LITERARY.RU → "ВПЕРЕД ТО ПОД ГОРУ, ТО В ГОРУ БЕЖИТ ПРЯМАЯ МАГИСТРАЛЬ..." (ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА В РОМАНЕ Б. ПАСТЕРНАКА "ДОКТОР ЖИВАГО") → Версия для печати
Готовая ссылка для списка литературы
"ВПЕРЕД ТО ПОД ГОРУ, ТО В ГОРУ БЕЖИТ ПРЯМАЯ МАГИСТРАЛЬ..." (ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА В РОМАНЕ Б. ПАСТЕРНАКА "ДОКТОР ЖИВАГО") // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 24 ноября 2007. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1195908002&archive=1195938592 (дата обращения: 20.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
"ВПЕРЕД ТО ПОД ГОРУ, ТО В ГОРУ БЕЖИТ ПРЯМАЯ МАГИСТРАЛЬ..." (ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА В РОМАНЕ Б. ПАСТЕРНАКА "ДОКТОР ЖИВАГО") // Москва: Портал "О литературе", LITERARY.RU. Дата обновления: 24 ноября 2007. URL: https://literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1195908002&archive=1195938592 (дата обращения: 20.04.2024).
По ГОСТу РФ (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка"):
публикация №1195908002, версия для печати
"ВПЕРЕД ТО ПОД ГОРУ, ТО В ГОРУ БЕЖИТ ПРЯМАЯ МАГИСТРАЛЬ..." (ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА В РОМАНЕ Б. ПАСТЕРНАКА "ДОКТОР ЖИВАГО")
Дата публикации: 24 ноября 2007 |
|
Тема железной дороги в романе Б. Пастернака "Доктор Живаго" является одной из стержневых, что уже отмечалось в критике. "Два мотива, - считает Наталья Иванова, - являются для романа "Доктор Живаго" основополагающими, развивающимися контрапунктно (...) Мотивы для русской литературы традиционные (...) Я имею в виду мотивы природы и железной дороги, то есть мотивы жизни и смерти (...) Вспомним знаменитые слова Толстого о свече жизни Анны Карениной, погасшей на железной дороге; вспомним мужика, стучащего по железу, из ее сновидений. Вспомним "Век шествует путем своим железным" Баратынского - строки, отразившие мучительные размышления поэта о трагической подоплеке цивилизации и движения прогресса. Стихи Некрасова и Блока, разговоры в поезде Рогожина с Мышкиным - ряд "прародителей" романа Пастернака можно было бы длить и длить". 1 О Толстом, Баратынском, Блоке, Некрасове, Достоевском сказано здесь верно. О самом же Пастернаке - с точностью наоборот. Железная дорога в его творчестве больше чем мотив, это настойчиво варьируемый образ, тема, символ, не несущие, как правило, негативного ореола. Достаточно вспомнить такие шедевры его лирики, как заглавные стихотворения книг "Сестра моя жизнь" и "На ранних поездах", чтобы убедиться в этом. Железная дорога со всеми ее атрибутами (станции, рельсы, паровозы, вагоны, шпалы, виадуки и пр.) пронизывает лирическую стихию Пастернака, подобно тому как соленые волны - многие произведения самого плодовитого русского поэта-мариниста, Пушкина: Вокзал, несгораемый ящик Разлук моих, встреч и разлук, Испытанный друг и указчик, Начать - не исчислить заслуг. ("Вокзал", 1913, 1928) 2 Поэзия, я буду клясться Тобой и кончу, прохрипев: Ты не осанка сладкогласна, Ты - лето с местом с третьем классе, Ты - пригород, а не припев. ("Поэзия", 1922-1, 220) Лед реки, переезд и платформы, Лес, и рельсы, и насыпь, и ров -------------------------------------------------------------------------------- 1 Иванова Н. Искупление // С разных точек зрения. "Доктор Живаго" Бориса Пастернака. М., 1990. С.194. 2 Пастернак Б. Собр. соч.: В 5 т. М., 1989. Т. I. С. 55. Далее ссылки на это издание в тексте. стр. 56 -------------------------------------------------------------------------------- Отлились в безупречные формы Без неровностей и углов. ("После вьюги", 1957 - II, 111) Вперед то под гору, то в гору Бежит прямая магистраль, Как разве только жизни впору Все время рваться вверх и вдаль. ("Дорога", 1957 - II, 101) В таком ощущении рукотворного чуда, прочно вошедшего в мир для преодоления расстояний и отчуждения людей, запечатлен новый взгляд человека XX века на железную дорогу, преодолевший первоначальное неприятие заморской