россия и отмена нейтрализации Черного моря, 1856 - 1871 гг.: К истории Восточного вопроса. М., 1989; Золотарев В. А. Противоборство империй (война 1877 - 1878 гг. - апофеоз восточного кризиса). М., 1991; Ozveren Y. E. A framework for the study of the Black Sea world, 1789 - 1915 // Review. Binghamton. 1997. Vol. 20. N 1; Россия и черноморские проливы (XVIII - XX столетия). М., 1999. Среди новейших публикаций отметим подготовленное Л. А. Герд издание писем Г. П. Беглери, состоявшего на русской службе в Константинополе, к И. Е. Троицкому, профессору Санкт-Петербургской Духовной академии, советнику обер- прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева по восточному вопросу (Россия и Православный Восток. Константинопольский Патриархат в конце XIX в. СПб., 2003).

2 Реакция русского общества на перипетии Восточного вопроса в ее публицистических выражениях также привлекала внимание ряда исследователей. См., например: Писарев Ю. А. Восточный кризис 1875 - 1878 гг. и общественность России // Славянский сборник. Саратов, 1985. Вып. 3; Цехмистренко С. П. Восстания в греческих провинциях Османской империи в 1878 г. и их отражение в русской периодической печати // Политические, общественные и культурные связи народов СССР и Греции. М. ,1989; Шеремет В. И. Турецкий вопрос в 1850-х годах и русское общественное мнение // Письменные памятники и проблемы истории культуры народов Востока. М., 1990. Ч. 1. 1988; Кутищев Н. Е. Восточный вопрос в последней четверти XIX века и российская печать. Иркутск, 1992; Хевролина В. М. Болгарский вопрос в российской общественной мысли 80-х годов XIX века (И. С. Аксаков, М. Н. Катков, С. С. Татищев) // Славяноведение. 1998. N 2. Что же касается художественной литературы, то отразившиеся в ней историософские и религиозно- этические коллизии Восточного вопроса гораздо реже становились предметом рассмотрения.

стр. 3


--------------------------------------------------------------------------------

данная тема оказалась одной из значительнейших - ее в той или иной степени затрагивали А. С. Пушкин, А. С. Хомяков, Ф. И. Тютчев, И. В. Киреевский, И. С. Аксаков, Н. Я. Данилевский, К. Н. Леонтьев, Ф. М. Достоевский и др. Тем более важно рассмотреть ее и в реальном историко-политическом контексте эпохи, и в контексте национального миросозерцания.

* * *

Восточный вопрос политически актуализировался для России по мере того, как жизненно важными для нее становились свободный выход в Черное, Мраморное и Эгейское моря и контроль за положением дел на придунайских территориях, северном и восточном Причерноморье, в Крыму, на Кавказе и в закавказских областях.

Но предыстория Восточного вопроса восходит к Византии,3 от которой Русь восприняла не только христианское вероучение и церковную организацию, но и основные принципы жизнеустроения: сакральность власти, иерархизм, евангельскую мораль, безусловную ценность святости, жертвы, служения и подвига, высокую авторитетность слова. Отсюда проистекают то более, то менее очевидные религиозно-этические и церковно-политические мотивы поведения России в международных делах; отсюда же ведет свое происхождение русская картина мира, о которой речь ниже.

С разрушением Восточной империи Русь оказывается - и постепенно осознает себя - духовной и в определенной степени государственно-политической наследницей Византии. О чем свидетельствует, в частности, и известная идея "Москва - Третий Рим", которая, начиная с XVI века, удерживается в русской историософии.4 Можно спрашивать, по силам ли Руси была такая роль, оправдала ли она свои притязания, но нельзя счесть эти притязания самозванством, нельзя оспорить ее право на византийское наследство. В этом праве не сомневались и европейцы после захвата Константинополя турками. В 1473 году Венецианская сеньория по дипломатическим каналам настойчиво напоминала Великому князю Московскому, что за прекращением византийской династии он как супруг греческой царевны должен присоединить греческое царство к Руси.5

Однако тогда Москва не обнаружила заинтересованности в овладении Константинополем и территориями бывшей империи. Причины политические состояли в том, что вначале Русь была занята борьбой с Польско-Литовским государством, затем удержанием казанских и астраханских завоеваний и все время была вынуждена считаться с угрозой, исходящей от Крымского ханства. Так что Иван III, Василий III, впоследствии Иван Грозный и царь Михаил Федорович склонны были поддерживать с Турцией мирные отношения, а последний в 1613 году даже пытался заключить с османами союз против Польши. Причина идеологическая состояла в том, что в Москве были убеждены: балканские единоверцы уклонились от истинного христианства и мусульманское иго является справедливой Божьей карой за


--------------------------------------------------------------------------------

3 См.: Успенский Ф. И. История Византийской империи: В 3 т. СПб., М.; Л.,1913 - 1948 и в переиздании: Успенский Ф. И. История Византийской империи XI - XV вв. М., 1997 (раздел "Восточный вопрос").

4 См.: Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. К.,1901; Лурье Я. С. О возникновении теории "Москва - третий Рим" // ТОДРЛ. Т. 16; Лотман Ю. М. (совместно с Б. А. Успенским). Отзвуки концепции "Москва - третий Рим" в идеологии Петра Первого // Лотман Ю. М. Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1993. Т. 3.

5 Кизеветтер А. Указ. соч. С. 40 (вторая пагинация).

стр. 4


--------------------------------------------------------------------------------

их еретичество. Освобождать их от турок не следует, ибо после падения Царьграда единственным и окончательным оплотом православия должна быть только Москва.

Тем не менее, в течение XVI и XVII веков в Москву прибывали епископы, игумены, монахи из турецких владений на Балканах с просьбами о помощи. Помощь оказывалась, но исключительно денежная.

В 1655 году на Пасху в Москве произошло знаменательное событие, предвещавшее смену внешнеполитического курса. Алексей Михайлович вопросил присутствующих греков, хотят ли они, чтобы русский царь избавил их от турецкого ига. После утвердительного ответа он продолжал: "Просите всех монахов и епископов молить Бога и совершать литургию за меня, чтобы их молитвами дана была мне мощь отрубить голову их врагу". Со слезами на глазах он обратился к боярам, говоря, что сердце его разрывается на части от страданий христиан под игом неверных, и, если он не освободит их, Бог взыщет с него на Страшном суде. Царь дал обет пожертвовать войско, казну и кровь свою для дела освобождения.6 Так впервые в Восточном вопросе заявил о себе религиозно- этический мотив, усиленный к тому же искренним и сильным чувством самодержца. И хотя он впоследствии не всегда декларировался на уровне внешнеполитических решений, влияние его в обществе и в правящих кругах было значительным.

Постепенно внешняя политика - разумеется, при действии и других факторов, в частности полонофильской позиции А. Л. Ордина-Нащокина, - стала развиваться с учетом положения христиан в Турции. Особенно после Андрусовского договора 1667 года, который в 1686 году был превращен в "вечный мир" с Полыней и открывал возможность более свободно действовать против Турции. В 1688 году прибывший в Москву сербский архимандрит Исайя передал просьбы Константинопольского Патриарха, Патриарха Сербского, валахского господаря о срочной присылке православного войска для взятия Константинополя, пока того не сделали "паписты", то есть австрийцы, чьей власти балканские народы опасались не меньше, чем турецкого владычества. Царевна Софья в помощи не отказывала, но обещала ее только после победы над Крымским ханом.

Петр Великий открыл новую эпоху русского участия в Восточном вопросе. На первый взгляд здесь поведение России представляется не вполне последовательным, слишком зависимым от текущих обстоятельств, однако за этим различима стратегическая линия, твердо направленная на юг, ведущая к ослаблению турецкого господства и к поддержке христианского населения. Не случайно в предварительных условиях мирного соглашения с Турцией 1700 года появился пункт, касающийся защиты подвластных туркам балканских христиан. А в ходе русско-турецкой войны 1710 - 1711 годов, которая разгорелась из-за азовского флота Петра и черноморских разногласий, была сделана попытка, поднять на Балканах антитурецкое восстание православных.

После Прутского договора 1713 года, подкрепленного Адрианопольским миром, борьба с Турцией отнюдь не прекратилась, но была перенесена с балкано-черноморской арены на каспийско-персидскую. Здесь в русско-турецкие споры впервые активно вмешались Англия и Франция, что очень осложнило переговоры в Константинополе в 1724 году. Турция не хотела смириться со своими неудачами на Каспии, хотя Россия не стремилась к дальнейшему продвижению на Кавказе и в Персии. Султан приказал Крым-


--------------------------------------------------------------------------------

6 Оболенский И. Московское государство при царе Алексее Михайловиче и Патриархе Никоне по запискам архидиакона Павла Алеппского. Киев, 1876. С. 90 - 91.

стр. 5


--------------------------------------------------------------------------------

скому хану захватить принадлежавшие России кавказские и прикаспийские области, тем самым, начав русско-турецкую войну 1737 - 1738 годов. Она не принесла России ощутимых успехов. Но примечательная подробность в ее плане, составленном Б. -Х. фон Минихом: после взятия Константинополя предполагалось коронование в Софийском соборе российской императрицы Анны в греческие императрицы. Возникает еще один из византийских мотивов русского поведения в Восточном вопросе - мотив церковно- политический. Несмотря на химеричность замысла, в нем, несомненно, есть расчет на симпатии балканских христиан не только к воину-освободителю, но и к православному самодержцу-охранителю. Вообще же Россия начинает возлагать на единоверцев все более серьезные надежды в своей борьбе с Портой. Хотя ближайшие цели этой борьбы пока располагались вдали от Балкан: Россия была озабочена освоением степного юга, устранением крымской угрозы, возможностью свободного судоходства на Черном море. Показательно при этом, что для колонизации южнорусских степей императрица Елизавета пригласила тех же балканских славян - сербского полковника Хорвата и его соотечественников.

Вскоре в Константинополе стало обостряться дипломатическое соперничество между Францией, Пруссией, Англией, Австрией и Россией. Турция, испугавшись возрастающего влияния последней, объявляет ей войну осенью 1768 года.

