LITERARY.RU → ЕГИПЕТСКАЯ ТЕМА В ТВОРЧЕСТВЕ ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА → Версия для печати
Готовая ссылка для списка литературы
ЕГИПЕТСКАЯ ТЕМА В ТВОРЧЕСТВЕ ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 24 ноября 2007. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1195909156&archive=1195938592 (дата обращения: 25.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
ЕГИПЕТСКАЯ ТЕМА В ТВОРЧЕСТВЕ ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 24 ноября 2007. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1195909156&archive=1195938592 (дата обращения: 25.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
публикация №1195909156, версия для печати
ЕГИПЕТСКАЯ ТЕМА В ТВОРЧЕСТВЕ ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА
Дата публикации: 24 ноября 2007 |
|
А перед ним воображенье Свой пестрый мечет фараон. А. С. Пушкин Та или иная тема в романистике Л. Леонова, как правило, появляется исподволь, вспыхивая на периферии сюжета в разных идейных, эмоциональных и психологических ракурсах. Она связывается с определенными философскими мотивами, обретает свойственные ей знаки, символы, вещные признаки. Однако в начале произведения она существует без акцентировки, завуалированно, тайно. Леонов как бы прячет от читателя ее истоки, охраняет чудо ее зарождения, незаметно вводя в текст определенные тематические доминанты. Прелюдия бывает достаточно длительной, затем происходит сгущение мотивов, и тема обретает яркое образное воплощение, вырывается на поверхность повествования. В ее орбиту попадают главные персонажи романа, и на какое-то время тема объединяет разные группы героев, выявляя один из смысловых центров произведения. Главная тема перекрещивается с другими темами и мотивами, образуя сложный конгломерат идей в целостной партитуре романа. Причем сумма этих идей, мотивов, ассоциаций является не просто соединением, сложением, она придает иной - таинственный и не всегда поддающийся логической расшифровке - смысл тексту, неизмеримо больший, чем сложение. Этот феномен Б. М. Гаспаров называет "смысловой трансценденцией". 1 Позднее тема начинает затухать, оставляя в тексте отдельные знаки, метки, которые несут воспоминание о прошлом существовании. В результате тематического развития, по собственному признанию Леонова, возникает "автопортрет мастера на нотных линейках темы, написанный с собственной изнанки". 2 В романистике Леонова можно выделить разные тематические пласты - исторические, политические, философские, библейские, профетические и т. д. Исследователю не всегда просто разобраться в них, ибо любая тема, вычленяемая для анализа, имеет невероятно большое соприкосновение с другими - она как бы перетекает в другие сферы, переплетается с другим материалом, обретая дополнительные обертоны, противоречия, разные варианты своего развития. 3 И вместе с тем отдельная тема всегда пунктирна, прерывиста, дискретна, она, существуя в смысловом поле романа, часто уходит в подтекст, распадается на частные фрагменты, символы, знаки. -------------------------------------------------------------------------------- 1 Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. М., 1994. С. 85. 2 Леонов Л. Пирамида. М., 1994. Т. I. С. 132. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома римской цифрой и страницы - арабской. 3 "Эффект многоверсионности", о котором говорил В. И. Хрулев (Русская литература. 1998. .N 4. С. 247), достигается и определенной тематической игрой. стр. 71 -------------------------------------------------------------------------------- Еще одно предварительное замечание. Все основные темы леоновского творчества постоянны. К ним писатель обращался на протяжении всего творчества, а их возникновение связано с первыми литературными опытами (1915-1917) и символистскими новеллами 1920-х годов. И египетская тема не составляет в этом смысле исключения. Ее зарождение связано с рассказом "Гибель Егорушки" (1922). Эта новелла, выдержанная в духе беломорских сказаний, посвящена столкновению жестокого и страшного мира бывшего монаха Агапия с наивным, языческим сознанием рыбака Егорушки. Для устрашения своего спасителя Агапий рассказывает небольшую притчу о музыканте Василиде из "рыжей страны Египт". 4 Перед смертью Василид оставил свои музыкальные занятия, роздал имущество нищим и отправился в пустыню к старцу Патфитану, чтобы получить совет о спасении души. И "сказал старец: разбей о камень душу. 5 Возвратись и заколи дочь свою и приходи ко мне" (1, 71). Не обнаружив "десницы, протянутой удержать нож" (1, 71), Василид исполняет жуткий приказ старца, но не ощущает в душе ни успокоения, ни примирения с грядущим. Он "проклял имя бога Патфитанова. И так до конца дней ходил нераскаянно по земле, сам себя отвергая от путей к небу" (1, 71). Эта египетская притча, стилистически приближенная к библейскому повествованию, обнаруживает сходство с сюжетом о жертвоприношении Авраама. Однако Леонов использует традиционную фабулу с противоположным знаком, усугубляя трагизм и усложняя ситуацию. Если в библии Господь отвел руку Авраама от сына, которого он собирался принести в жертву, чтобы доказать свою веру, то у Леонова жертвоприношение совершилось, ввергнув героя в еще более тяжкие страдания. Идея жертвоприношения, доведенная до своего логического конца, оборачивается абсурдом, которого не понимают наивные слушатели Агапия - Егорушка и Иринья. Анализируя первое появление египетской темы у Леонова, можно выделить определенные сущностные черты, ей свойственные. Египетская тема непосредственно соотносится писателем с библейской, причем происходит смещение акцентов - вплоть до замены на противоположные. Смещение акцентов вызывает смещение главных смысловых характеристик. В нравственно-философском смысле "рыжая страна Египт" является местом осмысления главной духовной проблемы, связанной с испытанием веры кровью близких родственников. Если эта проблема рассматривалась у Леонова в притчеобразной, скрытой форме, то у других его современников, к примеру у Шолохова в "Донских рассказах", она приобретала реальный вид и даже натуралистический колорит. Опознавательными знаками Египта в рассказе "Гибель Егорушки" являются: пустыня, камень, о который "разбивают душу", "горбатый зверь велбуд" (1, 70), птица "стратон", 6 лев, старец-пустынник. В "Гибели Егорушки" можно обнаружить еще один символ Египта. Он появляется во сне Ириньи, который она рассказывает мужу: "Идет странник, - сзади крылья, спереди собачья голова. Тут жучок ползет, но странник наступил сапожком и прошел. Вели блистающие крылья собачью голову вперед..." (1, 70). Этот сновидческий странник напоминает древнего египет- -------------------------------------------------------------------------------- 4 Леонов Л. Собр. соч.: В 10 т. М., 1981. Т. 1. С. 71. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы арабскими цифрами. 5 Этот мотив, по-видимому, имеет ницшеанские истоки. Ср.: "Правдивым я называю того, кто идет в пустыни, где нет богов, и разбивает свое сердце, готовое поклониться" ( Ницше Ф. Так говорил Заратустра. М., 1990. С. 90). 6 По-видимому, название этой птицы дало фамилию героя повести "Evgenia Ivanovna" - Стратонов. стр. 72 -------------------------------------------------------------------------------- ского бога Анубиса, который на изображениях в древних пирамидах представал с шакальей (почти собачьей) головой. Анубис встречал умершего в подземном царстве, "там взвешивали на весах его сердце, там он исповедывался перед Озирисом". 7 Отражение шакала-Анубиса в снах русской женщины - символ несчастья, символ испытания, символ смерти. (В "Пирамиде" появляется противоположный образ - собака с человеческим лицом, которая сопровождает ангела Дымкова к месту последнего прощания с землей. Он несет в себе черты зловещего и демонического начала.) 8 Необозначенный египетский мотив вплетается в русскую тему на уровне подсознания героини, в символистском сновидческом варианте. И "египетский сон" Ириньи, и египетская история Агапия самым непосредственным образом связаны с русской избой, где гудит "самопрялково колесо", "прыгает веретено", "горит жар в плошке" (1, 70). Леонов находит в русском народном сознании древние египетские метки, окружает их ореолом тайны, страха и жестокости. Библейская тема соединяется с египетской, существуя в контексте русской жизни. 9 В романе "Соть" в египетской теме появляются другие знаки и символы. Они возникают на периферии повествования, завуалированные другими темами, образами и риторическими фигурами. Впервые в своем творчестве Леонов в 1930 году, во времена "Великого перелома", связывает тему Египта и тему власти. В египетских знаках появляются имена фараонов, олицетворявших в древности все могущество человека на земле. Так, к примеру, среди избыточных характеристик начальника стройки, смертельно больного Потемкина, которого в газетах называли "энтузиастом, говоруном от индустриализации, растратчиком нищей казны республики, патриотом мужицкого пошехонья (...), героем, бревном, чертом", появляется упоминание о Хеопсе (4, 92). Далее Леонов объясняет, почему его величали Хеопсом, "намекая, должно быть, на печальную Хеопсову судьбу" (4, 92). Это египетское клеймо на личности беззаветно преданного идеям партии коммуниста, предчувствие его "печальной судьбы" как бы вводит читателя в круг сомнений, связанных с оценкой деятельности коммунистов будущими поколениями. Этот мотив не случаен, он повторяется в романе дважды. Именно о забвении и ненужности перемен говорит отец Сузанне: "О каких хозяевах жизни говоришь? Ты, ты хозяйка жизни? Сносишься; и выкинут - это не твое - живешь краденой идеей! Хуфу строил - прах растоптали - мрамор на ступеньках чужих дворцов - туристы с кодаками..." (4, 178). Имя другого египетского фараона упоминает в своей заветной тетрадочке монах Вассиан. Леонов с иронией воспроизводит страницу из этого документа: "Лотос, 10 символ отшельников, а у нас не растут. Фараон Аменготеп за десять лет царствования убил сто восемь львов... Уродился кочан в тринад- -------------------------------------------------------------------------------- 7 Дмитриева Н. А. Краткая история искусств. М., 1987. Вып. 1. С. 26. 8 Именно этот образ возникает в прозаическом наброске "Игра слов" поэта-символиста А. Добролюбова: "Я засмеялся и ясными глазами глядел на человекоподобную собаку, на дьявола, родившегося в мире благородной телесности и самоуважения". Цит. по: Иванова Е. В. Александр Добролюбов - загадка своего времени // НЛО. 1997. N 27. С. 222. По-видимому, и "люди с песьими головами", о которых говорит Феклуша в "Грозе" А. Н. Островского (д. 2, явл. 1), связаны с египетской мифологией. 9 По наблюдениям М. В. Рождественской, Н. Клюев, соединяя вместе Индию, Египет и Палестину, считал их, в отличие от Леонова, "синонимом утопической прекрасной страны, синонимом потерянного рая" ( Рождественская М. В. Святая земля и Иерусалим как воплощение Рая //Антропология религиозности. СПб., 1998. С. 138). 10 Лотос также является одним из древних символов Египта. Лотосообразная капитель египетской колонны украшала титульный лист второго выпуска работы В. В. Розанова "Из восточных мотивов" (Пгр., 1916). стр. 73 -------------------------------------------------------------------------------- цать фунтов, вонючий" (4, 203). И сам скит, где находятся растерянные монахи, Леонов иронично именует "Северной Фиваидой", имея в виду, что в древнем Египте Фивы были городом мертвых, где находилось большое число усыпальниц и захоронений. Позже в Фивах были поселения первых христиан. Таким образом, монашеское братство сопоставляется с "городом мертвых", а коммунисты, прибывшие в эти места с "новой религией", как бы приравниваются к первым христианам. В событиях современности Леонов видит повтор, замкнутое историческое кольцо, которое штампует "станок вечности". Знак фараона является знаком мертвого среди живых. Эта метка, как это ни парадоксально, сопровождает в романе "Соть" и коммунистов, и монахов. С одной стороны, египетское имя фараона - знак тления, праха, забвения и напоминание о мщении Рока и судьбы, с другой - это знак вечности, неискоренимости, нетленности и величия. Египетские знаки почти незаметно закрепляются Леоновым и за событиями новой (социалистической) жизни России, и за уходящей (монашеской). Причем коммунисты