диковины, посягающей на весь уклад крестьянской России, хозяйственный и социальный. Уже один из первых пассажиров российского дилижанса на открытом 1 декабря 1820 года почтовом московско-петербургском тракте Ф. Ф. Вигель пророчески заметил: "Сидел я в экипаже, который тогда казался затейливым (...) Лежать было невозможно: четыре человека, разделенные перегородкой, сидели друг к другу спиной и смотрели двое вперед, двое назад по дороге. Как дотоле зимняя кибитка значила лежанье, то наши мужики, глядя на новое изобретение, дилижансы назвали нележанцами. Спутников было у меня только двое: старый немец-ремесленник с женою. (...) Одна просвещенная часть влечет за собой другую: дилижансы ввели нам понятие о равенстве; надобно надеяться, что езда по железной дороге еще более разовьет их...". 3 В этом ироническом рассуждении нет восторга: в XIX веке железная дорога русскими литераторами осмыслялась, как правило, явлением антиэстетическим. Апокалипсический образ ее в романе Л. Толстого уже отмечался выше. Однако вот как, по-пастернаковски, осмысляется смерть любимого писателя: "Было как-то естественно, что Толстой успокоился, упокоился у дороги, как странник, близ проездных путей тогдашней России, по которым продолжали пролетать и круговращаться его герои и героини и смотрели в вагонные окна на ничтожную мимолежащую станцию, не зная, что глаза, которые всю жизнь на них смотрели, и обняли их взором, и увековечили, навсегда на ней закрылись" (IV, 322). Здесь железная дорога (в противовес Толстому) - залог связи, единства мира, искусства и жизни, пророчеств и быта. Между природой и железной дорогой в поэтике Пастернака вовсе нет разлада, оппозиции, - наоборот, угадывается органичная связь, как это раскрывается в раннем (1911) наброске пастернаковской прозы, - по сути дела, в стихотворении в прозе о полустанке: "...поэзия полустанка в том, что его односложность несет в себе бесконечность. Может быть, некоторые из нас задавали себе смутные вопросы: "Полустанки. Отчего нет песней о полустанке... нет, не то... но отчего любят детей, пишут о них и для них и готовят им сюрпризы к праздникам; опять не то... отчего не чувствуют, что в полустанке пропасть наследственного, врожденного чего-то от тех тысяч продрогших десятин там за его шлагбаумом; отчего не зовут полустанки по имени-отчеству, по отчеству простонародных пространств..."" (IV, 752). Столь же слитым с природой предстает лирический мотив железной дороги и в романе "Доктор Живаго", начиная с самого первого упоминания о ней: "Юра думал, что он запомнил дорогу, и всякий раз, как поля разбегались вширь (...) Юре казалось, что он узнает то место, с которого дорога -------------------------------------------------------------------------------- 3 Записки Ф. Ф. Вигеля. М., 1892. Ч. 6. С. 28. стр. 57 -------------------------------------------------------------------------------- должна повернуть вправо, а с поворота показаться и через минуту скрыться девятиверстная кологривовская панорама, с блещущей вдали рекой и пробегающей за ней железной дорогой. (...) Смена этих просторов настраивала на широкий лад. Хотелось думать о будущем" (III, 11). Лента стального полотна вовсе не калечит пейзаж, гармонирует с просторами, устремляющими мысль в будущее. Повзрослевший герой возвращается с войны в родные места: "Поезд, набирая скорость, несся подмосковными. Каждую минуту навстречу окнам подбегали и проносились мимо березовые рощи с тесно расставленными дачами. (...) Поезд давал свисток за свистком, и его свистом захлебывалось, далеко разнося его, полое, трубчатое и дуплистое лесное эхо" (III, 163-164); "Вдруг из-за тучи косо посыпался крупный, сверкающий на солнце грибной дождь. Он падал торопливыми каплями в том самом темпе, в каком стучал колесами и громыхал болтами разбежавшийся поезд, словно стараясь догнать его или боясь отстать" (III, 164). Доктор Живаго с семьей отправляется из послереволюционной Москвы на Урал: "Леса росли тут уступами по горным склонам. Когда