На этот раз в России религиозно-политические мотивы войны получают и официальное выражение. Направляя на юг армии под командованием князя А. М. Голицына и графа П. А. Румянцева, Екатерина II одновременно посылает в Морею и Далмацию специальную флотилию, чтобы известить всех подвластных Турции христиан о начале войны за веру Христову и устроить в Черногории центр будущего объединения славянских племен. Правда, посланным туда А. Г. Орлову, полковнику Н. Каразину и князю Ю. В. Долгорукому создать такой центр не удалось. Тем более что в дело неожиданно вмешался непредвиденный агент - некто Стефан Малый, который выдавал себя за чудесно спасшегося императора Петра III и обещал освободить черногорцев от турок.

Война завершилась подписанием Кучук-Кайнарджийского мирного договора, закрепившего за Россией степной юг и открывавшего доступ в южные моря. Кроме того, статьи 7, 14, 16, 17 обеспечивали прерогативы России в охране прав христианского населения Турции и допускали применение для того не только дипломатических средств.7

Екатерина Великая, довольная своими успехами, впервые публично начертала (пока эпистолярным пером) столь важную для России геополитическую и геокультурную ось Север-Юг, возобновив древний "путь из варяг в греки". Она писала Вольтеру 22 июля 1770 года: "Я сделала все возможное для украшения географической карты связью Коринфа с Москвой" (подлинник по-французски).8

Императрица, однако, не сумела в полной мере использовать возможности договора и удержать Турцию от обострения отношений. Очередная русско-турецкая война становилась неизбежной. Между тем ни военная, ни политическая подготовка к ней не велась. Зато составлялись грандиозные проекты, редактором которых являлся А. А. Безбородко. Согласно им Молдавия,


--------------------------------------------------------------------------------

7 Договоры России с Востоком, политические и торговые. С. 24 - 41. См. также: Дружинина Е. И. Кючук-Кайнарджийский мир. М., 1955.

8 Сборник Императорского Русского Исторического Общества. СПб., 1874. Т. 13. Бумаги императрицы Екатерины II. Т. 3. С. 26.

стр. 6


--------------------------------------------------------------------------------

Валахия и Бессарабия должны были составить самостоятельное княжество, именуемое Дакия и управляемое Г. А. Потемкиным. А на Балканах восстанавливалась христианская греческая империя с центром в Константинополе и с великим князем Константином Павловичем на престоле. Замысел принадлежал Потемкину;9 это был первый русский вариант радикального решения Восточного вопроса, вошедший в историю как "Греческий проект" Екатерины Великой. Закончившаяся в 1791 году Ясским миром война, разумеется, ничуть к такому решению не приблизила. Но сама идея никому не казалась фантастичной и продолжала жить в умах политиков, дипломатов и общественных деятелей.

При Павле I начинает складываться убеждение в нежизнеспособности Османской империи; оно продержалось вплоть до краха 1918 года. Первым российским политиком, назвавшим Турцию "безнадежным больным", был глава Коллегии иностранных дел Ф. В. Ростопчин10 (а не Николай I, которому приписывают это выражение многие мемуаристы). Ему принадлежит еще один проект раздела османских владений, которым предусматривалось учреждение в Греции и на Архипелаге республики под покровительством России. О судьбе Константинополя и проливов в проекте речь не шла.

Александр I не был сторонником полного раздела Турции и хотел удерживать ее в роли партнера в своем противодействии Франции. Однако экспансия Наполеона на Балканах и интриги его дипломатии все-таки привели к русско-турецкой войне 1807 - 1811 годов. Закончилась она успешными действиями М. И. Кутузова на Дунае и подписанием Бухарестского договора 1812 года, благодаря чему расширились возможности автономии Дунайских княжеств, и сохранилось влияние России в регионе. Вместе с тем в начале века Россия способствовала освободительному движению на Балканах, особенно сербскому восстанию 1804 - 1807 годов. В конвенции, подписанной Кара-Георгием и русским полковником Ф. О. Паулуччи, даже высказывалось намерение сербов перейти под протекторат России.11 В те же годы А. -Ю. Чарторыйский выдвигает свой "балканский проект": создать на полуострове федерацию независимых балканских государств под покровительством России.12

Развитие Восточного вопроса в 1820-е годы определялось греческим восстанием и русско- турецкой войной. Сочувствуя восстанию, русское общество рассматривало его в романтизированных образах эллинской героики, которые - не без влияния Байрона, конечно, - культивировал молодой Пушкин и поэты декабристского круга. Отчетливые политические очертания эти настроения получили в "Греческом проекте" декабриста П. И. Пестеля.13 Среди прочего ставилась задача создания балканской федерации. Сам Пестель, находившийся тогда в Бессарабии, в своих донесениях настаивал на немедленной военной поддержке греков. С ним готовы были выступить командир 16-й дивизии М. Ф. Орлов и его офицеры. Принять участие в предстоящих событиях намеревался и Пушкин, тем более что место действия находилось не столь далеко от мест его южной ссылки.


--------------------------------------------------------------------------------

9 Жигарев С. Указ. соч. С. 208 - 210. См. также: Маркова О. П. О происхождении так называемого греческого проекта (80-е годы XVIII в.) // Проблемы методологии и источниковедения истории внешней политики России. М., 1986.

10 Записка графа Ф. В. Ростопчина о политических отношениях России в последние месяцы павловского царствования // Русский архив. 1878. Кн. 1. С. 104.

11 Внешняя политика России XIX и начала XX века. Серия 1. Т. 4. С. 553 - 554.

12 Там же. Т. 3. С. 32.

13 Сыроечковский Б. Е. Балканская проблема в политических планах декабристов // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С. 235 - 236.

стр. 7


--------------------------------------------------------------------------------

Судьба Греции была решена только в апреле 1826 года Петербургским протоколом, подписанным Англией и Россией. Николай I начинал свое царствование весьма удачным шагом в Восточном вопросе. Вместе с подписанным в 1827 году Лондонским договором протокол давал России свободу действий против Турции, объявившей, что греческое восстание организовано русскими, и призвавшей всех мусульман к джихаду - "священной войне с неверными".

Наиболее интенсивные военные действия велись на Кавказском фронте. Их свидетелем, а в иных случаях и участником оказался Пушкин, что позже отразилось в его записках "Путешествие в Арзрум" (1835). Турция потерпела поражение, русские войска приблизились к Константинополю. Николай I колебался. Как явствует из его письма к генералу И. И. Дибичу, он боялся взятия Константинополя, вероятно, доверяя мнению К. В. Нессельроде, что это "самое опасное завоевание" для России.14 И вместе с тем заветной политической мечтой императора было присутствие русских войск на Босфоре.

С заключением Адрианопольского мира завершилась первая острая фаза Восточного вопроса, хотя это не исключало последующих его обострений, приведших, в конце концов, к войне 1853 - 1855 годов.15 Тому способствовало усугубление англо- русского противостояния на Востоке, затем и позиция Франции. После Второй Лондонской конвенции 1841 года определились участники и конфигурация большого (и не только восточного) конфликта. Нечерноморские державы устанавливали свой контроль над Босфором и Дарданеллами, что ставило Россию в тяжелое положение. Столь выгодное для нее Ункяр-Искелесийское соглашение 1833 года теряло всякое значение. Восточный вопрос вступал в самый драматичный свой период.

Одним лишь внешним столкновением прагматических интересов Англии, Франции и России в регионе не удается вполне объяснить возникновение Восточной, или Крымской, войны. Очевидно воздействие и совсем иных факторов, которые лорд Абердин тогда же назвал "какими-то фатальными силами, не зависящими от воли и желаний государственных мужей европейских стран".16 Даже весьма трезвомыслящий английский историк К. Мартин признается, что "происхождение Крымской войны всегда производило впечатление некоей тайны, отчетливое объяснение которой не отыскивается в дипломатических документах того времени".17

В преддверии Восточной драмы И. В. Киреевский пишет в своем дневнике 7 марта 1854 года: "Война Европы с Россией, которая, если состоится и продолжится, то, по всей вероятности, приведет с собою борьбу и спорное развитие самых основных начал образованности западно-римской и восточно-православной. Противоположная сторона двух различных основ обозначится для общего сознания и, по всей вероятности, будет началом новой эпохи развития человеческого просвещения (...). Замечательно, что гораздо прежде этого вещественного столкновения государств весьма ощутительны были столкновения их нравственных и умственных противоположностей.18


--------------------------------------------------------------------------------

14 Архив внешней политики Российской империи. Фонд "Канцелярия". 1829. Д. 2963. Л. 76.

15 О роли Николая I в драматическом развитии событий на Востоке см.: Виноградов В. Н. О личной ответственности императора Николая I за развязывание Крымской войны // Россия и славяне: политика и дипломатия. М., 1992.

16 Цит. по: Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX века. М., 1978. С. 121.

17 Martin K. The Triumph of Lord Palmerston. London, 1966. P. 8.

18 РГАЛИ. Ф. 236. Оп. 1. Ед. хр. 19.

стр. 8


--------------------------------------------------------------------------------

Столкнулись уже не только чисто политические притязания. Из недр национально- государственного бытия выступали две разнородные тенденции мироустройства - строительство новоевропейской цивилизации и охранение русско-византийского строя.

Первая тенденция исходила из фундаментальной для Запада идеи "эвдемонического прогресса", которая после Великой французской революции неуклонно осуществлялась во взаимодействии консервативных, либеральных и радикальных сил Европы, с чем на данном этапе сочетался римско-католический реванш. Последний далеко не всегда выходил на первый план, но всегда оставался немаловажным фактором в политике. Подтверждение тому - во-первых, теснейшее сотрудничество французского правительства с римской курией, имевшее целью исключительный протекторат над христианами Востока,19 для чего в Иерусалим был направлен без согласия султана римский патриарх. Во-вторых, папа Пий IX обратился к населению Ближнего Востока с посланием, призывающим перейти в римско-католическую веру.20 В-третьих, широко распространялись разного рода публикации (как, например, вышедшая в Париже брошюра А. Боре), в которых авторы призывали к новому крестовому походу в Иерусалим.

Вторая тенденция базировалась на идее сохранения традиционных церковных и государственных форм, ориентированных на византийскую теократию, как наиболее твердых и единственно способных дисциплинировать население империи в гражданском и моральном отношении. Николай I и те, кто имел влияние на российскую политику и общественное мнение, служили этой идее более или менее осознанно. Но им недоставало воли, практических средств и согласия для решительных и последовательных действий. Поэтому на поле военного, технического, экономического соперничества русско- византийский теократизм не мог составить конкуренции новоевропейской цивилизации. Однако и отрекаться от него Россия не собиралась и позже готова была принести немалые жертвы, чтобы остаться верной своей тенденции развития.