соединяются с именем Хеопса-Хуфу через мотив насмешки над прахом, через мотив уничтожения памяти (Леонову трудно отказать в провиденциальном мышлении!). А у монахов имя Аменготепа ассоциируется с мотивом наивного изумления, преклонения перед величием сотворенных деяний. Печать фараона эмблематично подчеркивает близость помеченных явлений к проблеме власти. В романе "Скутаревский" (1932) в египетской теме появляются новые иронические акценты. В начале романа эта тема связана с фигурами многочисленных Озирисов на потолке провинциальной гостиницы. Именно эти египетские фигуры видит над собой Скутаревский, переживающий свои научные неудачи и признаки приближающейся старости. На первый взгляд, "летающие Озирисы" (5, 9) воспринимаются как декорационная деталь, подобно летающим амурам. Однако смысл, который они воплощают, имеет множество оттенков, которые непосредственным образом характеризуют судьбу главного героя романа. В Древнем Египте Озирис как самая популярная фигура в пантеоне египетских богов воплощал три ипостаси - идею плодородия (вечное возрождение), дух дерева, олицетворял бога мертвых. 11 В сниженном и обытовленном образе Озириса тем не менее сочетаются мотивы смерти и возрождения, на пересечении которых строится образ Скутаревского. В "Скутаревском" появляется и образ пирамиды. Ее напоминает бункер тепловой электростанции, которую строит Фома Кунаев (5, 13). В данном случае этот символ олицетворяет развитие современной цивилизации, как бы принимающей эстафету вечности у пирамид древности. После "Скутаревского" в романе "Дорога на Океан" "египетские глаза" (6, 322) Глеба Протоклитова свидетельствуют о загадочных, таинственных мыслях персонажа, о древних разрушительных инстинктах, связанных с Востоком. 12 -------------------------------------------------------------------------------- 11 Д. Фрэзер отмечал взаимосвязь этих ипостасей в культе Озириса: "Опуская тела мертвых в могилу, египтяне отдавали их на попечение того, кто из праха мог поднять их к жизни вечной, подобно тому как благодаря этому богу весной прорастают над землей семена" ( Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь. М., 1998. С. 399). 12 Этот мотив сближает прозу Леонова с прозой И. Бунина. Л. Долгополов, анализируя рассказы Бунина, писал: "Разрушительные инстинкты, проникающие в самое сердце России, в толщу ее народной массы, имеют, согласно Бунину, своим истоком Восток, Азию и даже Африку. Уже в одном из первых рассказов "Костер" в русской степи появляется молодая цыганка с "древнеегипетским овалом лица" (...). А в "Деревне" - очень "глупая и красивая девка, похожая на египтянку"" ( Долгополов Л. На рубеже веков. Л., 1985. С. 300). стр. 74 -------------------------------------------------------------------------------- В творчестве Леонова (до "Пирамиды") египетский акцент возникает как бы случайно, для усиления подтекстового смысла. Он не закреплен внутри произведения сюжетными связями, "не привязан" к характеру и судьбе персонажа. Он существует внутри романной структуры как определенная подвижная смысловая единица, которая внутри своего "египетского поля" постоянно вращается и меняет смысловые оттенки. Эта египетская единица кочует из романа в роман (появляется и в повести "Evgenia Ivanovna"), отражая разные грани египетской темы: 1) причастность к мировой культуре, экзотическую архаику и эмблематику живописно- мифологического характера; 2) олицетворение имперского сознания и проблему власти; 3) отсчет цивилизационного развития человечества; 4) формирование "тайного знания", мистики, загадки и тайны. В качестве такой подвижной единицы в романах Леонова используется библейская история о сне египетского фараона. Этот сон о семи тощих коровах, которые съели семь толстых и не поправились, существует в произведениях Леонова в разных контекстах. До "Пирамиды" он связывается с темой искусства, а в последнем романе имеет уже историко- политический смысл. В "Дороге на Океан" формула о семи тощих коровах выплывает в размышлениях Ильи Протоклитова о "средних людях", которые, "старея (...), объединяются, чтобы по образцу семи тощих библейских коров действовать сообща на темных перекрестках искусства" (6, 203). В "Воре" в записной книжке писателя Фирсова появляется запись о приятеле "из тех тощих библейских коров, что кушают тучных и сохраняют при этом спортивную худощавость" (3, 492). В "Русском лесе" Иван Вихров, рассказывая Валерию Крайневу о "бесплодной звезде" Грацианского, попутно спрашивает; "Помнишь фараонов сон о семи тощих коровах?" (9, 345). Мотив, соединенный непосредственно с писателями-завистниками, расширяет свое значение, переходит в другие сферы и предстает в более общем виде - как завистливая тень любой творческой личности. Однако до "Пирамиды" сон египетского фараона из библии упоминается кратко, детали библейской истории не развернуты, смысл лишь угадывается или подразумевается. В "Пирамиде" происходит актуализация - превращение мимолетных намеков и упоминаний в подробную картину, имеющую уже иной смысл. Отец Матвей подробно излагает библейскую версию о снах фараона, о толковании этих снов прекрасным Иосифом, о действиях фараона по спасению собственного народа от семилетнего голода. Библия излагается четко, в каноническом прочтении, без отвлекающих деталей. Библейский сюжет лишь разбавлен русским просторечием: "тамошняя река Нил", "царский совет", "египетское происшествие", "разъяснил государю", "надоумил фараона" и т. д. (I, 80). Этот русский акцент подготавливает перенос библейского смысла на современность, египетской истории на русскую почву. Матушка, участвующая в разговоре о. Матвея и доктора, наивно замечает: "Вот бы и нам такого Осипа, чтоб разъяснил правительству горестные сны наши" (I, 80). Встревоженный смыслом сказанного, доктор пытается дистанцироваться от этого крамольного высказывания, соединяющего по принципу контраста библейского и кремлевского Иосифа. Доктор, как замечает автор, "сбивчиво напомнил", что "Иосиф выступал не заступником народных масс, а всего лишь как придворный советник фараона" (I, 80). Однако оборону доктора разрушает о. Матвей, который прямо заявляет: "Осип-то и у нас