железнодорожное полотно их пересекало, поезду приходилось брать большой подъем, сменявшийся с середины отлогим спуском. Поезд кряхтя вползал в чащу и еле тащился по ней, словно это был старый лесник, который пешком вел за собой толпу пассажиров, осматривающихся по сторонам и все замечавших" (III, 232). Неотторжимость железной дороги и природы определена их родством, которое проступает по мере естественного старения первой: "Они (железнодорожные пути. - С. Ф .) кончались рядами вагонного брака, на двух ржавых, заросших травой колеях. Разрушение дерева, с которого дожди смыли краску и которое точили червь и сырость, возвращало разбитым теплушкам былое родство с сырым лесом, начинавшимся по ту сторону составов, с грибом трутовиком, которым болела береза, с облаками, которые над ним громоздились" (III, 153). Это естественный процесс, в нем нет катастрофического коллапса. Он наступит в романном повествовании позже, когда оборвутся связующие и жизнь, и родину связи. Все приведенные выше цитаты выписаны из первой книги романа, к ним нетрудно подыскать параллели из лирики Пастернака. Важно подчеркнуть, что в каждой из них имеется в виду "нормальный" пассажирский поезд, несущий свою нормальную службу. В творчестве Пастернака только такой поезд (и шире - только такая железная дорога) и мог быть опоэтизирован. По точному наблюдению исследователя, у него "природа, будучи самым близким и полным синонимом жизни, не является в этом отношении чем-то исключительным и единственным. Пастернак больше любит природу не дикую, а перемешанную с вещами, с обиходом". 4 Определяя свой творческий метод и его истоки, писатель в письме к Юджину М. Кадену заметил: "Пушкиным началась наша современная культура, реальная и подлинная, наше современное мышление и духовное бытие. Пушкин возвел дом нашей духовной жизни, здание исторического самосознания. Лермонтов был первым его обитателем. В интеллектуальный обиход нашего века Лермонтов ввел независимую тему личности, обогащенную впоследствии великолепной конкретностью Льва Толстого, а затем чеховской безошибочной хваткой и зоркостью к действительности (...) то, что мы ошибочно принимаем за лермонтовский романтизм, в действительности, как мне кажется, есть не что иное, как стихийное, необузданное предвосхищение -------------------------------------------------------------------------------- 4 Альфонсов В. Поэзия Бориса Пастернака. Л., 1990. С. 93. стр. 58 -------------------------------------------------------------------------------- всего нашего субъективно-биографического реализма и предвестие поэзии и прозы наших дней". 5 Лирическая стихия (субъективно-биографическое начало) чрезвычайно сильна в романе Пастернака не только потому, что это проза поэта, но и потому, что заглавный герой тут (во многом alter ego автора) тоже поэт. Вместе с тем реалистическая основа повествования тяготеет к эпике: перед нами развертывается широкое полотно жизни России на сломе исторических эпох, трагически отозвавшемся в судьбах героев. Взятая на вооружение от Толстого и Чехова, по собственному признанию, зоркость к действительности постоянно прикована в романе к железной дороге, чуткому резонатору всех эпохальных событий жизни. Герои романа постоянно селятся около железнодорожных станций или живут бытом поездов. События 1905 года в доме вблизи Брестской железной дороги проявляются волнениями рабочих Московского узла, и машинист Тиверзин "знал, что их стремления последних дней, беспорядки на линии, речи на сходках и их решение бастовать, не приведенное пока в исполнение, но и не отмененное, - все это отдельные части большого и еще предстоящего пути" (III, 34). Войну 1914 года молодые супруги Антиповы встретили на Урале, в Юратине, который находился на линии одной из уральских дорог, и сын дорожного мастера, а ныне преподаватель гимназии Павел Антипов, переживающий духовный кризис, мучительно ищет выход: "Он посмотрел на звезды, словно спрашивая у них совета (...) неожиданно их мерцание