Знаменательно, что обострение конфликта между российской и англо-французской сторонами и развязывание войны провоцировались именно идеологически важными эпизодами, связанными с революционным движением и конфессиональным антагонизмом. Это отказ Турции выдать польских революционеров Г. Дембинского и И. Бема (последний перешел на турецкую службу и стал пашой), немедленно поддержанный англо-французской военной демонстрацией. Это известный спор о Святых местах и о ключах от Вифлеемского храма. Чем более настаивала Россия на своих требованиях, тем неуступчивей и жестче вели себя союзники, действуя притом так, чтобы усугубить вражду между Россией и Турцией.

Крымская война расколола Россию на две части. Одна, во главе с воспитанником В. А. Жуковского гуманистом Александром II, попыталась отстраниться от византийского наследия и заняться внутренней цивилизационной работой, чем открыла дорогу как либеральному реформаторству, так и демократическому радикализму. Последствия оказались таковы, что почти все, созданное этой частью русского общества с 1857-го по 1917-й год, было ликвидировано, чтобы из оставшегося материала построить разновидность сакрально-иерархического государства.

Другая часть общества в той или иной степени держалась русско-византийской идеологии, пытаясь сохранить ее и оправдать в политической деятельности и в культуре.


--------------------------------------------------------------------------------

19 Архив внешней политики Российской империи. Фонд "Отчеты МИД". 1844. Л. 165.

20 Там же. Фонд "Отчеты МИД". 1847. Л. 379.

стр. 9


--------------------------------------------------------------------------------

Раскол обнаружился и в отношении к Восточному вопросу. А. М. Горчаков, в 1867 году ставший канцлером, проводил умеренный курс невмешательства в балканские дела, допускающий лишь моральную поддержку христианского населения Турции. Сторонниками его были сам император, директор Азиатского департамента МИД П. Н. Стремоухов, министр финансов М. Х. Рейтерн, шеф жандармов П. А. Шувалов и др. Резкую оппозицию им составляли военный министр Д. А. Милютин, председатель Комитета министров кн. Н. П. Гагарин и посол в Константинополе Н. П. Игнатьев, человек большого ума и яркого политического темперамента. Они настаивали на активном присутствии России в балкано-малоазиатском регионе. Критское восстание 1866 - 1869 годов, волнения в Греции, Сербии, Черногории заставили правительство действовать несколько энергичнее, и Горчаков решился взять курс на пересмотр условий Парижского мира. Тем временем Турция усиливала репрессивную политику в отношении христианского населения, что возбудило мощное освободительное движение на Балканах. Турки подавляли его с чрезвычайной жестокостью, особенно в Болгарии. Правительство все еще медлило, хотя и наследник престола, великий князь Александр Александрович, и великий князь Константин Николаевич одобряли предложения Н. П. Игнатьева о решительных мерах. Только в мае 1876 года на встрече трех императоров в Берлине А. М. Горчаков заявил о необходимости противодействовать мусульманскому фанатизму. В Берлинском меморандуме выражались соответствующие намерения держав, но на деле не было предпринято ничего для прекращения антихристианских репрессий на Балканах. Англия в лице премьера Дизраэли заняла откровенно туркофильскую позицию.

И в обществе, и в народе обнаружилось небывалое прежде сочувствие к участи балканских христиан, что нашло разнообразное отражение в печати (подробно освещавшей события в Болгарии, Сербии, Черногории) и в практической деятельности. Повсеместно созданные славянские комитеты собирали пожертвования. Генерал в отставке М. Г. Черняев прибыл в Сербию, где возглавил войска; туда же отправились свыше пяти тысяч добровольцев, среди которых были знаменитые врачи С. П. Боткин, Н. В. Склифосовский, писатель Г. И. Успенский, некоторые деятели народничества. Правительство поначалу делало вид, что все происходит без его ведома и согласия. Но после провала Константинопольской конференции в январе 1877 года, где выявилось полное нежелание европейских стран удержать Турцию от политики геноцида на Балканах, все дипломатические средства были исчерпаны, и началась русско-турецкая война 1877 - 1878 годов. Ход и результаты ее хорошо известны. Следует заметить, что успешные действия России против Турции и освобождение балканских славян вызывали в Европе отнюдь не одобрение, а нарастающую тревогу за собственное влияние в регионе.

В январе 1878 года в Адрианополе начались переговоры о перемирии, которые вел Н. П. Игнатьев; он же подготовил и предварительные условия для них, и проект прелиминарного русско-турецкого договора, который был подписан 3 марта 1878 года в Сан-Стефано. Главной задачей Игнатьев считал создание единого союза балканских народов, способного противостоять европейским державам с их стремлением в тех или иных политических комбинациях распоряжаться восточными делами. Он также предлагал взятие русскими войсками Константинополя, что отвечало намерениям главнокомандующего армией великого князя Николая Николаевича. Но Александр II эти предложения отверг, склоняясь к мнению тех политических и общественных кругов в России, чьи взгляды выразил несколько позже видный представитель русского либерализма Б. Н. Чичерин. В одной из своих

стр. 10


--------------------------------------------------------------------------------

"Записок" он подчеркивал нецелесообразность взятия Константинополя, ибо, полагал он, это ослабило бы Россию: "Центр тяжести перенесся бы на юг, и Россия перестала бы быть Россией".21 Император подчеркнул эти слова и написал рядом: "Совершенно справедливо".22

Но и без предложенных Н. П. Игнатьевым пунктов Сан-Стефанский договор вызвал негодование западноевропейских правительств. Летом 1878 года был созван Берлинский конгресс, который изменил условия договора в ущерб балканским народам и России и в пользу Австро-Венгрии и Англии, что, конечно, не способствовало справедливому решению Восточного вопроса. В русском общественном мнении это не могло не усилить антиевропейские настроения и недовольство уступками, на которые пошла Россия. Председатель Московского славянского комитета И. С. Аксаков в своей речи 22 июля 1878 года, отражая настроения славянофильски ориентированной части общества (а она была немалочисленна), говорил о "предательстве в поведении русской дипломатии на конгрессе", похоронившей свободу болгар, независимость сербов, "все заветы и предания предков, наши собственные обеты".23 Сходные суждения высказывались в газетах "Русский мир", "Московские ведомости", "Санкт-Петербургские ведомости".

В последующие десятилетия Восточный вопрос уже не привлекал в России столь пристального внимания и не вызывал крупных политических и военных акций. Но это не означает, что политическая, историософская мысль и поэтическое творчество не устремлялись более к балкано-малоазиатскому горизонту.

Не однажды русские политики и дипломаты возвращались к идее овладения Константинополем и проливами. С такой инициативой выступил дипломат А. И. Нелидов. Первый свой проект он предложил в 1882 году во время болгарского кризиса и английской оккупации Египта. Второй - в 1892 году, когда начались армянские волнения в Турции. Оба эти проекта не были одобрены ни министром иностранных дел Н. К. Гирсом, ни Александром III. В 1896 году А. И. Нелидов представил новый проект, к которому Николай II отнесся поначалу одобрительно и даже договорился с премьером Солсбери о невмешательстве Англии в случае русского десанта на Босфоре в обмен на поддержку Россией британских планов в Египте. Однако против этого проекта с необычайным упорством выступал С. Ю. Витте. Николай II заколебался и отказался от осуществления проекта.

Проблема проливов и Константинополя еще раз вышла на первый план в конце 1914 года, после вступления Турции в войну на стороне Центральных держав. Теперь права России на эту часть османских владений были признаны Англией, о чем заявил Георг V.24 Франция с такими признаниями не спешила. В дальнейшем возникали осложнения, и собственные интересы Англии и Франции ставили под сомнение возможность России оказаться на Босфоре. Главным и весьма настойчивым инициатором включения в состав Российской империи Константинополя, проливов, некоторых территорий в европейской и азиатской Турции был министр иностранных дел С. Д. Сазонов, изложивший официальные предложения России в своем меморандуме


--------------------------------------------------------------------------------

21 Чичерин Б. Н. Воспоминания. Т. 4. [Б. м.] 1934. С. 81. Еще прежде он изложил свой взгляд в изданной за границей брошюре; см.: Чичерин Б. Н. Восточный вопрос с русской точки зрения 1855 года. Лейпциг, 1861.

22 Сказкин С. Д. Дипломатия А. М. Горчакова в последние годы его канцлерства // Международные отношения. Политика. Дипломатия. М., 1964. С. 419.

23 Аксаков И. С. Собр. соч. М., 1886. Т. 1. С. 298 - 301.

24 Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского и Временного правительства. Серия 3. Т. VI (2). М.; Л., 1935. С. 74.

стр. 11


--------------------------------------------------------------------------------

от 4 марта 1915 года.25 Это был последний русский проект решения Восточного вопроса. Исход первой мировой войны, события в России 1917-го и последующих годов, Лозаннский мирный договор 1923 года положили предел былым надеждам и притязаниям.

Таков реальный историко-политический фон, на котором Восточный вопрос разрабатывался в русской историософии, публицистике и литературе в течение XIX века - в период наиболее живого и богатого культурными последствиями интереса к Балканам и Ближнему Востоку.

Следует заметить, что такая разработка могла уходить довольно далеко от действительного положения дел в прошлом и настоящем, от обстоятельств и подробностей как восточной, так и русской жизни. Иногда в ней можно встретить и трезвый аналитический взгляд, и тактические соображения, но преобладают все-таки тяготеющие к обобщенным образам и символам представления о былых и грядущих путях человечества и о нынешнем его состоянии. Начиная со средневековых первообразов русского миросозерцания, с установления фундаментальных его концептов в "Слове о законе и благодати" Илариона, в летописных и житийных текстах в течение веков складывается такая культурная проекция, которая должна быть определена как русская картина мира. В XIX веке ее содержание и ценностная структура были обусловлены христианской традицией, европейским гуманизмом и мифолого- утопическими интенциями русского сознания. Что составляло главную ее особенность - это всегда открытая перспектива движения от несовершенного к идеальному, от временного к вечному, от твари к Богу. В сущности, каждое значительное произведение русской классики отражает фрагмент русской картины мира.26

* * *

Первые "восточные" этюды к этой картине в XIX веке принадлежат А. С. Пушкину. За ними нетрудно различить одическую поэзию XVIII столетия с ее гиперболизирующим имперским пафосом и лирическую поэзию эпохи Отечественной войны 1812 года с ее героико-патриотическим воодушевлением. Тому и другому Пушкин отдал в свое время должную дань.