имеется, да, видать, по грехам нашим ниспосланный с обратным значением" (I, 80). Благодаря наложению разных смысловых оттенков: библейский Иосиф - придворный советник фараона - Осип русский (Иосиф Сталин) - советник с "обратным значением" - советник дьявола, египетская библейская история соединяется с русской современностью, политической ситуацией 1930-х го- стр. 75 -------------------------------------------------------------------------------- дов. 13 В самом начале романа появляется тень Сталина. Имя его не названо, оно возникает из русской транскрипции библейского сюжета, из толщи древней жизни по извечному круговороту света и тьмы. "Пепел библейских царств" (8, 141), о котором упоминал Леонов в повести "Evgenia Ivanovna", конденсируется в современности, вызывая образы "с обратным значением". Еще один египетско-библейский знак характеризует историческую ситуацию 1930-х годов - "египетские казни" (I. 54). Символ этот понятен, но не развернут, он лишь определенным образом формирует горизонт читательского ожидания. Египетская тема в "Пирамиде" почти не имеет обычной для Леонова прелюдии, определенной художественной интродукции. За ее начало с большой долей гипотетичности можно принять картину безбрежной, атласной (метафизической) пустыни, куда проникает Дуня через заветную дверь в храме и откуда ее с большим усилием возвращает к действительности матушка. Леонов отмечает конкретные, реальные приметы этого странного места: "желтая пустыня без единой живой отметины", "слепящее сверканье", "мглистая небесная синева", "опознавательный синий камень" (I, 88). С другой стороны, автор называет пустыню "потусторонними песками", отмечает "маловероятность дикой пустыни" в этом месте и относит "помянутую пустыню" к "редким сновидениям" (I, 89). Позже Леонов дает пустыне определение "небесная" и замечает, что она "вновь была готова принять еще более сложные караваны призраков, что из края в край пройдут транзитом после нас" (I, 181). Об этой пустыне рассказывает о. Матвей доктору, пытаясь объяснить особенности душевного недуга своей дочери: "(...) умещается сия необъятная пустыня внутри нашей кладбищенской ограды, простираясь далеко за пределы нашей местности, причем как бы вдетое одно в другое" (I, 74). Принцип "упаковки" пространства в романе нарушает материалистические параметры - бесконечное ("пустыня необъятная") существует в рамках конечного ("кладбищенской ограды"). Именно этот принцип определял отношения древних египтян к бесконечному. Внутри сложного, но ограниченного и конечного пространства пирамиды египтяне собирали все необходимое ее обитателю для путешествия в страну мертвых, где царила, по их представлениям, бесконечная жизнь. Двойственный образ пустыни в "Пирамиде", несущий мотивы высокого духовного пророчества (Дуня, находясь в ней, видит будущее человечества) и одновременно мотивы смерти, связанные с караванами призраков, имеет в своей основе библейскую традицию. "С одной стороны, пустыня в Библии - пространство сакральное, безгреховное, дематериализованное в том смысле, что это земля неплодная, царство духа, аскезы. Отсюда скиния в пустыне, отсюда сорок лет скитания в пустыне для очищения духа, ибо только чистым духом можно войти в землю обетованную. С другой стороны, пустыня - это место гибели для непросветленных духом, и потому она страшит их как иномир, как дикое, античеловеческое пространство, активно и даже агрессивно себя проявляющее". 14 -------------------------------------------------------------------------------- 13 Эпоху 1930-х годов, эпоху "москвошвея", соединял с древнеегипетской, библейской мифологией О. Мандельштам. С. Аверинцев писал: "Древний Египет - для Мандельштама всегда образ несвободы, одновременно жестокой и чиновничьи-самодовольной (...), а потому образ конца истории как пространства для выбора. Здесь отчасти играли роль библейские коннотации "Египта, дома рабства". В 1931 году поэт говорил отцу Э. Герштейн о Сталине: "(...) десятник, который заставлял в Египте работать евреев"" ( Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 45). 14 Меднис Н. Е. Мотив пустыни в лирике Пушкина // Сюжет и мотив в контексте традиции / Ред. Е. К. Ромодановская. Новосибирск, 1998. С. 163. стр. 76 -------------------------------------------------------------------------------- Однако образ мертвых песков нагружается у Леонова дополнительными значениями и перемещается из сферы внешних значений в сферу внутреннего авторского состояния. В начале романа автор замечает: "Здесь, на пятачке моей пустыни (...) кружил я, слагая мысленное, с отказом от ремесла, послание потомкам" (I, 8). Образ внутренней пустыни соотносится с ницшеанскими мотивами 15 и пушкинскими ("Пророк") 16 и таит в себе выжженные мечты прошлого и возможность обновления. Пространство пустыни также предстает местом спасения от чиновничьи- бюрократических напастей эпохи 1930-х годов. Дуня мечтает спрятать родителей-лишенцев в "бесплоднейшую из пустынь (...) от правды ее чиновников" (I, 484). Наивные надежды Дуни побыть в спокойствии приходят в противоречие с "мнимо иррациональным веществом" пустыни, конденсирующим "некую предвечную память", в "которой как бы растворено сущее" (I, 484). В "Русском лесе" Иван Вихров соединяет пустыню с лесным массивом: "Русский аскет, спасавшийся в дремучем бору, так и звался пустынником, то есть жителем места, где нет ничего" (9, 282). 17 Веер смысловых значений, объединенных образом пустыни, сохраняя связь с египетской (библейской) темой, раздвигается в сферу политических, психологических, философских и мистических характеристик. Другая деталь, свидетельствующая о зарождении египетской темы, представляет собой "синий камень", обозначающий в романе "Пирамида" границу двух миров - реального и трансцендентного. Именно этот синий камень безрезультатно пытается продать Дуня режиссеру Сорокину для спасения семьи как главную свою ценность. Камень этот имеет статус священного и окрашен в любимый для древних египтян цвет. По свидетельству Д. Фрэзера, древние египтяне, евреи и арабы поклонялись камням с незапамятных времен. Оттенок поклонения исследователь замечал и в Ветхом завете, вспоминая предание об Иакове и его сновидении. Этот патриарх, очнувшись в ужасе от страшного сна, поклялся отдавать Богу десятую часть всего, что Бог ему дарует. А камень, на который усталый путник преклонил голову, и был тем камнем, который он на следующее утро поставил как памятник своему сновидению. 