затмилось, и двор (...) озарился резким, мечущимся светом, словно кто-то бежал с поля к воротам, размахивая зажженным факелом. Это, выбрасывая в небо клубы желтого, огнем пронизанного дыма, шел мимо переезда на запад воинский поезд, как они без счету проходили тут днем и ночью начиная с прошлого года. Павел Павлович улыбнулся, встал с лодки и пошел спать. Желаемый выход нашелся" (III, 109-110). Далее жизнь его, под именем Стрельникова, будет связана с бронепоездом, на котором и произойдет его встреча с Юрием Живаго. Но еще раньше в поисках пропавшего на войне без вести мужа сядет в санитарный поезд сестрой милосердия Лара Антипова и в эвакуационном госпитале, который "был затерян в одном из городков Западного края у железной дороги", встретит раненого Юрия Живаго и здесь же услышит крик: "События чрезвычайной важности. В Петербурге уличные беспорядки. Войска петербургского гарнизона перешли на сторону восставших. Революция" (III, 130). В известной внутренней рецензии журнала "Новый мир" (сентябрь, 1956), отвергающей роман для печати, укоризненно отмечалось, в частности: "Умозрительно трудно представить себе роман, многие главы которого посвящены 1917 году и в котором в то же время не существовало бы, как таковых, Февральской и Октябрьской революций с той или иной, но все же определенной оценкой социальной дистанции между тем и другим. Умозрительно трудно представить, но практически в Вашем романе дело обстоит именно так!" 6 Помимо конъюнктурно-идеологических причин, это замечание продиктовано то ли невниманием, то ли абсолютным неприятием художественного метода писателя, определенного им самим как субъективно-биографический реализм. События большой истории в нем преломляются в бытовых подробностях, доступных взору людей, не творящих эти события, а задетых ими. -------------------------------------------------------------------------------- 5 Пастернак Б. Об искусстве. М., 1990. С. 355. 6 С разных точек зрения. "Доктор Живаго" Бориса Пастернака. С. 16. стр. 59 -------------------------------------------------------------------------------- Так, смута Февральской революции, как в осколке зеркала, отразится, в частности, в бессмысленной расправе уставшей от лозунгов и призывов солдатской толпы с наивным в своем служении революционному долгу юным комиссаром Гинцем, расстрелянным и заколотым "у дверей вокзала под станционным колоколом" (III, 154). Позже, в лесном воинстве, Юрий Живаго услышит исповедь Памфила Палых, пребывающего на грани распада рассудка: "За что я парнишку погубил? Рассмешил, уморил он меня. Со смеху застрелил, сдуру. Ни за что... Вот, значит, и бегунчики мои. По ночам станция мерещится. Тогда смешно было, а теперь жалко" (III, 347). Октябрьский переворот разбился у Юрия Живаго на несколько субъективно-биографических впечатлений: на отзвуки боя между юнкерами и солдатами в то время, когда назрел кризис смертельно опасной болезни сына Сашеньки; на бестолочь разговоров с Мишей Гордоном и Николаем Николаевичем, застрявших из-за уличных боев в квартире у Юрия; на удачу обретения на улице колоды, украденной им из груды казенных дров; на встречу с не узнанным тогда сводным братом, Евграфом; на прочитанный в случайно купленной газете декрет новой власти, поразивший своей "великолепной хирургией", в которой ему почудилось "что-то национально близкое, издавна знакомое. Что-то от безоговорочной светоносности Пушкина, от невиляющей верности фактам Толстого" (III, 194). Такое дробление истории на вереницу фактов, бытовых подробностей, по-своему преломивших событие, было, в представлении Пастернака, обусловлено всем ритмом новейшего времени. Об этом писатель скажет, откликаясь на столетний юбилей Поля Верлена: "Художников этого типа окружала новая городская действительность, иная, чем у Пушкина, Мериме, Стендаля. (...) Улицы только что замостили асфальтом и осветили газом. На них наседали фабрики, которые росли как грибы, равно как и непомерно размножившиеся ежедневные газеты. Предельно