С середины 1820-х годов путь реалистического историзма приводит его к новому взгляду на Россию. Пушкин все более склонен видеть в ней особое государственное образование, место и поведение которого на европейской арене оправданы и исторической судьбой, и некоей нравственной правотой. Такое представление не исключало весьма скептических суждений о многих сторонах русской жизни. Но державно-монархическое величие, военная мощь, слава и особые права России в международных делах не подлежат у него сомнению - прежде всего перед лицом всего остального мира. Кульминация таких настроений Пушкина пришлась на 1829 - 1831 годы.

В июне-июле 1829 года он участвовал в закавказском походе фельдмаршала И. Ф. Паскевича в качестве прикомандированного к Нижегородскому драгунскому полку наблюдателя и был очевидцем важных эпизодов русско-турецкой войны. Там Восточный вопрос стал политико-этической и творческой темой у Пушкина. Известие о приближении армии И. И. Дибича


--------------------------------------------------------------------------------

25 Там же. Т. VII (1). С. 393.

26 В. С. Непомнящий, например, дает ряд глубоких трактовок пушкинского творчества, рассматривая его как наиболее адекватное выражение русской картины мира. См.: Непомнящий В. Пушкин. Русская картина мира. М., 1999. С. 158 и др.

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

к Константинополю вновь (после юношеского произведения "Песнь о вещем Олеге", 1822) оживило в его воображении фигуру древнерусского князя Олега, который в 907 году, по летописному сказанию, подошел к Царьграду и, повесив на его вратах свой щит в знак победы, вернулся на Русь. В стихотворении "Олегов щит" (1829) поэт представляет древнее и новое события связанными исторической преемственностью - как естественно продолжающееся продвижение России на юг, в константинопольском направлении. Именуя Олега "воинственным варягом", он ставит рядом с ним деяния своих современников ("Твой путь мы снова обрели")27 и тем самым вслед за Екатериной Великой, но теперь уже поэтическим пером, прочерчивает ту же геополитическую ось - "путь из варяг в греки".

После заключения Адрианопольского мира Пушкин пишет стихотворение "Опять увенчаны мы славой..." (1829), где мотив продвижения получает вид масштабного политико-географического образа, впечатляющего своей наступательной экспрессивностью и тройной анафорой:

И дале двинулась Россия,
И юг державно облегла,
И пол-Эвксина вовлекла
В свои объятия тугие.28
Топоним "Эвксин" отсылает к греческому миру, чему и посвящена следующая строфа, в которой Пушкин, продолжая топонимический ряд, перечисляет прославленные в истории названия - Олимп, Пинд, Фермопилы, чем напоминает о военной героике эллинов и призывает возродить ее в сегодняшней Греции. При этом он, несомненно, имеет в виду и недавние события греческой войны за независимость, когда сам он, возбужденный теми событиями и собиравшийся принять в них участие, написал в 1821 году стихотворения "Война", "Гречанка верная! не плачь, - он пал героем!.."

Примечательно, что в пушкинской трактовке Восточного вопроса совершенно отсутствует Византия как восточно-христианская империя и Константинополь как ее средоточие. Объяснение тому находим в преобладавшем тогда взгляде на них как на европейскую культурно-политическую периферию, где после разделения Церквей прекратилось всякое развитие. Соответственно отсутствуют и религиозно-этические и церковно-политические мотивы в изображении русского движения на юг - поэт создает именно образ движения, не касаясь его причин и целей.

Пушкин наметил в главных чертах и суть славянского компонента, который вскоре станет одним из основных в Восточном вопросе. Правда, сделал он это уже не в "восточном" контексте, а в связи с усмирением польского восстания и взятием Варшавы в 1831 году. По этому поводу во французской Палате депутатов с призывом к вооруженному вмешательству в русско-польские дела выступили М. -Ж. Лафайет, Ф. Моген и др. Обращаясь к этим "народным витиям" в стихотворении "Клеветникам России" (1831), Пушкин отказывает им в праве вмешиваться в старый "спор славян между собою" на том основании, что между славянством и Европой существует непреодолимая враждебность, которая и прежде, и теперь питает ненависть Европы к России как главному представителю славянства.29 Тремя неделями позже Пушкин вновь развивает и заостряет эту тему в стихотворении


--------------------------------------------------------------------------------

27 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1957. Т. 3. С. 120. (Курсив мой. - В. К.).

28 Там же. С. 148.

29 Там же. С. 222.

стр. 13


--------------------------------------------------------------------------------

"Бородинская годовщина". Пушкин совершенно искренне видит противников России не только во французских политиках, но и в демократической массе Запада, чье мнение они выражают. Потому-то он и говорит о них: "Вы, черни бедственный набат".30 И это не только декларируется в стихах, но и высказывается в частном письме к князю П. А. Вяземскому от 1 июня 1831 года: "Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря; мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей. Но для Европы нужны общие предметы внимания и пристрастия, нужны и для народов, и для правительств. Конечно, выгода почти всех правительств держаться в сем случае правила non-intervention, т.е. избегать в чужом пиру похмелья; но народы так и рвутся, так и лают".31

В поэтической разработке темы Пушкин как будто стремится внести в сюжет военно- политического противостояния Европы и России такую напряженность, которая должна свидетельствовать о фатальном антагонизме западноевропейского и славяно-русского миров. Тем самым он надолго задает горизонтальную композицию русской картины мира по линии Запад- Восток, акцентирует ценностный контраст левой и правой частей, усиливая его лирико-эмоциональными и риторическими средствами. Вне этой композиции вряд ли можно вполне понять, что такое Восточный вопрос с русской точки зрения в ту эпоху.

Славянофилам, почвенникам и их второстепенным адептам оставалось лишь детализировать это фундаментальное членение за счет исторического, бытового, религиозно-этического материала. Достоевский имел все основания для парадоксального на первый взгляд утверждения, что Пушкин - это "главный славянофил России".32

Тем не менее, Пушкин не был уверен в благополучном исходе внутриславянской распри, и грядущее всего славяно-русского мира представлялось ему неясным. Не только движением публицистической темы, но и каким-то затаенным сомнением поэта продиктована знаменитая формула:

Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.33
Это почти не замеченное тогда облачко сомнения через полстолетия разрастется у К. Н. Леонтьева (цитировавшего данные строки) в мрачную тучу, надвигающуюся на славяно- русский мир.

В 1829 году в художественно-идеологическую разработку Восточного вопроса включается будущий основоположник "славяно-христианского" течения А. С. Хомяков, в ту пору молодой гвардейский офицер, прервавший свою отставку, чтобы отправиться на русско-турецкую войну. После заключения мира он пишет стихотворение "Прощание с Адрианополем" (1829), которое точно воспроизводит интонационный и ритмо- метрический строй пушкинской "Песни о вещем Олеге". Подхватывая таким приемом выдви-


--------------------------------------------------------------------------------

30 Там же. С. 225.

31 Там же. Т. 10. С. 351 - 352. Несколько раньше, 21 января 1831 года, Пушкин писал Е. М. Хитрово по поводу польских и европейских событий: "Я недоволен нашими официальными статьями. В них господствует иронический тон, не приличествующий могуществу. (...) Французы почти перестали меня интересовать. Революция должна бы уже быть окончена, а ежедневно бросаются новые ее семена. Их король с зонтиком под мышкой чересчур уж мещанин. Они хотят республики и добьются ее - но что скажет Европа, и где найдут они Наполеона?" (Там же. С. 335 - 336. Подлинник по-французски).

32 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Л., 1982. Т. 24. С. 276.

33 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 3. С. 222.

стр. 14


--------------------------------------------------------------------------------

ну тую Пушкиным тему Олега в Царьграде, Хомяков увенчивает ее финальным аллегорическим образом:

Тень крыльев Орла над померкшей Луной.34

Поскольку чуть выше шла речь о "Двуглавом Орле" над мечетями, то образ прочитывается как указание на герб России, одержавшей победу над мусульманской Турцией, и одновременно - как напоминание о гербе Византии, который Россией был унаследован. Так Хомяков вводит тему православного русско-византийского мира, который впоследствии у него и у всех славянофильствующих мыслителей и поэтов получит символическое наименование "Восток".

Следующим шагом в хомяковской разработке темы стало стихотворение "Мечта" (1835), несомненно, имеющее программное значение. Рожденные в нем образные формулы разошлись в многочисленных цитатах, сыграли роль основных идеологем национального сознания. Хомяков закрепляет намеченную Пушкиным дихотомию "Запад-Восток" и теперь стремится привести ее в историческое движение, провозглашая переход от завершающейся западной цивилизации к духовно пробуждающемуся Востоку.

Хомяков удачно использовал тривиальную полисемию слова запад, актуализируя и позволяя свободно переливаться в тексте обоим его значениям: 1) западноевропейские страны и, в данном случае, также 2) сторона небосклона, где исчезает свет заходящего солнца, что вдобавок поддерживается еще и неявной полисемией слова страна: 1) страна = государство и 2) страна = сторона (сторона горизонта = страна света, т. е. запад, восток и пр.). На географическом сюжете (уход света за последний - дальний - край западной стороны и приход тьмы) Хомяков строит идеологический сюжет наступающей смены культурно-исторических эпох - начиная с первых же строк стихотворения:

О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая
На дальнем Западе, стране святых чудес...
Былое величие Запада поэт описывает в образах, перенасыщенных световой семантикой, с чем образы наступающей ныне тьмы контрастируют особенно наглядно. Поэт пишет эпитафию некогда прекрасному, но безвозвратно угасшему свету. И теперь он связывает свои исторические надежды с приходом нового его носителя:

Но горе! Век прошел, и мертвенным покровом
Задернут Запад весь. Там будет мрак глубок...
Услышь же глас судьбы, воспрянь в сияньи новом,
Проснися, дремлющий Восток!35
Назвав стихотворение "Мечта", наполнив его хотя и возвышенной, но достаточно условной, преимущественно книжно-поэтической образностью, Хомяков и весь смысл текста как бы вывел за пределы ближайшей, осязаемой исторической реальности, перенес его в область неопределенных, может быть, утопических ожиданий. Но это не ослабило воздействия стихотворения на современников и даже на следующие поколения - столь адекватно оно выражало и оформляло их настроения. Хотя в конце века Владимир Соловьев, возглашая (уже на латыни) "Ex oriente lux",36 с исходящим с Восто-


--------------------------------------------------------------------------------

34 Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л., 1969. С. 85.

35 Там же. С. 103.