18 В каком-то смысле синий камень для Дуни является таким же памятником ее невероятных прогулок в будущее. Образ камня концентрирует многие устоявшиеся семантические значения - "камень за пазухой", "камень преткновения", "камень во главе угла", "камень истины", "философский камень", "драгоценный камень", "адский камень", "священный камень", "сердце не камень" и т. п. 19 По-ви- -------------------------------------------------------------------------------- 15 Ф. Ницше таким образом характеризовал внутреннюю пустыню: "Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе свою пустыню носит" (Ницше Ф. Указ. соч. С. 268). Эту фразу часто любил цитировать А. Белый. См.: Пяст В. Встречи. М., 1997. С. 234. 16 Пушкинский акцент представляется весьма значительным в формировании мотива пустыни ("В пустыне мрачной я влачился...", "Как труп в пустыне я лежал..."). Леонов считал пушкинского "Пророка" "величайшим во всем нашем девятнадцатом веке стихотворением. Ему взволнованным тоном готовности к смертному жребию, почти в самый канун рокового поединка вторит Лермонтов, его так ценит Толстой и при всяком подходящем случае, бледнея и задыхаясь, читает Достоевский (...). В нем последовательно изложена мучительная процедура поэтического посвященья" (10, 525-526). 17 Купец Василий Поздняков, посетивший Египет с русским посольством в 1559 году, писал о египетских пустынях: "(...) не наши же там пустыни: в их пустынях нету ни лесу, ни травы, ни людей, ни воды. И идохом пустынею три дня и не видехом ничтоже, точию песок един да камение" ( Петровский Н. С. Источники сведений о Древнем Египте в России в XI-XVIII веках // Замаровский В. Их величества пирамиды. М., 1986. С. 394). 18 Фрэзер Д. Фольклор в Ветхом завете. М., 1989. С. 266. 19 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.; М., 1881. Т. 2. С. 80-81. (Репринтное изд.: М., 1979). стр. 77 -------------------------------------------------------------------------------- димому, Леонов не прошел мимо и тютчевского "камня", ибо в смысловом поле "Пирамиды" можно обнаружить и этот акцент: С горы скатившись, камень лег в долине. Как он упал? никто не знает ныне - Сорвался ль он с вершины сам собой , Иль был низринут волею чужой? Столетье за столетьем пронеслося: Никто еще не разрешил вопроса. 20 Таким образом, "синий камень" в последнем романе Леонова соединяет ореол древнеегипетской святыни, черты библейского памятника сновидению, элементы чуда и широкий контекст литературных и народных ассоциаций. Но все это существует в свернутом виде, в формуле, иероглифе, лишь угадывается в подтексте. Эти детали находятся в первой части романа. Следующее появление египетской темы обнаруживается лишь в середине второй части и связано с подземным музеем Юлии. Показывая Сорокину свои подправленные шедевры, Юлия сквозь зубы роняет: "Пирамиды воздвигались в истории не только для сохранности трупов" (I, 700). Она свой подземный музей называет пирамидой египетской, как бы напоминая своему эксперту, что кроме погребальной камеры в пирамидах были скрытые в лабиринтах помещения, где хранились произведения искусства, призванные рассказать о земной жизни владыки и обеспечить его посмертное благополучие. В древних пирамидах находилось множество статуэток, заменявших усопшему слуг, его портреты, росписи и рельефы с изображением жизненного пути погребенного: войны, пленные, пиры, охота, отдых с семьей, труд его соратников и рабов. В музее Юлии также представлена жизнь человечества в картинах и скульптурах, а жуткая бездна в конце туннеля, до сумасшествия напугавшая Сорокина, как бы олицетворяет погребальную камеру, где находятся останки этого ранее блиставшего талантами человечества. Египетская тема завуалированно, по принципу аналогии, ассоциируется со смертью человечества. Она эстетически оформляет конец истории. Сближает с пирамидами музейный комплекс Юлии и лестница, которая, по наблюдению Д. Фрэзера, часто упоминается в "Текстах пирамид". По этой лестнице египетские фараоны должны были восходить на небо. В некоторых египетских захоронениях были найдены подобные лестницы, поставленные для того, чтобы духи могли по ним выходить из могил и подниматься в небесные сферы. По лестницам, согласно библейской мифологии, спускаются и поднимаются ангелы между небом и землей. Этот путь, вероятно, проходит ангел Дымков, создавая ночью подправленные мировые шедевры для удовлетворения амбиций своей странной повелительницы. Образ загадочной Юлии - владелицы подземного царства - вызывает ассоциации с оперой Верди "Аида". Не случайно ее отца, как и композитора, зовут Джузеппе. Возможно, здесь просматривается и пушкинский акцент через Клеопатру из "Египетских ночей". Пушкинская традиция наблюдается у Леонова в соединении египетской темы как темы любовной с темой искусства, творчества, роли художника в современном мире. "Тесная связь между собственным вдохновением и чуждою внешнею волею", 21 обнаруживаемая Чарским у импровизатора, переосмысляется Леоновым через образ Сорокина как тема служения искусства запросам власти и социальному заказу. "Потенциально владея чудом, - пишет Леонов, - которым могла стать для него -------------------------------------------------------------------------------- 20 Тютчев Ф. И. Стихотворения. М., 1976. С. 62. 