распространились железные дороги, ставшие частью существования каждого ребенка, в разной зависимости от того, само ли его детство пролетало в поезде мимо ночного города или ночные поезда летели мимо его бедного окраинного детства (...) Они писали мазками и точками, намеками и полутонами не потому, что им так хотелось и что они были символистами. Символистом была действительность, которая вся была в переходах и броженьи (...) Все сместилось и перемешалось, старое и новое, церковь, деревня, город и народность..." (IV, 395-396). Та же мысль будет повторена и в романе, где приведена одна из записей, сохранившаяся в бумагах Юрия Живаго: "Беспорядочное перечисление вещей и понятий, с виду несовместимых и поставленных рядом как бы произвольно, у символистов, Блока, Верхарна и Уитмена, совсем не стилистическая прихоть. Это новый строй впечатлений, подмеченный в жизни и списанный с натуры. Так же, как прогоняют они ряды образов по своим строчкам, плывет сама и гонит мимо нас свои толпы, кареты и экипажи деловая городская улица конца девятнадцатого века, а потом, в начале последующего столетия, вагоны своих городских, электрических и подземных железных дорог" (III, 481). Показательно, что, отвечая на вопросы анкеты об отношении к классике, в 1927 году Пастернак угадывал нечто близкое ему в пушкинском художественном методе: "В моей работе я чувствую влияние Пушкина. Пушкинская эстетика так широка и эластична, что допускает разные толкования и разные возрасты. Прерывистая изобразительность Пушкина позволяет понимать его и импрессионистически..." 7 -------------------------------------------------------------------------------- 7 На литературном посту. 1927. N 5-6. С. 63. стр. 60 -------------------------------------------------------------------------------- Очевидно, под "прерывистой изобразительностью" Пушкина Пастернак имел в виду прием, возобладавший в зрелой пушкинской поэзии и заключавшийся в стремительном перемещении планов изображения (монтаже) - ср., например, стихотворения "Зимнее утро", "Делибаш", "Кавказ", "Узник" и т. п. Однако у Пушкина картина по частям увидена из неподвижной (как правило, верхней) точки. В поэзии же Пастернака действительность отражена движущимся (в пространстве и во времени) сознанием. Именно потому и в романе поезд не только примета быта, "химически преображенного" историей, но и своеобразная точка восприятия. Ритм повествования здесь задан движением поезда, обусловившим мелькание картин, неожиданных встреч и расставаний, слиянием, казалось бы, несовместимого. Стендаль говорил: "Роман - это зеркало, с которым я иду по большой дороге". Продолжая это сравнение, можно сказать, что в романе "Доктор Живаго" дорога стала точкой отсчета, а зеркало разбилось на осколки, в различных ракурсах отразившие подробности повседневного быта, пронизанного историей. И этот распад целого имел также эпохальное значение. Выше говорилось о том, что в первой книге романа, как и в пастернаковской лирике, опоэтизирован нормальный пассажирский поезд и - шире - нормальная железная дорога со всеми ее атрибутами как залог связи разноликого мира. В целом же роман посвящен эпохе распада этих связей. В бумагах Пастернака сохранился неоконченный набросок стихотворения 1918 года под названием "Русская революция": Как было хорошо дышать тобою в марте И слышать во дворе, со снегом и хвоей На солнце поутру, вне лиц, имен и партий Ломающее лед дыхание твое! Смеркалось тут... Меж тем свинец к вагонным дверцам (Сиял апрельский день) - в дали, в чужих краях Навешивался вспех ганноверцем, ландверцем, Дышал локомотив. День пел, пчелой роясь. Он, - "С Богом, - крикнул, сев; и стал горланить, - к черту! - Отчизну увидав, - черт с ней, чего глядеть! Мы у себя, эй, жги, здесь Русь, да будет стерта! Еще не все сплылось: лей рельсы на людей..."