36 Заглавие стихотворения В. С. Соловьева (1890).

стр. 15


--------------------------------------------------------------------------------

ка светом связывает надежды на примирение Запада и Востока, для чего России необходимо стать подлинным Востоком Христа.

Позднее Хомяков в поэзии, публицистике, богословских статьях с нарастающей энергией развертывает и обосновывает свою трактовку Восточного вопроса.

Столкновение России с Турцией и Крымскую войну он воспринял как "святую брань" народов, в которой должна восторжествовать благая воля Провидения, направляющая человечество к высшим целям. В конце марта - начале апреля 1854 года он пишет стихотворения "Суд Божий", "России", "Раскаявшейся России", где его религиозно- этический пафос достигает предельной высоты. Примечателен немедленный отклик на них И. В. Киреевского, слышавшего их в исполнении автора и писавшего И. С. Аксакову 8 апреля: "Что скажете Вы о новых стихах Хомякова? - Неужели в настоящую минуту Ваша лира молчит? - Время такое необыкновенное, какое бывает только в тысячелетние переломы эпох: все времена смешались; в настоящем и прошедшее не уходит, и будущее прежде прихода ощутительно. А между тем все неожиданно и удивительно. Тайна веков слышна, и Провидение видимо".37

Хомяков возвращается к давней идее о справедливости Божьей кары, обрушившейся на христианский Восток с нашествием турок, -

За веру безверную, лесть и разврат,
За гордость Царьграда слепую38 -
и выдвигает идеологическую схему продолжения истории: к обновлению мира будет призвана новая сила - Россия, которая должна очиститься от своих тяжких грехов и, сокрушивши "волю злую / Слепых, безумных, буйных сил",39 создать христианское сообщество на соборных основах единой веры, любви и братства.

Эта схема, как и всякая другая, далеко уходит от действительности, зато порождает увлекательную для чувств и воображения идеальную перспективу развития человечества. Поэтому она органично вписывалась в русскую картину мира и оказалась плодотворной для литературного творчества.

Влияние художественно вырабатываемой Хомяковым идеологии было обусловлено и самим типом поэтической речи, который он для того избрал. У него говорит не политический оратор и даже не только русский поэт - его стилистика отсылает нас к ветхозаветным пророкам. Пророк знает волю Божию и своим словом свидетельствует о ней невзирая ни на что, он сурово обличает людей в нарушении ее, он угрожает карой, призывает покаяться, обещает победу над враждебными силами и спасение. Все эти содержательные черты пророческой речи и соответствующий тон, приемы, образный строй вкупе с многочисленными библеизмами очевидны в поэзии Хомякова. Да и сама фигура пророка прямо выступает у него, когда нужен авторитетный посредник между вечной истиной и людьми. Новая "буря роковая", всемирная битва, которую Хомяков, обратив свой взор, как всегда, на Восток, предсказывает в стихотворении "Помнишь, по стезе нагорной..." (1859), необходима для того,

Чтоб готовились народы
Зову истины внимать;

--------------------------------------------------------------------------------

37 ИРЛИ. Архив Аксаковых. Ф. 3. Оп. 4. Ед. хр. 267. Л. 3 об.

38 Хомяков А. С. Стихотворения и поэмы. С. 135.

39 Там же. С. 136.

стр. 16


--------------------------------------------------------------------------------
Чтобы глас ее пророка
Мог проникнуть в дух людей,
Как глубоко луч с Востока
Греет влажный тук полей.40
В традиционной русской речевой культуре пророческое и апостольское слово, библейская цитата и реминисценция сохраняли свою высокую авторитетность и суггестивную способность вплоть до XX века (у Маяковского и после революции заметны следы профетического дискурса). Хомяков в полной мере воспользовался сильно действующими на русского читателя свойствами пророческой речи; не последнее место среди них занимала батальная семантика, столь близкая национальному чувству.

Хомяков создал понятийно-поэтический словарь славяно-христианской идеологии, актуализировав в современном ему контексте пророческую лексику и фразеологию, сопутствующие библеизмы из других источников. Прочно вошли в обиход и широко употреблялись в последующей публицистике и поэзии выражения "праведный суд", "великое время приспело", "брань святая", "вставай, страна моя родная", "иди! тебя зовут народы", "светла твоя дорога", "с верой бодрой и смелой ты за подвиг берись", "быть грозе!", "перед бурей роковой" и т.д. Одним из ключевых в этом словаре стало понятие "братья", под которым подразумевались чаще всего славянские народы; позже стало расхожим образованное от него выражение "братья-славяне", употреблявшееся как синоним "ближнего", брата во Христе.

Хомякову принадлежит символический образ русско-славянского мира в его единстве и историческом движении; он появляется в стихотворении "Парус поднят; ветра полный..." (1858):

Парус русский! Через волны
Уж корабль несется сам.
И готов всех братьев челны
Прицепить к крутым бокам.41
* * *

Непосредственно к библейскому источнику - к книге пророка Даниила, возвещавшего о последнем царстве, которое "вовек не разрушится", - возводит свое представление о разрешении Восточного вопроса и Ф. И. Тютчев. В стихотворении "Русская география" (1848 или 1849) он также вслед за Екатериной II и прибегая к характерным для ее века имперским гиперболам, смело наносит уже не на карту Европы, а на карту мира очертания и главные пункты православной русской державы:

Москва и град Петров и Константинов град -
Вот царства русского заветные столицы...
Но где предел ему? И где его границы -
На север, на восток, на юг и на закат?
Грядущим временам судьбы их обличат...

Семь внутренних морей и семь великих рек...
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...

--------------------------------------------------------------------------------

40 Там же. С. 148.

41 Там же. С. 145.

стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------
Вот царство русское... и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек.42
Ф. И. Тютчев, опытный дипломат, десятилетия проживший в европейских столицах, близкий ко двору, к кругу А. М. Горчакова, образованнейший человек с умом глубоким, острым и скептическим, не мог, разумеется, предаваться химерическим мечтам о реальном захвате всех этих территорий. Но он, как и большинство русских мыслителей и писателей, нуждался в такой исторической (и попутно - географической) перспективе, в которой могли представать осуществимыми его религиозно-этические и общественно- государственные идеалы. В этой перспективе он размещал начало и завершение русско- православного мира, с присущим ему размахом и идеологической волей настойчиво проводя связующие линии от византийской теократии к панславянской монархии. Накануне Восточной войны, с каким-то мистическим волнением ожидая приближающуюся 400-летнюю годовщину падения Константинополя, он берет на себя роль христианского провидца в стихотворении "Пророчество" (1850):

Не гул молвы прошел в народе,
Весть родилась не в нашем роде -
о древний глас, то свыше глас:
"Четвертый век уж на исходе, -
Свершится он - и грянет час!
И своды древние Софии, В возобновленной Византии, Вновь осенят Христов алтарь". Пади пред ним, о царь России, - И встань как всеславянский царь!43

Подчас Тютчев был недалек от таких пророчеств и в своей историософской мысли, когда, например, писал в 1849 году, что "можно (...) предвидеть в будущем два великих провиденциальных факта, которым предлежит (...) открыть в Европе новую эру. Эти два факта суть: 1) окончательное образование Великой православной империи, законной империи Востока, одним словом - России будущего, осуществленное поглощением Австрии и возвращением Константинополя; 2) соединение двух Церквей - восточной и западной. Эти два факта, по правде сказать, составляют один, который вкратце сводится к следующему: православный император в Константинополе, повелитель и покровитель Италии и Рима: православный папа в Риме, подданный императора".44

Создание единого русско-византийского культурно-политического пространства представлялось Тютчеву необходимым и достаточным условием для державного союза славянских племен, между которыми прекратятся былые распри. С этой позиции Тютчев в 1850 году дает оптимистический ответ на сомнения Пушкина и его тревогу по поводу извечного спора между Россией и Польшей:

Тогда лишь в полном торжестве
В славянской мировой громаде
Строй вожделенный водворится,

--------------------------------------------------------------------------------

42 Тютчев Ф. И. Соч.: В 2 т. М., 1984. Т. 1. С. 305.

43 Там же. С. 307.

44 Лит. наследство. 1935. Т. 19 - 21. С. 196.

стр. 18


--------------------------------------------------------------------------------
Как с Русью Польша помирится, -
А помирятся ж эти две
Не в Петербурге, не в Москве,
А в Киеве и в Цареграде45...
Мысленно и поэтически продвигаясь по "пути из варяг в греки", Тютчев не пренебрегал и реальными подробностями расстановки политических сил в Европе, дипломатическими интригами - это была хорошо знакомая ему сфера. Здесь он не одобрял инициатив и действий упомянутого выше Н. П. Игнатьева, хотя тот был сторонником далеко идущих притязаний России на Востоке. Тактика А. М. Горчакова, при всей ее умеренности и осторожности, была Тютчеву ближе - возможно, по причине личной близости и взаимных симпатий, а также убеждения, что следует просто способствовать естественному и неизбежному упадку европейского мира и выжидать удобный момент для выступления на сцену славянских сил. В преддверии франко-прусской войны, Парижской коммуны он излагал свой взгляд на состояние Европы в письмах к И. С. Аксакову, чья публицистическая и журналистская деятельность в значительной мере корректировалась Тютчевым.

"Восточный вопрос двинут нами на один шаг вперед, - писал он из Петербурга 23 сентября 1867 года. - Вчера мы сообщили французскому кабинету декларацию, которую собираемся предъявить, приглашая его присоединиться к ней (речь идет о декларации, в которой Россия возлагает на Турцию ответственность за все последствия ее отказа изменить отношение к своему христианскому населению. - В. К.) (...) Чтобы оценить значение этой декларации, надо знать действительное положение вещей в настоящее время. При нашем посредстве только что состоялось соглашение между греками и сербами, и они ждут только нашего сигнала, чтобы подняться. Эта декларация и явится таким сигналом, и можно рассчитывать, что в скором времени пожар станет всеобщим. (...) Очень было бы назидательно и даже эффектно, если бы с Рима загорелся Запад; что же до Франции, то обстоятельства ее сложились так, что ей нет другого исхода, кроме войны или новой Революции, которая все-таки не избавит ее от войны. Перед громадностью грозящих событий, конечно, места нет нашим жалким человеческим соображениям, но с нашей точки, казалось бы, что в интересе всей Восточной, т.е. Русской, Европы самое желательное - продлить еще на несколько лет этот тлетворный мир, так сильно содействующий процессу разложения, а без полного, коренного разложения нельзя будет приступить к перестройке. Не в призвании России являться на сцене как deus ex machina. Надо, чтобы сама история очистила наперед для нее место".46

И. С. Аксаков также был уверен, что Европой утрачены жизненно важные духовные опоры, о чем свидетельствует очевидный, по его мнению, упадок римско-католической Церкви, и что Европа стоит на пороге катастрофических потрясений. Но он не упускал из виду и признаки ее политического укрепления изнутри, центростремительные движения - национальное объединение в Италии, Германии. Тем необходимее ему казалась консолидация славянских племен и России, в чем он видел нравственный долг и мировую миссию последней. Надежды на это Аксаков связывал, прежде всего, с прочностью христианских основ славянства, хотя византийскому их происхождению не придавал особого значения. В его трактовке Восточного вопро-


--------------------------------------------------------------------------------

45 Тютчев Ф. И. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 310.