21 Пушкин А. С. Собр. соч. В 10 т. М.; Л., 1978. Т. 6. С. 251. стр. 78 -------------------------------------------------------------------------------- та нарисованная, запертая от него Дунина дверь, продолжал творить свою киногазетчину под умеренный казенный аплодисменты. Здесь же, в сцене путешествия по подземным лабиринтам, возникает любопытная леоновская мысль, имеющая, как представляется, глубоко личный акцент. В разговоре Сорокина и Юлии речь заходит о ценности "предварительных вариантов" и "авторских дублей" при создании истинных произведений искусства. Тема незавершенности произведения, тревожащая автора, обретает философский смысл и художественное оправдание в словах Сорокина: "Нередко вариант даже богаче как некое преддверие тайны, где зрителю взамен безоговорочного поклонения чуду даруется как бы соучастие в его создании" (I, 706). Таким образом, египетская тема в данном эпизоде соединяется с образами Сорокина, Юлии, ангела Дымко-ва, раскрывая связь и взаимное переплетение любовной линии, мотива чуда, проблем соотношения искусства и власти, авторского самопознания и апокалиптических оттенков. Дальнейшее ее развитие прослеживается в образах Вадима Лоскутова и египтолога Филуметьева. Египетская тема вырывается на поверхность романа, переплетается с сюжетом, обретает социально-исторические и философские параметры. Этому предшествует богоборческий бунт Вадима, отрекающегося от православных ценностей отца. В заключение спора с о. Матвеем и братом Егором Вадим излагает две, как иронично именует автор, "будто бы единственно возможные" системы общественного устройства. "В первой (...), нашей, обобщившей мечту и достояние, земляне, взявшись за руки и сомкнутым братским строем, с пением трудовых гимнов и по росистым утренним лугам шествуют к некоему отвлеченному строю" (II, 56). Другая конструкция, приписываемая Вадимом Западу, представлялась ему "сословной пирамидой с абсолютным властелином на вершине плотной плутократической элиты, а ниже располагались прочие порабощенные касты" вплоть до рабов (II, 56-57). Египетский вариант сословной иерархии отождествляется Вадимом с западной, капиталистической цивилизацией. Далее следует художественная переоценка этой структуры. В набросках своей поэмы юный поэт венчает сословную пирамиду не образом тирана, а единым всевластным мозгом. В наивысшей точке помещается "некое созерцающее земное око с отраженьем звездного света в немигающем зрачке" (II, 57). Можно предположить, что речь идет о земном познании человечества, ради которого попраны "слезы и горести людские". Это "земное око" - один из самых загадочных символов романа, внушающий читателю мистический ужас. Бегство Вадима из дома в активную социальную жизнь 1930-х годов Леонов иронично именует поиском "земли обетованной", намекая на библейский исход Моисея с евреями из Египта. Судьба русского поповича, с упоением воспевающего "бездны революционного лихолетья", обставляется множеством библейских деталей, связанных с египетской темой. Вокруг Вадима сгущаются традиционные библейские мотивы - "египетская работа", "египетская тьма", "египетский плен", "египетские казни". Да и сама смерть Вадима, первенца о. Матвея, предстает как воплощение десятой, последней части египетских казней, которые наслал Бог на Египет за то, что фараон не разрешил Моисею вывести свой народ из плена. Тема русской революции - и шире - тема России предстает в сплетении с египетской в библейском ее оформлении. Однако и в этом случае Леонов "переворачивает" ситуацию. "Исход" Вадима, как и многих его друзей, в "землю обетованную", называемую социализмом, оказывается иллюзией, обманом, тупиком, смертью. Но, несмотря на это, египетские казни обрушиваются и на семью стр. 79 -------------------------------------------------------------------------------- о. Матвея, не отпускавшего Вадима, и на самого героя, пытавшегося достичь общественного признания, славы и роли "передового мыслителя". Сближение социалистической России с Египтом продолжает развиваться в другом произведении Вадима, "памфлете" о Хеопсе, который он написал, "радея о репутации обожаемого вождя" (II, 160). "Разделенные толщиной времени в пятьдесят веков", Сталин и Хеопс объединяются Вадимом в великом стремлении для своих целей мобилизовать "всю живую наличность, смертью подстегивая усердие подданных" (II, 161). Оба, по мнению Вадима, обожествляли себя, закрывали храмы, оба были тиранами для своего народа и грозой для враждебного окружения. Пересказывая повесть Вадима, автор вспоминает "обезумевшего от страха Филуметьева" (II, 161), который находил и черты различия у этих властелинов: "Если первый, дальний и плохой, проживал в безмерной роскоши, изображался с жезлом и плетью в скрещенных на груди руках, то второй, близкий и хороший, отличался похвальным аскетизмом, ходил в солдатской шинели без пуговиц и, по легенде, спал на походной койке" (II, 161). Далее автор, делая поправку на состояние профессора перед арестом, добавляет характеристику основного сталинского метода от себя: "В отвлечение от жестокой боли, неизбежной при погружении преобразующего скальпеля в живое тело народное, он применял единственно доступную при столь массовом охвате анестезию страхом " (II, 161). Далее автор романа листает страницы повести Вадима, где воссоздается грандиозная картина постройки пирамиды в Древнем Египте. "Мыслительная ткань" этого текста насыщена древними символами, приметами, бытовыми характеристиками, и вместе с тем она перекликается с атмосферой 1930-х годов и даже включает слова из газетного официоза: "Без выходных, как все в Египте, нарпит и агитпроп подкрепляют иссякающий оптимизм" (II, 164). И в заключение этого эпизода рождается описание древнеегипетской пирамиды: "Геометрически простая, как истина, но более непознаваемая, чем чудо, потому что неизвестно как возникшая в безлюдных песках, пирамида впервые представала во всем своем величии, и было немыслимо представить, как выглядела бы пустыня, если бы ее не облагораживал кристаллизованный вздох людской" (II, 165). Вокруг образа пирамиды обнаруживаются многие мотивы, которые ранее существовали в подтексте, в спрятанном, свернутом виде. Главными ее характеристиками, соотносимыми с величием, являются истина и чудо, "вздох людской". Философские константы - "истина" и "чудо" - сближаются, обнаруживая точки соприкосновения - "простоту" и "непознаваемость", а общий эмоциональный смысл образа соединяется с человеческими страданиями. Леонов как бы выбирает из многочисленных символов человеческой истории усыпальницу египетских фараонов, надгробный камень, олицетворяющий двойственный путь человеческого познания, осложненный страданиями и печалями. Продолжая изложение текста повести Вадима, автор добирается и до эпилога, где молодой писатель изображает надругательство гневной толпы над выкинутым из гробницы властелином. По свидетельству археологов, мумии фараона в пирамиде Хеопса не оказалось, и этот факт дает сочинителю возможность придумать гипотетический финал в своей истории - он должен напугать здравствующего тирана, образумить самого главного человека в советской России. 