! (I, 620-621) В романе, конечно, нет столь однолинейной трактовки Октября и его ближайших следствий. Но и в эпическом полотне, посвященном времени социальных катаклизмов, все привычные атрибуты обихода, быта порывают с нормой. В роман врываются поезда воинский, санитарный, царский, поезд-баня, "таинственный поезд литерного назначения", бронепоезд, служебный поезд Дальневосточного правительства, пока вообще не "прекратилось пассажирское сообщение, гонят одни маршруты с хлебом" (III, 390). Из Москвы в Юратин семья Живаго отправляется в товарном вагоне, который подобен хлеву на колесах. Революционный быт преобразовал былые три пассажирские класса вагонов: теперь "передние вагоны были воинские, в средних ехала вольная публика, в задних - мобилизованные на трудовую повинность" (III, 216). Штурм поездов на остановках вместо обычных посадок, натуральный обмен на пристанционных толкучих рынках, расчистка путей от снега сила- стр. 61 -------------------------------------------------------------------------------- ми "вольной публики" и трудовиков и ими же осуществляемая заготовка дров для паровозной топки - все это быт, искалеченный историей. И как следствие - полный распад, нарастающий крещендо: "Рельсовые пути (...) представляли большое паровозное кладбище. Старые локомотивы (...) стояли обращенные труба к трубе средь груд вагонного лома. Паровозное кладбище внизу и кладбище пригорода, мятое железо на путях и ржавые крыши и вывески окраины слились в одно зрелище заброшенности и ветхости под белым небом, обваренным раннею утреннею жарою" (III, 246). В 1920 году побег доктора Живаго от "лесного братства" будет лежать по занесенным железнодорожным путям мимо тянущихся на десятки верст остановившихся и погребенных под сугробами поездов. "Эти картины и зрелища производили впечатление чего-то нездешнего, трансцендентного. Они представлялись частицами каких-то неведомых инопланетных существ, по ошибке занесенных на землю. И только природа осталась верна истории и рисовалась взору такою, какой ее изображали художники новейшего времени" (III, 373). Казалось бы, вот оно противопоставление железной дороги и природы в ключе смерть - жизнь, которое обнаружила в романе Наталья Иванова. Но дело здесь не в железной дороге. Такое же противопоставление леса и поля (а ведь то и другое - природа!) возникает в картинах, открывшихся герою романа в последнем его путешествии из Юратина в Москву 1922 года: "Лес и поле представляли тогда полную противоположность. Поля без человека сиротели, как бы преданные в его отсутствие проклятию. Избавившиеся от человека леса красовались на свободе, как выпущенные на волю узники" (III, 461). Борьба, выместившая созидательную деятельность на долгие годы, как бы потом ни сложилась история страны, не могла пройти бесследно для тех, по судьбам и душам которых она прошла помелом. Таков центральный герой романа. Учитывая сознательно взвешенную автором значимость как топонимов, так и имен персонажей романа, следует до конца осмыслить его заглавие: "Доктор Живаго" - именно доктор, а не просто Юрий Живаго. Доктор - это не просто обозначение его профессии. По призванию своему он не просто поэт, он диагност и просветитель, он доктор, исцелитель всего живого - в высоком смысле: Живаго. Собственно, он остается до конца верным своим убеждениям, изложенным еще во время студенческой молодости Анне Ивановне Громеко: "Воскресение. В той грубейшей форме, как это утверждается для утешения слабейших, это мне чуждо. И слова Христа о живых и мертвых я понимал всегда по-другому. {...) Сознание - свет, бьющий наружу, сознание освещает перед нами дорогу, чтоб не споткнуться. Сознание - это зажженные фары идущего паровоза. Обратите их светом внутрь, и случится катастрофа... Человек в других людях и есть душа человека..." (III, 69). стр. 62 Опубликовано 24 ноября 2007 года Полная версия публикации №1195908002 → © Literary.RU Главная → "ВПЕРЕД ТО ПОД ГОРУ, ТО В ГОРУ БЕЖИТ ПРЯМАЯ МАГИСТРАЛЬ..." (ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА В РОМАНЕ Б. ПАСТЕРНАКА "ДОКТОР ЖИВАГО") При перепечатке индексируемая активная ссылка на LITERARY.RU обязательна!
|
|