46 Там же. Т. 2. С. 309, 311.

стр. 19


--------------------------------------------------------------------------------

са византийский компонент почти отсутствовал; для Аксакова Восточный вопрос есть исключительно "славянский вопрос".

В одной из передовых статей своей газеты "Москва" он писал: "В то время, как над Западной Европой носится грозною тучею вопрос религиозный, когда Запад с ужасом взирает на духовную бездну, раскрывающуюся перед ним с падением римского папства, и теряется в недоумении - чем заменит он духовные основы жизни и идею Церкви, - Россия чужда этого страха и недоумения: у нее не одно политическое знамя, но и знамя веры. Поэтому призвание ее в решении Восточного вопроса не одно политическое, но и духовное, касается не одних внешних, но и религиозных интересов единоверных и единоплеменных с нею народов. В этом ее будущее как русской державы. Ей одной принадлежит разрешение Восточного вопроса и вопроса Славянского вообще; без нее никакое разрешение немыслимо, или мыслимо только как смерть политическая и духовная - как России, так и всего славянского мира".47

Характерен этот романтический максимализм, свойственный русским идеологиям, да и русской картине мира вообще. Ни Аксаков, ни Тютчев не предполагают какой-либо политической и исторической альтернативы развития: или торжество славяно- христианской идеи, или полная гибель. Закономерно при этом, что реализация всех проектов этого рода всегда отодвигается в неопределенное будущее.

* * *

Выдвинувший известную теорию возникновения и борьбы культурно-исторических типов Н. Я. Данилевский посвятил Восточному вопросу и судьбе Константинополя специальные главы своего труда "Россия и Европа" (1868). Согласно его концепции именно противоборство двух главных в современном мире культурно-исторических типов - романо-германского и славянского - составляет сущность Восточного вопроса, "который, в свою очередь, есть продолжение древневосточного вопроса, заключавшегося в борьбе римского типа с греческим".48

Данилевский различает три периода развития Восточного вопроса, этой "великой исторической драмы",49 как он его называет. Первый - период закладки и подготовки - от Филиппа Македонского до Карла Великого, до разделения Церквей, до основания Русского государства. Второй - период напора германо-романского, католического и протестантского мира на православный, славяно-греческий мир - длился от Карла Великого до Екатерины П. И третий - начавшийся с зарождения мысли о возобновлении Восточной империи, период отпора Востока Западу. При этом борьба с магометанством в два последних периода, считает Данилевский, лишь "маскировала истинных борцов"50 - Россию и Европу. Их антагонизм неустраним, и Восточный вопрос - главное его выражение. Единственное разумное решение его Данилевский усматривал в создании всеславянской федерации.51 Столицей ее должен быть Константинополь,52 который еще в древности славяне, как бы предвидя его центрообразующее для них значение, переименовали в


--------------------------------------------------------------------------------

47 Москва. 1867. 13 янв.

48 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 306.

49 Там же. С. 320.

50 Там же. С. 323.

51 Там же. С. 364.

52 Там же. С. 384 - 385.

стр. 20


--------------------------------------------------------------------------------

Царьград. Автор обосновывает историческую необходимость этого нового государственного образования и подробно описывает его состав. Но по-настоящему его интересует не геополитический, а геокультурный аспект такого решения Восточного вопроса. Впрочем, Данилевский высказывает небеспочвенные опасения, что "культурородная сила" может иссякнуть в человечестве вообще. Во избежание этого нужно, "чтобы носителями ее являлись новые деятели, новые племена с иным психическим строем, иными просветительными началами, иным историческим воспитанием; а следовательно, надо место, где могли бы зародиться эти семена нового, - надо, чтобы не было все подчинено влиянию, а тем менее власти одного культурно- исторического типа. Большей клятвы не могло бы быть наложено на человечество, как осуществление на земле единой общечеловеческой цивилизации. Всемирное владычество должно, следовательно, страшить не столько своими политическими последствиями, сколько культурными".53

Идеи Данилевского послужили мощным стимулом развития историософской мысли и публицистической деятельности К. Н. Леонтьева, для которого Восточный вопрос был и предметом теоретического осмысления, и сферой дипломатической практики во время консульской службы в Адрианополе, Янине, Салониках, и, наконец, темой литературного творчества, результатом чего были его "восточные повести"54 и роман "Одиссей Полихрониадес".

Исходя из того, что исключительно Византия организовала и вывела на историческое поприще средневековую Русь, Леонтьев полагал, что настала пора вновь двинуться "из варяг в греки", и только этот порыв на юг может спасти Россию от разлагающего воздействия либерально-буржуазной западной цивилизации, свое воплощение которой Россия уже имеет - ненавистный Леонтьеву Петербург. Рисуя возвращение России к византийским истокам, он расширял русскую картину мира до всечеловеческих пределов и жестко акцентировал в ней вертикальную композицию. Над массовой жизнью с ее прозаическими интересами и желаниями, над жизнью современного общества с его демократическими требованиями пользы и справедливости возвышаются Государство и Церковь с их твердой дисциплиной, дающей жизни совершенные формы, с их военной и религиозной героикой, воплощающей высшие эстетические идеалы, без которых история теряет смысл, бытие разлагается и превращается, в конце концов, в неорганическую материю.

В "Письмах о восточных делах" (1882) есть высказывание, которое сжато и ясно дает понять, чего хотел Леонтьев от русской и мировой истории и как нужно решить Восточный вопрос, чтобы эти желания его сбылись.

"Цареградская Русь освежит московскую, - развивает он свой план будущего, - ибо московская Русь вышла из Царьграда, она более петербургской культурна, т. е. более своеобразна; она менее рациональна и менее утилитарна, т. е. менее революционна; она переживет петербургскую. И чем скорее станет Петербург чем-то вроде балтийского Севастополя или балтийской Одессы, тем, говорю я, лучше не только для нас, но, вероятно, и для так называемого "человечества", ибо, не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей всходил на Синай, что эллины строили свои изящные Акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под


--------------------------------------------------------------------------------

53 Там же. С. 426.

54 См. о них, в частности: Жуков К., Абэ Г. Константин Леонтьев и его "восточные повести" // Gengobunka Ronshu. Studies in Languages and Cultures. 1998. N 46. P. 127 - 148.

стр. 21


--------------------------------------------------------------------------------

Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия?.. Стыдно было бы за человечество, если бы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки!.."55

Нужно немедленно и любой ценой двигаться на юг еще и потому, что Россия уже глубоко заражена европейскими эмансипационными и эгалитарными тенденциями и, с точки зрения Леонтьева, после реформ 1861 года течение этой болезни приняло угрожающий характер. Выход - на Босфоре, где следует заложить основание новому культурно- государственному зданию, оригинальной славяно-азиатской цивилизации.56

Относительно славянского компонента этой цивилизации Леонтьев испытывал немалые сомнения. Хотя он и не отрицал идею Н. Я. Данилевского, что славянскому типу принадлежит инициатива культурного обновления, чисто славянская государственность вызывала у него опасения, которые он высказал в статье "Панславизм и греки" (1873), давая свой, противоположный тютчевскому, ответ на вопрос, некогда поставленный Пушкиным: "Образование одного сплошного и всеславянского государства было бы началом падения Царства Русского. Слияние славян в одно государство было бы кануном разложения России. "Русское море" иссякло бы от слияния в нем "славянских ручьев"".57

Причиной опасений было то обстоятельство, что в образованных классах балканских народностей (не только славян, но и греков) Леонтьев замечал распространение либерально-демократических настроений и боялся, что это помешает создать византийско-монархическую державу, и хуже того - вызовет активизацию левых в России. Впрочем, в дипломатической среде он высказывался осторожнее и, например, в письме от 29 октября 1878 года к Н. П. Игнатьеву (своему бывшему константинопольскому начальнику, которого тогда прочили в губернаторы Болгарии) предсказывал "торжество славянства" и ожидал скорого учреждения Славянского союза государств.58 Однако неизменным его убеждением было то, что "Восточный вопрос есть вопрос именно восточный, а не славянский только",59 на чем настаивал он в статье "Враги ли мы с греками?" (1878), и его вселенский смысл нельзя подменять племенными интересами и целями панславизма. Да и само назначение России, убежден Леонтьев, "еще и потому не может быть односторонне славянским, что сама Россия давно уже не чисто славянская держава".60

Скепсис Леонтьева в отношении соплеменников дойдет со временем до такой крайности, что он готов будет решать Восточный вопрос с кем угодно (лишь бы он был православным), но не со славянами и русскими. В очередном припадке славянофобии он писал 1 - 2 мая 1890 года И. И. Фуделю: "(Взятие Царьграда! Взятие Царьграда: православные греки, православные турки, православные черкесы, православные немцы, даже искренно православные евреи - все будет лучше этой скверной славянской отрицательной


--------------------------------------------------------------------------------

55 Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза. М., 1996. С. 373.

56 Там же. С. 370.

57 Там же. С. 45.

58 Леонтьев К. Н. Избр. письма. СПб., 1993. С. 217.

59 Русский мир. 1878. N 9.

60 Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство... С. 335.

стр. 22


--------------------------------------------------------------------------------

крови, умеренной и средней во всем, кроме пьянства и малодушия!) Люблю Россию как государство, как сугубое православие, как природу даже и как красную рубашку... Но за последние годы как племя решительно начинаю своих ненавидеть".61

И турок-мусульманин ему зачастую ближе - симпатии к нему заметны и в мемуарах, и в беллетристике Леонтьева, - и он предпочел бы иметь дело с ним в решении политических и административных вопросов на Балканах. Потому-то и именует он будущий восточно- православный Царьград "западно-азиатской столицей".62

Все геополитические и геокультурные помыслы Леонтьева сосредоточиваются на Константинополе, поскольку лишь с опорой на этот центр, древний по корням и еще свежий по своей отдаленности от больного Запада, возможно развитие самобытного, духовно здорового государственно-культурного организма.