22 Усугубляет сближение египетской темы с русской в "Пи- -------------------------------------------------------------------------------- 22 Традиция соединять образ властелина, диктатора с египетской темой возникла у Леонова не без влияния творчества Ф. Достоевского. Однако в качестве диктатора у Достоевского выступает Наполеон, который совершил неудачную экспедицию в Египет в 1798 году. "Настоящий стр. 80 -------------------------------------------------------------------------------- рамиде" фантастическое даже для сновидческого романа путешествие Вадима на стройку века - сооружение колоссальной статуи вождя на одном из изгибов Волго- Донского канала. Глобальные масштабы статуи соизмеримы лишь с Пещерным храмом Рамзеса II - Абу Симбел, где имеются скульптурные изображения такого же огромного размера. 23 Идея объединения мотивов древнего Египта и зарождающегося в России социализма принадлежит О. Шпенглеру. Именно он в своей знаменитой книге "Закат Европы" писал, что "современный социализм, со своим несомненным, хотя до сих пор не признанным сродством с египетским укладом (...), является насквозь египетским по своей широкой заботливости об устойчивости хозяйственных отношений, по своей предусмотрительности и попечению, рассматривающим теперешнее положение из исторической перспективы столетий...". 24 В другом разделе этой книги Шпенглер пытался установить прасимвол древней египетской культуры, который, как оказалось, близок к русскому. Шпенглер замечал, что "египетское бытие - это бытие странника; весь язык форм этой культуры служит олицетворением этого мотива... Египетский прасимвол скорее всего можно обозначить словом дорога". 25 Хотя Шпенглер среди отмеченных им восьми культур не выделял русскую как незавершенную, именно русская через фольклор и древнерусскую литературу классическим мотивом дороги сближалась с египетской. Леонов знал и ценил эту работу О. Шпенглера. О ней он напоминал незадолго до смерти в своем последнем тексте, продиктованном журналисту В. С. Кожемяко: "Примечательно: мудрейший Запад, хранитель ценностей, в начале нынешнего века был уже озабочен предчувствием своей старости, беспокоился приближением заката (вспомните книгу Шпенглера "Закат Европы"), но он лишь теперь пытается объединиться на пороге будущего. Решает перестроиться в единое множество, чтобы сохраниться и омолодиться, повысить свою жизнеспособность в преддверии неизбежных перемен. Невольно думаю, как мы перейдем и какими придем к этим переменам". 26 Леонов не упоминал о Египте, эту тему перекрывал мощный апокалиптический пафос, стремление предупредить соотечественников о надвигающихся великих переменах. Однако знакомство с книгой Шпенглера и память о ней уже в конце жизни позволяют предположить, что Леонов разделял не только идеи угасания цивилизации, но и размышлял над сходством и различием разных культур. Близость России и Египта по-своему обдумывал и В. В. Розанов. Именно Розанов называет свои путешествия по Волге "Русский Нил" (1907). Он сближает великие реки по тому священному смыслу, который они имеют в народе, по символическому значению в жизни государства, хозяйственной роли в экономике. Знак "Великой священной реки", "матушки", "кормили- -------------------------------------------------------------------------------- властелин, кому все разрешено, - считает Раскольников в "Преступлении и наказании", - громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте". По мнению Раскольникова, идея вседозволенности, олицетворением которой является Наполеон, родилась во Франции, но реализовалась в Египте, как бы соединившись с идеями могущества египетских фараонов. В другой своей сентенции Раскольников выводит краткую формулу, оправдывающую его преступление: "Наполеон, пирамиды и пошленькая, гаденькая регистраторша". Эта формула разворачивается в "Пирамиде" в истории Вадима и приобретает немного другой вид: Сталин, пирамида и поповский сын. 23 М. Пришвин без всякой акцентировки сближает египетскую и социалистическую эпохи, записывая в дневнике 15 мая 1927 года: "Одно и то же солнце светит нам при Рамзесе и Ленине..." ( Пришвин М. М. Дневники. М., 1990. С. 141). 24 Шпенглер О. Закат Европы. Новосибирск, 1993. С. 204. 25 Там же. С. 265. 26 Леонов Л. Перед уходом. (Запись В. С. Кожемяко) // Наука и религия. 1995. N 10. стр. 81 -------------------------------------------------------------------------------- цы" объединяет и Волгу, и Нил. Объясняя свой интерес к Египту, В. В. Розанов говорил о стремлении проникнуть в "святая святых" человеческой истории, чтобы постичь "родник всякого народа", который "лежит в его отношениях к трансцендентному миру, в его понятиях о Боге, о совести, о жизни здесь и судьбе после смерти". 27 В предисловии к своей книге "Из восточных мотивов" (1916), подводящей своеобразные философские итоги увлечению Египтом, Розанов определял историко-культурное, религиозное, цивилизационное значение Египта: "Корень всего - Египет. Он дал человечеству первую естественную Религию Отечества, религию Отца миров и Матери миров (...) научил человечество молитве, - сообщил людям тайну "молитвы", тайну псалма. Тоже - и чувство Провидения, Судьбы. Тоже - что человек может впадать в "грех" и тогда будет "наказан". Основные и первые религиозные представления, - фундамент религии, столбы Религии, - сложены были в Египте. О, это гораздо выше пирамид, крепче пирамид, вечные пирамиды (...). Все народы - дети перед египтянами, а следовательно и вся история - египетское дитя...". 