Делясь своими надеждами с кн. Е. А. Гагариной (в письме от 24 апреля 1889 года), он в качестве главнейшего пункта Восточного вопроса называет присоединение Царьграда: "Узел там и больше нигде. Это - цель; остальное все или средства, или последствия".63

Не лишено политического остроумия предложение Леонтьева о будущем статусе города: "Само собою, разумеется, что Царьград не может стать административной столицей для Российской Империи, подобно Петербургу. Он не должен даже быть связан с Россией в той форме, которая зовется в руководствах международного права "union reelle", т. е. он не должен быть частью или провинцией Российской Империи. Великий мировой центр этот с прилегающими округами Фракии и Малой Азии (например, до Адрианополя включительно и вплоть до наших теперешних границ около Карса) должен лично принадлежать Государю Императору; т. е. вся эта Цареградская или Византийская область должна под каким-нибудь приличным названием состоять в так называемом "union personelle" с Русской Короной".64

Одновременно Цареградская Патриархия на деле превращается во Вселенскую, что вместе взятое создает предпосылки для построения новой русско-византийской теократии.

Но эта излюбленная мечта Леонтьева, эта единственно утешительная для него историческая перспектива все более омрачалась со временем тяжелым и неразрешимым сомнением в способности России к подобному государственно-церковному и культурному творчеству. Глядя на признаки европеизации русской жизни, на исчезновение самобытных черт в быту, в общественном укладе, в искусстве, он все чаще восклицает: "Что мы создадим? Вот страшный вопрос!" С горечью душевной он пишет Е. С. Карцовой 23 апреля 1878 года: "...нечаянно возьмем в мае Царьград (...), вобьем мы на Босфоре ряд простых осиновых кольев, и они зазеленеют там хоть на короткое время. (...) Какой долгой жизни можно ждать от этой нации, кроме мгновенного цветения осиновых колов, согретых случайно, да, случайно, солнцем юга. Да! Царьград будет скоро, очень скоро наш, но что принесем мы туда? Это ужасно! Можно от стыда закрыть лицо руками... Речи Александрова,65 поэзию Некрасова, семиэтажные дома, европейские (мещанской, буржуазной моды) кэпи! Господство капитала и реальную науку, панталоны, эти деревянные крахмальные рубашки, сюртуки. Карикатура, ка-


--------------------------------------------------------------------------------

61 Леонтьев К. Н. Избр. письма. С. 497.

62 Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство... С. 362.

63 Леонтьев К. Н. Избр. письма. С. 441.

64 Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство... С. 371.

65 П. А. Александров (1836 - 1893) - присяжный поверенный, защитник на процессе В. И. Засулич и других политических процессах.

стр. 23


--------------------------------------------------------------------------------

рикатура! О холопство ума и вкуса, о позор! А что такое идея свободы личной? Это хуже социализма. В социализме есть идея серьезная: пища и здоровье. А свобода! Нельзя прибить кого-нибудь".66

Продолжая в упомянутом выше письме к кн. Е. А. Гагариной еще верить в великое предназначение России, теперь Леонтьев не знает, чем оно обернется: "Что мы такое: действительно ли мы новый культурный мир, как думал Данилевский, орудие ли примирения Церквей без всякой особой гражданской оригинальности, как желает и надеется Владимир Соловьев, или, наконец, мы таим в загадочных недрах нашей великой отчизны зародыш самого ужасного отрицания и нигилизма (иногда, увы! думается, признаюсь, и так), задатки самого гнусного и кровожадного хамства (равенства то есть); во всяком случае, наше призвание, огромное и грандиозное, еще далеко не исполнено".67

Среди возможных вариантов этого призвания не исключался и такой, который казался современникам Леонтьева плодом его больного воображения, но XX век показал, что прогноз был недалек от действительности. В письме к другу и бывшему сослуживцу дипломату К. А. Губастову от 17 августа 1889 года он признавался: "Чувство мое пророчит мне, что славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общине, Церкви и Царю".68

Но самое глубокое и безысходное сомнение охватило Леонтьева под конец жизни, о чем проговорился он в статье ""Московские ведомости" о двоевластии" (1890 - 1891). Тем более что тут - Леонтьев, конечно, это понимал - он был ближе всего к реальной перспективе исторического развития: "Будет ли еще вообще новая, вполне независимая, полная, оригинальная культура на земном шаре - это вопрос! Из того, что отдельные европейские государства устарели - еще не следует непременно, что идеи, вкусы, уставы и новейшие верования (эгалитарные и безбожные) не распространятся и на внутреннюю Азию и на Африку (Америка и Австралия - все та же Европа). Положим, эти новейшие идеи, привычки и верования - ложны, пошлы, даже гнусны и все, что хотите, с нашей (с Данилевским) точки зрения, но разве торжествует на земле всегда то, что прекрасно или что нам кажется истиной. Для христиан мусульманство было ложью; однако оно подчинило несколько веков тому назад не только власти своей, но и духу многие христианские страны. Для хорошего французского католика и легитимиста - демократическая революция есть ложь и гнусность, однако она восторжествовала во Франции - и возврата нет! Очень может быть (даже можно сказать - наверное), что-то культурное однообразие средних людей, к которому может прийти все человечество, под влиянием эгалитарной и безбожной европейской цивилизации, ведет к безвыходной бездне тоски и отчаяния... Придется, вероятно, тогда вымирать или иначе гибнуть, ибо тоже возврата не будет! Но эта опасность - погубить вместе с собою человечество - никогда не остановит европейцев (по племени или только духу). Они будут верить, что в этом не только выгода их, но долг и высшее призвание. Даже завоевание всей Европы (положим - китайскими монголами) не уничтожит непременно этой возможности всеобщего заражения".69


--------------------------------------------------------------------------------

66 Леонтьев К. Н. Избр. письма. С. 204 - 205.

67 Там же. С. 442.

68 Там же. С. 473.

69 Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство... С. 698.

стр. 24


--------------------------------------------------------------------------------

Никаких сомнений относительно смысла и путей решения Восточного вопроса не было у Ф. М. Достоевского. Его концепция складывалась в русле славяно-христианской идеологии и сближается с позициями Ф. И. Тютчева, И. С. Аксакова, а во взгляде на участь Константинополя - с предположениями К. Н. Леонтьева. В центр внимания Достоевского Восточный вопрос попал во время русско-турецкой войны 1877 - 1878 годов, когда проблема балканских народов и связанная с нею миссия России, проблема христианства в современном мире приобрели особую остроту. В то "горячее и славное время", писал Достоевский, "подымалась духом и сердцем вся Россия";70 и сам писатель переживал моральное и творческое возбуждение. Следы сильной этической экзальтации заметны в его суждениях по Восточному вопросу в "Дневнике писателя" за те годы.71 Его речь порывиста, местами патетична, он очень спешит не столько разъяснить и доказать, сколько возвестить ту истину, в которую искренне и страстно верит сам. Он почти не пользуется исторической и политической аргументацией, в отличие от Леонтьева, и "византийская" часть Восточного вопроса им почти не затрагивается, равно, как не вдается он в подробности дипломатической борьбы вокруг проливов и территорий. Ему валено утвердить идею бескорыстного жертвенного служения России во имя братского единения человечества, а русское решение Восточного вопроса показать как высший акт такого служения. На этом материале Достоевский конструирует такую историческую перспективу, в которой должны осуществиться его моральные идеалы, восходящие к жертвенному подвигу Христа. Без такой перспективы для него немыслимо и само творчество его, ибо тогда оказываются фатально неразрешимыми трагические антиномии человеческой природы, и социальные коллизии и мир превращается в безысходное царство "бесов", внешних и внутренних. Развертывая эту перспективу - от русского подполья и преступления до покаяния и общечеловеческого спасения - Достоевский устанавливает свою вертикальную композицию русской картины мира, подчиненную ценностной иерархии христианского гуманизма с сильным сентиментально-народническим оттенком (за что Леонтьев упрекал его в "розовом христианстве").

Утверждая свою "русскую идею", Достоевский и ретроспективу Восточного вопроса рассматривает исключительно в идеологическом аспекте, как-то излагается им во второй сентябрьской главе "Дневника писателя" за 1877 год: "Восточный вопрос (то есть и славянский вместе) вовсе не славянофилами выдуман, да и никем не выдуман, а сам родился, и уже очень давно - родился раньше славянофилов, раньше нас, раньше вас, раньше даже Петра Великого и Русской империи. Родился он при первом сплочении великорусского племени в единое русское государство, то есть вместе с царством Московским. Восточный вопрос есть исконная идея Московского царства, которую Петр Великий признал в высшей степени и, оставляя Москву, перенес с собой в Петербург. Петр в высшей степени понимал ее органическую связь с русским государством и с русской душой. Вот почему идея не только не умерла в Петербурге, но прямо признана была как бы русским назначением всеми преемниками Петра. Вот почему ее нельзя оставить и нельзя ей изменить. Оставить славянскую идею и отбросить без разрешения задачу о судьбах восточного христианства (NB. Сущность Восточного вопроса) - значит, все равно что сломать и вдребезги разбить всю Россию".72


--------------------------------------------------------------------------------

70 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 25. С. 65.

71 Общую оценку позиции Достоевского в связи с этой темой см.: Волгин И. Л. Нравственные основы публицистики Достоевского (Восточный вопрос в "Дневнике писателя") // Изв. АН СССР. Отд. литературы и языка. 1971. Вып. 4.

72 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 26. С. 30.

стр. 25


--------------------------------------------------------------------------------

Еще годом раньше Достоевский подчеркивал, что сейчас происходит "расширение русской московской идеи", "умножившееся и усиленное понимание ее" - то есть, можем мы сказать, происходит разрастание ее в идеологию, которой Достоевский придает теперь мессианский смысл и императивную форму: "Мы начнем теперь, когда пришло время, именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения. И это вовсе не позорно, напротив, в этом величие наше, потому что все это ведет к окончательному единению человечества. Кто хочет быть выше всех в Царствии Божием - стань всем слугой. Вот как я понимаю русское предназначение в его идеале".73

Эти высказывания в июньском выпуске "Дневника писателя" за 1876 год Достоевский озаглавил "Утопическое понимание истории", но, возвращаясь к теме в марте 1877 года, он заявляет, что "твердо верил в свои слова и не считал их утопией, да и теперь готов подтвердить их буквально".74 В мышлении Достоевского сливаются до неразличимости историческая и этическая перспективы, утопия у него зачастую есть синоним идеала, в форме которого он задает такие цели развития человечества, которые не умещаются в пределах эмпирического земного хронотопа и уходят в область постисторическую, эсхатологическую.

В таких именно масштабах он и воспринимает Восточный вопрос, который "есть, так сказать, один из мировых вопросов, один из главнейших отделов мирового и ближайшего разрешения судеб человеческих, новый грядущий фазис этих судеб".75

Соответствует тому и его значение для России: "Этот страшный Восточный вопрос - это чуть не вся судьба наша в будущем. В нем заключаются как бы все наши задачи и, главное, единственный выход наш в полноту истории. В нем и окончательное столкновение наше с Европой, и окончательное единение с нею, но уже на новых, могучих, плодотворных началах".76

И конечно, решать этот вопрос не дипломатам, которые могут лишь "конфисковать Восточный вопрос во всех отношениях" и уверить всех, что "все это только так, маневрики и прогулочки",77 а решать его православному народу в лице его государя, воинов и духовных глашатаев народной правды и веры.

Апелляция к религиозно-нравственному инстинкту народа для "почвенника" Достоевского была главным аргументом предлагаемого им решения Восточного вопроса. Поводом к очередной апелляции послужил выход в свет летом 1877 года восьмой части романа Л. Н. Толстого "Анна Каренина", где в споре с Кознышевым о Восточном вопросе и освобождении славян Левин заявляет: "Я сам народ" - и говорит, что он не испытывает сострадания к угнетенным братьям-славянам, поскольку непосредственного чувства к угнетению славян у русских нет и не может быть. Достоевский усмотрел в словах героя вызывающую самоуверенность оторвавшегося от "почвы" дворянского интеллигента и выступил против такой позиции в июльско-августовском выпуске "Дневника" за 1877 год. Народ, по мнению писателя, воспринял дело помощи славянам "прямо как Христово дело",78 потому что при всем своем невежестве "народ наш, почти весь, или в чрезвычайном большинстве, слышал и знает, что есть православные христиане под игом


--------------------------------------------------------------------------------

73 Там же. Т. 23. С. 47.

74 Там же. Т. 25. С. 65.

75 Там же. С. 144.

76 Там же. С. 74.

77 Там же. С. 144.

78 Там же. С. 217.

стр. 26


--------------------------------------------------------------------------------

Магометовым, страдают, мучаются и что даже самые Святые места, Иерусалим, Афон, принадлежат иноверцам".79 .

Для правильного понимания Восточного вопроса народу вполне достаточно полумифологического представления о христианской истории и географии, знания православного Предания и житий, что он почерпывает из Четий-Миней и из рассказов паломников, благоговейно выслушиваемых "с умилением и воздыханием". Во всем этом, по Достоевскому, для народа уже есть "нечто покаянное и очистительное", и бесценной "исторической чертой" писатель считает то, что "искание доброго приняло в народе нашем почти, что одну эту форму, то есть форму покаянную, в паломническом или жертвенном виде".80

Достоевскому важнее всего, что это "искание доброго" направлено к христианским идеалам, и его ничуть не смущает то, также историческое, обстоятельство, что на протяжении веков оно зачастую остается "исканием" (Леонтьев с раздражением замечал, что на таких "исканиях" помешалась русская интеллигенция), только религиозно- этической интенцией, слабо связанной с повседневным трудом над жизненным материалом, с выработкой общественных и личных форм. Достоевскому довольно лишь одной этой черты, чтобы при его воображении верующего человека смело провести линию прямо к Константинополю,81 право на который писатель признает лишь за народом, ищущим общечеловеческое благо и мировую гармонию.

"Константинополь должен быть наш",82 - не устает повторять Достоевский, - "и остаться нашим навеки".83 Он возражает против мнения Н. Я. Данилевского, что Константинополь должен стать общим городом всех восточных народностей.84 Федеративное владение им, полагает Достоевский, "может даже умертвить Восточный вопрос"85 - в смысле невозможности русско-православного его разрешения. Тогда как это последнее нужно не только России, даже не столько ей, сколько остальному миру, - в этом Достоевский убежден нерушимо. Ибо, только заняв этот естественный центр православной ойкумены, верит он, Россия, наконец, скажет свое "новое слово миру навстречу грядущему социализму, которое, может, вновь спасет европейское человечество. Вот назначение Востока, вот в чем для России заключается Восточный вопрос".86

Столь настойчиво проводимое Достоевским убеждение не осталось без последствий в русской культуре. Сорок лет спустя оно было с новой энергией поддержано Вяч. Ивановым, который в ситуации первой мировой войны судьбу России вновь связывал со взятием Константинополя. В 1916 году в статье "Лик и личины России" он писал: "Ныне мы видим: Царьград - наша свобода, и свобода всего славянства. Борьба за него есть борьба вместе за нашу внешнюю независимость и за внутреннее высвобождение наших подспудных сил. Без этой свободы, внешней и внутренней, невозможно наше конечное самоопределение".87


--------------------------------------------------------------------------------

79 Там же. С. 215.

80 Там же. С. 214 - 217.

81 О теме Константинополя в публицистике Достоевского и Леонтьева см.: Козловский А. Мечты о Царьграде (Достоевский и К. Леонтьев) // Голос минувшего. 1915. N 2, 11; Косик В. И. Константин Леонтьев: размышления на славянскую тему. М., 1997.

82 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 25. С. 73.

83 Там же. Т. 26. С. 83.

84 Это мнение Н. Я. Данилевский высказывал уже после выхода его книги "Россия и Европа" в ряде статей по Восточному вопросу, опубликованных в 1877 году в газете "Русский мир" (N 207, 279, 289, 290, 308, 309).

85 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 26. С. 26.

86 Там же. С. 85.

87 Иванов В. Родное и вселенское. Статьи (1914 - 1916). М., 1917. С. 154.

стр. 27


--------------------------------------------------------------------------------

Как и многие в эту эпоху, Иванов предвидел, что грядущее самоопределение в свободе потребует "коренного переустройства и обновления всей нашей народной жизни и всего государственного организма", и, тем не менее, этот приближающийся период русской истории он надеялся видеть именно "царьградским".88 События 1917 года не поколебали этих надежд; публикуя ту же статью в сборнике "Родное и вселенское", Иванов делает к цитированным нами словам примечание (написанное в октябре 1917 года), в котором с еще большей убежденностью, хотя и с необходимыми коррективами, развивает излюбленную идею Достоевского: "В те дни, когда печатаются эти страницы, притязания России на Константинополь почитаются вычеркнутыми из книги судеб не только силою вещей, но и сознательною волей революционного народа. Называя выше настоящую войну "мировою из-за Царьграда войной", я не хотел сказать, что овладение им - ее формальная цель. Война с самого начала имела в моих глазах не завоевательный смысл, но "отстранительный, воспретительный, охранительный" (стр. 15). Но если облачение России "в царьградскую порфиру" не есть цель войны, оно может быть ее последствием. Турция гальванизируется лишь мировым засилием Германии; как только этому засилию будет положен предел, Царьград станет русским по совокупности исторических условий. Он уготован Руси в дар и не должен быть ее добычей. Лишь с точки зрения этой всемирно-исторической неизбежности война представляется, в конечном счете, решением вопроса о Константинополе и в большой связи проистекающих из нее последствий может быть названа войною "из-за Царьграда" (но не "за Царьград"). Как бы ни кончилась война, она воздвигнет пред нами на северо-западе мощную плотину, и поток наших национальных энергий со стихийною силою обратится на юг. Все направление народной жизни, все движение жизненных соков в теле родины изменится в указанном смысле. Вот почему не слепою, а зрячею кажется мне моя вера, что Достоевский в свое время окажется прав, - что Константинополь, "рано или поздно", все же будет наш".89

* * *

Можно утверждать, что историческая коллизия, получившая название Восточного вопроса, в России имела две разные меры возможного разрешения.

Одна мера - это реальное соотношение сил в противостоянии России европейским странам и Турции в балкано-малоазиатском регионе. Устремление России на юг, по традиционному пути "из варяг в греки", теократический стиль ее политики сталкивались с дипломатическим и военным противодействием всех, чьи интересы затрагивались русскими притязаниями. Поле действий России на этом направлении и средства ее были существенно ограничены - сравнительно с полем действий и средствами ее конкурентов; приобретения невелики и недолговечны, потери нередко значительны. Соответственно такой мере практически возможным результатом в этой сфере было удержание текущего политического баланса и сохранение "византийских воспоминаний".

Другая мера - пространство идеологического, историософского, поэтического творчества, где и создавалась русская картина мира. Здесь откры-


--------------------------------------------------------------------------------

88 Там же.

89 Там же. С. 154 - 155.

стр. 28


--------------------------------------------------------------------------------

вался выход уже не только к Константинополю и Босфору. Мысль и воображение, свободные от политических и вообще материальных ограничений, выступали на всечеловеческий простор. Не затем, чтобы комбинировать политические элементы евроазиатской мозаики, а чтобы проектировать мироустройство, отвечающее христианским идеалам. Мировая история представала в категориях и формах героического эпоса, повествующего о борьбе за сакральные и культурные ценности. Восточный вопрос оказывался одним из важнейших сюжетов этого эпоса - таким же для средневековой Европы был сюжет возвращения христианам Гроба Господня, приводивший в движение идеологию и эпику Крестовых походов. Развитие русского "восточного" сюжета уходило в эпическое будущее, пророческое предвосхищение которого составляло один из ведущих мотивов у писателей XIX века. С этим будущим они связывали представление о великом историческом призвании России, которой предстоит на религиозно-культурной почве Востока восстановить утраченное всечеловеческое единство.

Постановка столь широкой, почти безмерной задачи стала основанием для духовного похода на Царьград русских рыцарей мысли и литературы.

стр. 29

Опубликовано 19 февраля 2008 года





Полная версия публикации №1203423990

© Literary.RU

Главная ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС В РУССКОЙ ПОЛИТИКЕ И ЛИТЕРАТУРЕ

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!



Проект для детей старше 12 лет International Library Network Реклама на сайте библиотеки