28 История России "как египетское дитя" рассматривается в "Пирамиде" путем свободного сопоставления отдельных сторон исторической жизни с символическими египетскими знаками, метками, картинами и даже своеобразной египетской повестью. Причем отмеченные Розановым концепты - Религия Отечества, "грех", "наказание", путь цивилизации - в смысловом поле романа являются главенствующими. Таким образом, главные проблемы леоновского романа - проблема хрупкости православной веры, исторического пути России (не социалистическим, но и не западным путем), проблема власти (ее величия, демонизма и ничтожности) и конца человеческой истории - определяются через египетские аллюзии. В сущности мифологическая и символическая египетская тема обретает у Леонова параметры и темы исторической. Вся всемирная история умещается в промежутке между смертью фараонов и сталинской Россией. Египетские акценты замыкают историческую тему в кольцо. Ее последняя вспышка заметна в разговоре Вадима с египтологом Филуметьевым, где, естественно, возникают египетские детали: "египетская диссертация", "египетская загадка", "бутафорский Хеопс", "исход из Египта" и т. д. В атмосфере этого научного разговора о Египте по-особому современно звучат размышления героев о личных проблемах, когда "страх жизни сильнее страха смерти" (II, 235), и о трагических картинах будущего: "Серенькое небо над пустыней и на ней (...) несметная, впритирку сплюснутая толпа обезумевших особей (...)" (II, 237). Далее свечение египетской темы затухает. В апокалипсисе от Никанора, где воссоздаются картины окончания человеческой истории, отработанное человеческое вещество формируется в могильники непривычной формы. Они были сходны с пирамидами древности, но имели "при округленных углах" "неприличную завитушку сверху". Мягкая пирамида человеческой падали иронично именуется "апофеозом разума". Символ пирамиды приобретает дополнительный и уничижительный оттенок: из явления таинственного, почти чудесного, олицетворяющего таинство и могущество человеческого разума и творчества, несущего черты вечности, она превращается в нечто неприличное, мягкое, бесформенное, приближающееся к земле, праху, уничтожению. -------------------------------------------------------------------------------- 27 Розанов В. В. Русский Нил // Новый мир. 1989. N 7. С. 193. 28 Розанов В. В. Из восточных мотивов. Вып. 1- 3. Пгр., 1916. С. 1. стр. 82 -------------------------------------------------------------------------------- Египетский символ и египетская реальность вместе с концом истории исчезают, трансформируясь в нечто противоположное. Другой египетский знак - мумия властелина - возникает в вымышленном разговоре Ивана Грозного со Сталиным. Царь повторяет вождю предупреждение Вадима и даже сообщает подробности: "И когда станут новые хозяева изымать мумию твою из каменной берлоги на выкидку, так один из них даже кулаком на нее замахнется..." (II, 610). Мумия - символ могущества и вечности, неуничтожимости и величия, власти и безнаказанности - лишается своего великолепного ореола и становится мусором под ногами "новых хозяев". Египетский образ утрачивает свою сущность, свойственные ему черты, и становится чем-то обычным и неопределенным. В конце романа с египетских символов и деталей исчезает позолота, яркая экзотическая окраска, они лишаются многозначности и теряют особую привлекательность. Происходит нивелировка, а затем - исчезновение. Работая с египетской темой, Леонов обращался и к классическому наследию русской литературы, и к опыту модернистской культуры начала XX века, где эта тема была чрезвычайно популярна. Однако в основе ее лежат библейские коннотации. Как писал Ю. Лотман, "прошлые состояния культуры постоянно забрасывают в ее будущее свои обломки: тексты, фрагменты, отдельные имена и памятники. Каждый из этих элементов имеет свой объем памяти, каждый из контекстов, в который он включается, актуализирует некоторую степень его глубины". 29 Формы существования египетской темы в творчестве Леонова соотносимы с единичными образами и мотивами и с целым сюжетом в "Пирамиде". Как в карточной игре с египетским названием фараон, популярной в пушкинское время, воображенье автора "мечет" пеструю колоду египетских карт, и выпадают то отдельный знак, символ, мотив (пустыня, камень, пирамида, фараон, мумия, жезл власти, древнеегипетские боги и др.), то небольшая египетская история, связанная с берегами Нила, то специально выделенные библейские мотивы - "египетский плен", "египетские казни", "египетская тьма" и др. Примерно в центре романа одна египетская карта "выигрывает" - это карта Вадима Лоскутова. Автор подробно и детально о ней рассказывает, рассматривает с разных сторон и выделяет самое существенное - проблему веры и проблему власти. Среди многообразных оттенков египетская тема приобретает черты мифологической оболочки для осмысления самых опасных и самых трагических явлений 1930-х годов. Появившись в 1922 году в "Гибели Егорушки" как едва заметный египетский акцент, в последнем романе эта тема оформилась в отдельное повествование, концентрирующее главные смысловые доминанты романа. Леонов развернул свое творчество к ранним ориентирам, пытаясь додумать уже заново поставленные проблемы, реализовать то тайное и подспудное, что не могло прорваться в другие времена, соединить последним усилием воли на пороге вечности начала и концы... 30 -------------------------------------------------------------------------------- 29 Лотман Ю. Память культуры // Язык. Наука. Философия. Вильнюс, 1986. С. 203. 30 В. Десятников, по-видимому со слов самого писателя, записывает: "Поступив в 1910 году в 3-ю Московскую гимназию, Леонов присутствовал при открытии Музея изящных искусств (...). Каждое новое поступление в музей было событием для учащейся молодежи (...). Не пропускал гимназист Леонов и отчеты о летних археологических экспедициях. Особый интерес вызывала работа выдающегося археолога В. С. Голенищева (1856- 1947), на свои средства ведшего раскопки в Египте и подарившего Москве уникальную коллекцию египетских и передне-азиатских древностей (...). Не про себя ли Леонов сказал устами Пикеринга, что "египтологию он втайне считал своим главным и несостоявшимся призванием"?" ( Десятников В. Нет дороже слова "Отчизна". (Леоновскими дорогами) // Молодая гвардия. 1996. N 12. С. 239). стр. 83 Опубликовано 24 ноября 2007 года Полная версия публикации №1195909156 → © Literary.RU Главная → ЕГИПЕТСКАЯ ТЕМА В ТВОРЧЕСТВЕ ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!
|
|